Волк меняет шкуру, а не зубы

Снег повалил после полудня, да такой плотной стеной, что казалось, будто сумерки наступили задолго до своего срока. Несколько раз Михаилу казалось, что он упустит беглецов за этой завесой, а вскоре заметит и их следы, и тогда Феофар-хана уже будет не сыскать. И он отчаянно старался не выпустить из виду очертания двух всадников, даже не замечая, что один продолжает погоню.  Кони остановились в небольшом овражке, противоположный склон которого сплошь завалило буреломом. Здесь даже пешему не было хода. Михаил услышал яростное восклицание: всадники обнаружили, что придется возвращаться.  Он подоспел как раз к тому времени, как кони поднялись обратно по скользкой земле, покрытой рыхлым снегом. Всадники в остроконечных шапках, отороченных мехом, натянули поводья при виде фельдъегеря, заступившего им дорогу. — Отсюда не так просто выбраться. — Эти слова прозвучали скорее устало, чем насмешливо. — Уж вы-то должны были это знать. Всадники обменялись быстрыми взглядами. Оба были в одежде простых воинов, потому за ними никто и не стал гнаться. Кроме Строгова. Один из всадников выехал на шаг вперед.  — Разве для того я сохранил тебе зрение, чтобы ты выдал меня? — вкрадчиво спросил Феофар-хан, склонив голову набок.  Вот теперь Михаил усмехнулся, но улыбка получилась невеселой. — Уж конечно не для этого, — сказал он. — Ты рассчитывал моими руками избавиться от Огарева, верно?  — Кто тебе сказал это? Та цыганка? Михаил промолчал. Спутник Феофара скривился, будто надкусил кислое яблоко, и вполголоса пробормотал что-то себе под нос. Хан, не оборачиваясь, поднял руку, жестом приказывая ему успокоиться. — Разве мое намерение не совпало с твоим желанием? На это можно было ответить так много, что Михаил вновь предпочел промолчать.  — Велика ли разница, почему я решил сберечь тебя, — продолжал Феофар. — Важно, что я сохранил тебе зрение. Сохрани и ты мою свободу. — Вы слишком высокого мнения о моих полномочиях, — отозвался Михаил. Снег уже валил густыми хлопьями. Рукоять нагана под накидкой обожгла холодом, когда он коснулся ее ладонью.  — Полагаю, что принимать решения относительно вашей судьбы могут только его императорское величество или же великий князь. Михаил совершенно справедливо предполагал, что эти слова послужат сигналом к стрельбе, но не ожидал, что выстрел прогремит сзади. Пуля просвистела мимо уха и сбила с дерева ветку. Феофар вместе со своим спутником развернули коней, но Михаилу уже было не до них: оглянувшись, он очутился лицом к лицу с тремя всадниками, мчавшимися со стороны тропы. Ехали врассыпную, черти, что изрядно затрудняло задачу. Надеяться на подмогу не приходилось: солдаты князя Дмитрия остались далеко, у лесной опушки, тщетно выискивая среди убитых и раненных бухарского хана. Строгов соскочил с коня и метнулся в сторону, за ближайшее дерево. Пули взрыли снег в шаге-другом от него, Михаил, перекатившись на живот, выстрелил в ответ. Один из всадников дернулся и, нелепо взмахнув рукой, свалился на землю. Следующий выстрел успеха не принес, и Михаил мысленно обругал себя за поспешность. Уж кто-кто, а он не должен был допускать подобной неосторожности — ни подкрепления, ни новых пуль взять будет неоткуда. Всадники, разозленные неудачей и потерей товарища, зарядов не берегли: от ствола дерева полетели отбитые пулями щепки, комья снега. Михаил пригнул голову. Колкий снег налип на щеки, от земли тянуло сыростью. Как только стрельба стихла, Строгов вытянул вперед полусогнутую руку с наганом и быстро вскинулся, по слуху найдя ближайшую цель. Второй всадник повалился на землю в каких-нибудь двух десятках шагов от убежища Михаила. Третий мигом развернулся Строгову навстречу, наводя на него револьвер, но вместо выстрела раздался лишь сухой щелчок. — Шайтан! — Всадник швырнул в сторону Михаила револьвер с такой силой, что рукоять брошенного оружия глубоко ткнулась в землю. Воин дернул поводья, разворачивая коня, и помчался туда, где несколько минут тому назад за снежной завесой исчез из вида Феофар-хан со своим спутником. Стрелять всаднику в спину Михаил не стал. Он выпрямился и принялся отряхивать с себя снег и влажную землю. Намокшая одежда противно липла к телу, но радовало то, что не забился ствол нагана. Правда, толку от него уже не было: не стоило и думать о том, чтобы догонять Феофар-хана. Направляясь к своей лошади, Михаил остановился, чтобы подобрать брошенный бухарским воином револьвер. Оружие оказалось армейское, непривычное, видимо, для руки, как правило орудующей саблей. Кто знает, может быть, оно еще сегодня утром лежало в руке кого-то из солдат князя Дмитрия. Михаил медленно взобрался в седло и, тронув поводья, поехал обратно. Вокруг стояла дикая лесная тишина, какая бывает только в снежную пору. Позади исчезали под белой пеленой тела убитых бухарцев; кони их, спугнутые пальбой, давно уже умчались. Оставалась только горечь — не столько от бегства Феофар-хана, сколько от слов, сорвавшихся с губ его спутника. Если знание чужого языка не подвело Михаила, то бухарец произнес: "Надо было раньше прикончить проклятую цыганку". Охотничью избушку почти засыпало. Хлопья так и валили густой мягкой завесой, и рыхлые сугробы подбирались к низеньким окнам. Чтобы войти, Михаилу пришлось долго разбрасывать снег ногами. Наконец дверь поддалась, хотя ее пришлось хорошенько подтолкнуть плечом. Шагнув внутрь, Михаил остановился и посмотрел на наган, лежавший на табурете в паре шагов от лежанки. — А если бы это был не я? — спросил он. Огарев, лежавший под покрывалом из облезлого меха, слабо улыбнулся. — Вряд ли сейчас кто-нибудь пошел бы на охоту. А люди из крепости сначала заглянули бы в окна. Михаил ничего не ответил, только покачал головой. Пренебрежение опасностью, хорошо знакомое ему самому, огорчало в тех, за кого приходилось отвечать, пусть даже и поневоле. Он сбил снег с сапог и прошел в глубь маленькой избушки. Еще чуть-чуть — и ему пришлось бы пригибать голову, настолько низок был бревенчатый потолок. Огарев следил за ним, полулежа на ворохе тряпья. Михаил вытащил из-за пазухи узелок и положил его на стол. Развернул ткань и первым делом достал свежий бинт. У Огарева, наблюдавшего за ним, на губах появилась легкая улыбка. — Садись, садись, — буркнул Михаил, неведомо почему смущаясь. В его жизни бывало всякое. Приходилось залечивать разные раны, в том числе и нанесенные им самим. Но никогда прежде не возникало странного чувства неловкости, вызванной сомнением в собственной правоте. Огарев медленно сел на кровати и стянул через голову рубаху. Во время драки, произошедшей в крепости, нож распорол бок и остановился, встретив ребро. Рана мешала двигаться, кровоточила, но серьезной опасности не представляла. Осторожно сматывая старый бинт, Строгов благословил дюжий рост Огарева. Ударил он инстинктивно, поставленным движением, привычно. Будь Иван чуть ниже своего противника, получил бы удар между ребер в легкое. Тогда поминай как звали. Впрочем, кто знает. Михаил все же помнил тот миг, когда невольно придержал руку. Бальзам бы из сосновых почек сюда. Вот что хорошо раны затягивало. Такое снадобье у Строговых всегда имелось, да только дома, в Омске. — Слышно что-нибудь о Феофар-хане? — неожиданно спросил Иван. Михаил замер. Может, велеть Огареву не отвлекать его разговорами? Но момент был упущен: после паузы эти слова прозвучали бы слишком фальшиво. — Сбежал, — негромко отозвался он. Пальцы будто налились свинцом, двигались неповоротливо и тяжело. Михаил несколько раз промахнулся влажной тряпицей по корке запекшейся крови, приставшей к коже. Он  виском чувствовал взгляд Огарева и понимал, что односложным ответом отделаться не удастся. — Это по его приказу палач сохранил мои глаза, — сказал он. — Феофар хотел, чтобы я убил тебя. Иван молчал. Михаил был хорошим охотником и знал это. А настоящий хороший охотник — не тот, кто найдет зверя по малейшему шороху, а тот, кто учует неподвижного зверя по его напряжению. Это умение выручало и в общении с людьми. И сейчас Михаила обескураживало то, что Огарев был совершенно спокоен. Он поднял голову. Иван бесстрастно смотрел на него. Чертовы узкие темные глаза. Попробуй разгадай, какая гроза назревает за ними. . — Однажды я видел, как Феофар-хан велел медленно отрезать руку человеку, который замешкался с выполнением его приказа, — медленно проговорил, наконец, Иван. — Палач не осмелился бы небрежно выполнить работу. Если он поберег твои глаза, значит, ему велели так сделать. Наступила тишина. Инстинкт подсказывал Михаилу, какой вопрос может прозвучать сейчас, когда все остальное было уже сказано. — Сангарра?.. — произнес Огарев и умолк. Михаил опустил руки. Во рту пересохло. Немного успокаивало то, что, раз Огарев так долго тянул с этим вопросом, он уже понимал, какой будет ответ. Хотя какое тут успокоение. — Не видел ее... — он облизнул губы. — Только слышал... Через вьюгу по грудь в снегу пробиваться не так тяжело, как подбирать иные слова. Пальцы Огарева коснулись его плеча. — Не продолжай. Если бы она была жива, она бы меня нашла. Михаил поднял голову. Иван смотрел в сторону, и по его лицу ничего невозможно было прочитать. — Скажи только, кто? — попросил он. — Дмитрий? Михаил покачал головой. — Феофар-хан. Оставшееся время, пока он перевязывал рану Огарева, тот молча смотрел в потемневшее от навалившего снега окошко. И только когда Михаил уже был на пороге, разлепил губы и негромко сказал: — Водки в следующий раз принеси. Помянуть. С отъездом из Иркутска в Омск тянуть не стали. Казалось, в гулких кронах леса, обступившего крепость, еще гуляло эхо венчального звона, а Михаил Строгов с молодой женой уже выкатил из ворот на санях, застеленных мохнатыми шкурами. — Ни к чему тянуть, — отвечал он на все возражения и уговоры великого князя, офицеров и надиного отца. — Снег лег уже плотно, а самые лютые морозы пока не грянули. Самое время ехать, не то до лета застрянем. — А если холода все же начнутся? — возражал Дмитрий. Михаил, усмехаясь, покачивал головой. — Не начнутся. — Как вы можете это знать? — Великий князь если не злился, то по крайней мере раздражался, сталкиваясь с подобным упрямством. — Знаю, — неопределенно тянул Михаил, глядя в окно, где за ледяными узорами проглядывали верхушк и сосен и зыбко-серое небо.В этом крае все готово было подсказать ему и нужный час, и безопасную дорогу. Он мог сыскать себе верных союзников и в деревьях, и в хлопьях снега, и в птичьих голосах — во всем, в чем великий князь усмотрел бы лишь помеху. Дмитрий стал одной из причин, по которым особенно не хотелось тянуть с отъездом. Главной причиной, конечно, оставалась мать: Михаил понимал, что не будет ему покоя, пока он ее не разыщет. Надя, как могла, успокаивала его, повторяя, что Марфа Строгова дома, в родимом Омске, в полной безопасности. Михаил кивал, слушая ее, а у самого во взгляде металась та упрямая, неусмиряемая тоска, которая гонит людей его склада за долгие версты, через любые невзгоды и бури, пока за лесами и кипящими речными порогами они не отыщут того, к чему звало их сердце. Разыскать мать, оказаться подальше от великовозрастного царственного барчука — вот чего хотелось сейчас Михаилу. И как могло получиться, что государь именно Дмитрия поставил над Иркутском! Неужели не нашлось местечка поспокойнее, где великий князь со своими светскими замашками не смотрелся бы так нелепо? Сидит он тут, среди непролазных лесов, и изволит кушать с саксонского фарфора. Курам на смех. Михаил мог бы назвать человека, который легко командовал бы здесь гарнизоном, но по иронии судьбы именно этот человек оказался третьей причиной убраться из крепости. Из-под полозьев саней вздымались облачка снежной пыли. Михаил правил сам — от кучера отказался, как и от провожатых. Надя сидела, закутавшись в теплую пуховую шаль, и смотрела на пушистые еловые лапы, которые словно в знак приветствия протягивал к путникам лес. Михаил тоже озирался по сторонам, но его занимала не сонная красота заснеженной тайги. Он высматривал условленное место. — Скоро уже. Это было сказано самому себе, но голос хорошо разносился в холодном воздухе. Надя посмотрела на мужа и плотнее завернулась в платок, пряча вздох. Задуманное пугало ее не тем, что могло навлечь на них с Михаилом самые серьезные обвинения, вплоть до измены. Она боялась того, что ждало их за одним из поворотов. Точнее, того, кто ждал. Михаил не скрывал от Нади ни того, что помог Огареву выбраться из крепости, ни того, что выхаживал его в лесу. Надя по-прежнему испытывала безотчетный страх перед бывшим полковником — она уже давно признала в нем человека, не видящего перед собой препятствий, в чем-то удивительно похожего на ее собственного мужа. Но Михаил был на ее стороне, а Огарев — против них обоих. Тем не менее Надя перечить не стала. Во время отлучек Михаила из крепости придумывала правдоподобные объяснения его отсутствия для тех, кто об этом спрашивал. Ложь получалась такой естественной и непринужденной, что Надя дивилась самой себе. Не стала она возражать и тогда, когда на другой день после венчания Михаил, собирая вещи к отъезду, проронил: "Ивана с собой захватим"'. Через минуту, решив видимо, что злоупотребляет кротостью жены, добавил: "Найдут его здесь". А обернувшись, увидел, что Надя протягивает ему маленький горшочек, от которого веет теплой хвойной смолой. Бальзам из сосновых почек она попросила у кухарки. Сказала, в дорогу бы им. Путь долгий, через леса. Мало ли что. И все же ей было не по себе. Слишком ярко и страшно отпечатались в памяти все несчастья, обрушившиеся на них с Михаилом по вине Огарева. В Иркутске ее донимала лишь смутная тревога, но сейчас, когда снежный лес отделил их с мужем от крепостных стен, ей стало по-настоящему страшно. В просвете между стволами слева от дороги мелькнуло поваленное дерево. Михаил натянул вожжи. Из -за еловых ветвей шагнул рослый человек с узкими темными глазами. — Все тихо, — произнес Михаил. — Давай, забирайся в сани. Огарев двигался медленно, и Надя заметила, что, шагая по глубокому снегу, он придерживает левую руку ближе к боку. В Риге так же, чуть скособочившись, шел ее сосед-аптекарь. "Вот и самого догнало!" — растерянно и будто даже виновато произнес он, встретив встревоженный надин взгляд. Иван будто спохватился, что выдал временную слабость. В сани он взобрался с легкостью, будто змея скользнула через бортик. — Мое почтение, — с беззаботной улыбкой сказал он. — Колокола я слышал даже в своем логове. Полагаю, вас нужно поздравить. Путь втроем, что и говорить, оказался безопаснее. Даже на стоянках в глухой чаще леса Надя спокойно засыпала, свернувшись под навесом из шкур. Конечно, она не сомневалась в том, что Михаил и один сумел бы ее защитить. Но теперь она не тревожилась за него самого. Было кому сменить Мишу на страже у ночного костра, было кому поддержать огонь, постеречь лошадей, отогнать зверя. Силы возвращались к Огареву на глазах. Может, чудотворное хвойное зелье помогало ему. А может, и не только оно. Иван казался абсолютно расслабленным, почти добродушным. Умел легко и беззаботно пошутить, вызывая смех даже у Нади, которая быстро позабыла о своих опасениях. Михаил, успевший хорошо узнать нрав своего недавнего врага, понимал, как молниеносно слетит с Огарева маска безмятежности при малейших признаках тревоги. Ночами, наблюдая за Иваном из-под мехового одеяла, он видел, как меняется его лицо в свете мечущихся языков костра. Ни один из троих путешественников не вспоминал былого, не говорил о Феофар-хане, не произносил имени Сангарры. Но Михаил не сомневался, что не только старинное снадобье, но и тлеющая, неподавляемая ярость залечивает ножевую рану и возвращает телу Ивана хищную, звериную мощь. В Омск въезжали ночью. До наступления темноты ждали на опушке леса. Иван, приметив, как смотрит Михаил на городские ворота, темной полосой поднимающиеся над заснеженным полем, несколько раз теребил его, упрашивая ехать сейчас же. Строгов великодушие оценил, но рисковать отказался. — Ну а узнают тебя? Нас всех в сговоре обвинят. С этим доводом Огарев согласился и отстал. Перед въездом в город Надя с Михаилом запрятали Ивана в самую глубь саней, но сделать совсем неприметным человека такого роста не удавалось. Наконец Строгов махнул рукой, перелез на передок и взялся за вожжи. — Заметят — скажем, купца обморозившегося в пути подобрали. — Ой, погибель моя лютая, ой, понесла же меня в такой мороз нелегкая! — слезливо запричитал надтреснутый старческий голос из-за полога. Не только Надя прыснула, но и Михаил, несмотря на отчаянно бьющееся сердце, не сумел сдержать смешка. — Ну, с богом! Михаил тряхнул вожжи и сани покатили к полю, отделявшему их от цели. Кони пронеслись мимо сонно хлопающего глазами сторожа. Утоптанный снег на улицах бодро скрипел под полозьями. Сердце Михаила екало на каждом повороте, таком знакомом даже в темноте. Наконец сани остановились. Позабыв и о Наде, и об Огареве, Строгов соскочил на землю, сбросил петлю с калитки и взбежал на крыльцо. Сначала просто стучал кулаком, а потом, не выдержав, крикнул: — Матушка! Мама! Это я! Внутри загремел засов, дверь растворилась и маленькая женшина, комкающая концы пухового платка в худеньких кулаках, появилась на пороге. — Мишенька?.. Миша... Марфа Строгова привставала на цыпочки, заглядывая в лицо, щурилась, а потом тихо заплакала, неловко смахивая слезы так, как будто отгоняла комара. — Господи! Пресвятая Богородица! Сделай так, чтобы хоть в этот раз не сон! Происходящее оказалось явью. Трясущимися руками Марфа кое-как зажгла лампу и теперь поочередно бросалась на шею то сыну, то Наде. Метнулась было и к третьей фигуре, забившейся в самый угол в сенях, но вдруг замерла, сощурившись. Огарев, поняв, что таиться больше незачем, выпрямился во весь рост и шагнул в пятно света. Марфа, зажав рот обеими руками, попятилась и в ужасе оглянулась на сына. Михаил поспешно обнял ее за плечи. — Не волнуйтесь, матушка, и не бойтесь ничего. Я вам все потом объясню. Знайте только, что Иван теперь с нами. Марфа молчала, глядя попеременно то на Огарева, то на сына. А потом, совсем смешавшись, уставилась в пол. И вздрогнула, когда широкие загорелые руки, наверное, почти такие же сильные, как у ее Мишеньки, бережно накрыли ее ладонь. — Я должен просить у вас прощения, госпожа Строгова, — негромко проговорил Огарев, наклоняясь к ней. — Только благодаря великодушию вашего сына у меня есть такая возможность. Марфа немного помолчала, а потом, собравшись с духом, подняла голову и посмотрела Ивану в глаза. — Что ж прощать-то... Мишенька вон говорит, с нами вы теперь... — тихо сказала она. — Матушка, — вмешался Михаил. — Мы же только из леса. Замерзли, чаю бы нам... Эти слова подействовали, как заклинание. Съежившаяся было Марфа вскинулась и засуетилась. — Что ж вы на пороге-то сбились? В дом, в дом проходите! Здесь натоплено. Теперь уже ее сухонькие пальцы уцепились за рукав Огарева. — Ну-ка, к печке ступайте. А я сейчас самовар поставлю. Стояла уже глухая ночь, когда в доме Строговых стали гаснуть огни. Прежде чем задуть свечу, Михаил долго смотрел на лицо спящей Нади, свернувшейся под пышным одеялом из пуха. Наверное, ни он, ни она еще не осознавали, что их путь, похожий то на бегство, то на погоню, полный страданий и горьких потерь, наконец завершился. Ему было легче — он возвратился в родное гнездо. Но Наде еще предстояло осваиваться здесь, в новом городе, среди незнакомых людей. Она еще не верит, что все позади. Но завтра она проснется, когда солнечный свет уже проникнет через ставни. Оглядит эту комнату, заботливо убранную его матушкой, проведет ладонью по вышитым занавескам, по столику, сработанному михаиловым отцом, и, может быть, скажет самой себе: "Я дома". Михаил осторожно подул на свечу. Огонек качнулся, нырнул в восковое озерцо и исчез. Поставив огарок у изголовья, Строгов бесшумно вышел из комнаты и затворил за собой дверь. С матерью он столкнулся у кухни. Она шла ему навстречу, лампой освешая себе дорогу. — Спит он, — предупреждая вопрос сына, сказала Марфа шепотом. — На печке ему постелила. Ох и длинный же он, вроде тебя. Еле вместился. И, придвинувшись к Михаилу, попросила, заглядывая ему в глаза: — Ты бы не серчал на него, сынок. Сирота он, по матери тоскует. Михаил, пряча улыбку, клятвенно пообещал на "сиротинушку" не серчать. О дальнейших своих планах Огарев говорил мало. Обронил только раз за столом, что по весне, как только по рекам двинутся суда, отправится к Каспию. Больше ничего говорить не стал, но Михаил и сам догадался, что стоит за этими словами. Феофар-хан, вернувшийся после поражения в свои владения, станет ждать угрозы с севера. На дорогах и в степях расставит дозорных, и, конечно, даст приказ, как поступить со своим недавним соратником. Но хищная птица порой делает круг, чтобы удобнее было броситься на добычу. Судьба придет к Феофар-хану с запада, из-за волн Каспийского моря. — Может, до Казани вместе тогда доедем? — только и спросил тогда Михаил. — Мне как раз на службу в Москву возвращаться. Иван молча кивнул в ответ. До весны, однако, приключилось нечто, едва не поставившее все планы под угрозу срыва. Дело было уже много позже святок. Из Иркутска явился один из адъютантов великого князя, которому поручено было лично проверить, как продвигаются дела с восстановлением телеграфной связи. Поручик Раевский был статен, молодцеват, лихо крутил кончики жидких усишек и слово "телеграф" выговаривал, грассируя на французский манер. Михаилу очень хотелось водрузить его нв стойку да накрыть стеклянным колпаком, как измерительный прибор со множеством никчемных завитушек — просто чтобы не пылился да не мешался. Но ничего не поделаешь: как человеку на государевой службе, пришлось таскать поручика за собой по городу да показывать, что где. Пилюлю подсластило то, как обрадовалась Надя. Она сама не могла дождаться, когда прерванную связь восстановят, чтобы скорее переслать весточку отцу. Хуже Раевского, путавшегося под ногами, оказался только Раевский, решивший взяться за дело. Он изъявил желание лично осмотреть то место, где были обрушены столбы. — Господин поручик, — тянул начальник жандармерии, тоскливо глядя на окованное льдом оконце. — Семь верст туда, семь верст обратно! "И ладно бы — по делу!" — вертелось у него на языке. Осмотр того места, где несколько месяцев назад прошлись татары, ничего толкового дать не мог, но поручик Раевский, услышав возражения, гневно засверкал моноклем. — Я, милейший, на государственной службе нахожусь, — процедил он, меряя ослушника надменным взглядом. — Как и вы, если мне память не изменяет, конечно. Мне стратегическое расположение видеть надобно. Он выдержал паузу, давая начальнику жандармерии в дожной мере проникнуться важностью возложенной на него миссии, и нанес завершающий удар: — Мне о результатах инспекции великому князю еще докладывать. Михаил, наблюдавший за этой сценой из угла в кабинете начальника, тихонько вздохнул. Дмитрий явно старался окружить себя свитой, соответствующей его собственным замашкам. — Мне понадобятся сопровождающие, — заявил поручик, вдохновленный отсутствием возражений. Начальник, сникший после нотации, снова встрепенулся. Раевский явился в Омск в компании денщика и нескольких солдат, но от них в предстоящей поездке толку быть не могло. Пришлось бы гнать на мороз кого-то из своих, из местных. Михаил вздохнул. Негоже было фельдъегерю отмалчиваться. — Я поеду, — махнул он рукой. Отсиживаться тоже негоже. Выезжали еще затемно, с расчетом, чтобы возвратиться до ночи. Но из городских ворот сани все равно выкатили уже при ясном свете дня. Поручик велел остановиться у трактира и захватить снеди впрок. Денщик рысцой помчался за угощением, кучер не проявлял ничего, кроме философического равнодушия, а Михаил стискивал зубы. В следующий заход тоже не уехали далеко. Едва сани пересекли поле, поручик изволил остановиться и откушать захваченные припасы. На этот раз даже невозмутимый прежде кучер покачивал головой, а Михаил с трудом сдерживался, чтобы не посоветовать Раевскому впредь устраивать пикники в более урочное время. Один только денщик сохранял философическое спокойствие: видно, уже ко всякому привык. Наконец тронулись дальше. Лес с обеих сторон надвигался на дорогу. Михаил с тревогой поглядывал на солнце, понимая, что им уже вряд ли удастся возвратиться дотемна. Вдруг лошадь захрапела и прянула в сторону. — Что там такое? — недовольно закричал Раевский, выглядывая из-за высоко поднятого воротника. — Испужалась чего-то! — пояснил кучер, тщетно натягивая вожжи, чтобы унять свою животинку. — Ну, милая, ну! Лошадь упорно пятилась назад, кося выкатившимся от страха глазом. — Ну так успокойте ее и едем дальше! — раздраженно распорядился поручик. — Время теряем. Почти непреодолимое искушение ухватить великокняжеского адъютантика за воротник и окунуть усиками в снег стало причиной того, что Михаил совершил глупость, едва не стоившую ему жизни. — Посмотреть надо, что там, — сказал он, выпрыгнув из саней — лишь бы очутиться от Раевского подальше. Темная туша вывалилась из-за завесы еловых ветвей и тяжелыми прыжками понеслась на него. Рука метнулась за пазуху — к револьверу. Лошадь, обезумевшая от ужаса, шарахнулась так, что сани перевернулись. Истошно завопил поручик, вылетая в снег из уютного мехового гнезда, заботливо свитого денщиком. Взметнувшиеся вверх полозья толкнули Михаила в сугроб. Удар получился несильный, да только револьвер выскользнул из пальцев и нырнул в снег. Михаил судорожно нашаривал его, одновременно краем глаза следя за приближающимся шатуном. Яростно ревущий медведь вскинулся на задние лапы. Пальцы как раз натолкнулись на липкий от влажности ствол, Михаил замер, не понимая, откуда грохнул выстрел. Медведь тяжело осел на снег. Он еще подергивался, и Михаил, отряхнув револьвер, добил его почти в упор. Только теперь можно было оглянуться и посмотреть, кто же выручил. Дюжего роста баба в платке вскинула на плечо ружье и лихо понеслась на лыжах к опрокинутым саням. Михаил со стоном прикрыл глаза. — Откуда?! Откуда это чудовище? — выкрикивал поручик, барахтаясь в снегу и накидках. — Помогите! Денщик, убедившийся, что опасность миновала, поднимал своего господина на ноги. Кучер все еще стоял возле перепуганной лошади, сжимая в руках кнут — единственное свое оружие. Баба подъехала к Михаилу и озорно сверкнула на него раскосыми глазами. — Кудыть вы, барин, без ружья-то пустились? Михаил тщетно искал слова для ответа. Раевский наконец поднялся на ноги. — Кто стрелял? Ты, голубушка? — Ва... Варька, ступай домой живо! — обрел в конце концов дар речи Михаил. — Смелые у вас бабы! — воскликнул Раевский, подходя и растерянно глядя на "Варьку" снизу вверх. — А с лицом что, голубушка? Как ни кутала "Варька" лицо, глазастый поручик шрам-таки углядел. — А это, барин, другой Мишка отходил, — заявила "голубушка", меряя Раевского веселым взглядом. — Домой! — сорвался "другой Мишка" на крик. — Ружье-то, барин, возьмите! — Не возьму ружья! Тебе еще до дому ехать. Оба, упрямо набычившись, уставились друг на друга. Не став вмешиваться в личные разборки, поручик повернулся к саням. — Поднимайте все и едем обратно! — приказал он. — В город возвращаемся, господин поручик? — спросил денщик. — Ну конечно! — Раевский раздраженным взмахом указал на разлетевшиеся по снегу пироги с капустой и с рыбой. — У нас же ничего не готово. — Иди, — с тихим отчаянием в голосе повторил Михаил. — Ну раз вы обратно едете... — "Варька" хмыкнула, забросила ружье на плечо и побежала в сторону города. Поручика, мокрого после купания в снегу, Михаил свез к жандармерии — под предлогом, что там есть согревающая настойка. На деле просто хотел потешить душу начальника. Дома царил переполох. Марфа и Надя, хоть уже и знали о благополучном завершении поездки, все-таки едва не задушили Михаила в объятиях. — Да живой я, живой! Надя! Матушка! Как вы этого-то отпустили?! Он указал на Ивана, посмеивающегося на печке. — Его же едва не узнали! Поручик шрам заметил, мог вспомнить по Иркутску! — Мишенька, разве же его удержишь? — всплеснула руками Марфа. — Соседка прибегала, говорит — муж за хворостом поехал и набрел на шатуна. Едва ушел, а медведя из двустволки подбить успел. Как Ваня услыхал, что по лесу шатун раненный бродит, тут за тобой и кинулся. Еле в платок его завернуть успела. Что медведь был подбит, Михаил с кучером обнаружили, когда осматривали тушу. Пуля горе-охотника крепко разозлила не в срок проснувшегося зверя. Да, если б не "Варька"… Михаил подошел к смеющемуся Огареву и сгреб его в объятия, по силе мало уступающие медвежьим. Пути разошлись в Казани. Дома, в Омске, остались Надя с округлившимся животом и озабоченная, опечаленная разлукой Марфа. — Ты уж, Миша, постарайся Ваню обратно привезти, — просила она, крестя сына на прощанье. — Больно уж бедовый он, только ты за ним и можешь приглядеть. Приглядывать за Огаревым, задумавшим переплыть Каспий и добраться до Феофар-хана, было выше человеческих возможностей, но Михаил заверил матушку, что он все-таки постарается. Пока что ему удалось лишь более-менее обезопасить путь Огарева — выговорить у Раевского дорожные документы на имя Николая Корпанова, под которым он сам в минувшем году добирался до Иркутска. — Мало ли что может приключиться на обратном пути. Вдруг мне понадобится сохранять инкогнито. — И он добавил доверительным тоном: — Вы же сами понимаете: государственная служба. Раевский повода проявить такое понимание не упустил, и вот Михаил, стоя на берегу, смотрел, как матрос в закатанных до колен портах стаскивает с причальной тумбы канат и пароход "Волжанка" начинает удаляться, унося Николая Корпанова к низовьям реки. Иван стоял на палубе, то и дело поглядывая на уходящую за горизонт Волгу. В нем не осталось следа той благодушной расслабленности, которую он демонстрировал Строговым в Омске. Скулы заострились, глаза сузились, будто он уже высматривал добычу. Только когда он посмотрел с удаляюшегося парохода на Михаила, на его губах появилась улыбка. Он поднял руку в знак прощания и, дождавшись ответного взмаха, смешался с толпой пассажиров на борту.Михаил отошел от края пристани и сел на разогретую солнцем скамью. Оставалось дождаться, когда вернется с рейда "Витязь", на котором ему предстояло добираться до Москвы. — Так вы утверждаете, что этому человеку можно доверять? Государь положил на стол листок с прошением и, сцепив пальцы, устремил взгляд на фельдъегеря Строгова. — Да, ваше императорское величество. — Несмотря на обвинение в государственной измене, попытку бунта и покушение на моего брата? — Ваше императорское величество, как я уже излагал в прошении, истинным вдохновителем мятежа был Феофар-хан, впоследствии убитый именно Иваном Огаревым. — Допустим, хотя понадобится, конечно, новое разбирательство. Но назначить Огарева ответственным за связи с местными племенами... — Ваше императорское величество, а кого? Кто лучше Огарева знает их жизнь и их чаяния? Кто как не он сумеет сглаживать конфликты так, чтобы среди местных не росло недовольство властью? Государь открыл рот, чтобы что-то ответить, но повернулся к окну и замер. Михаил посмотрел в ту же сторону и увидел огромный колокол, качнувшийся над Красной площадью. Но вместо звона раздался протяжный гудок. Михаил вздрогнул и открыл глаза. К пристани медленно, враскачку подваливал "Витязь", а "Волжанка" превратилась в едва заметную точку на горизонте.