Биение

      Микаса замирает только на секунду, именно столько времени ей нужно, чтобы справиться с шоком, но не с болью утраты. Она держит лицо, не позволяет ни единой черточке дрогнуть, расплыться под весом эмоций; Микаса девочка большая, сильная, если не она способна на это, то кто ещё? Одного взгляда на небольшой, оставшийся отряд достаточно, чтобы здраво оценить шансы. Нереально малые, но существующие; впрочем, сама она уже, ни на что не надеется, продумывает варианты развития для них, ребят, себя ровненькой черточкой перечеркивая. Не хватает официальной графы на бумаге: «Погибшая». Потому что да, про неё, без малейшего преувеличения.       Эрена больше нет.       Осознание сильное, готовое вот-вот сбить её с ног. Микаса только пошатывается, так и нужно, и крепче сжимает клинок. Инстинкты так и вопят: «В бой!» Сдерживается, тихонько про себя роняя: «Ещё чуть-чуть». Нужно спасти ещё жизни, хотя бы в последний раз; их будет не так много, как стоящих сейчас на крышах, она и вовсе предпочла после этого момента сгинуть одна, но… Лучше сейчас вдохновленные, с надеждой в дрожащих руках, чем отчаянные и забившиеся в угол. Это поможет кому-то выжить.       Микаса делает шаг и летит. С недавних пор хорошо знакомое чувство бьющего в лицо воздуха, что треплет короткие пряди волос. Таких, потому что он посоветовал. Она парит, лавирует между стен и, если попадается, рубит титана.       Она помнит посекундно весь день, и теперь тот знак тревоги для неё, как роковой колокол судьбы, что навсегда решил её будущее. Навсегда лишил её семьи.       Потому что Эрен был последним.       Да, конечно, был ещё и Армин, но он другое, нечто тоже близкое и Микасе ради него жизни не жалко, но не то же самое, что и Эрен. Армин друг, а Эрен семья. Понятия, сплетенные воедино ещё с каких времен, но всегда недостаточно схожие; в выборе между ними, каким бы не был человек, он бросит всё ради тех, кого считает настолько близкими, что зовет семьей.       Семья ведь не всегда кровная.       Кровная семья Микасы это мать и отец, которым уже давно за дом сырая земля. Она не перестанет их любить, но они стираются из воспоминаний, выцветают как ткани, и разъедаются как лист тронутый языком пламени. Детская память выедает их с моментами смерти. Момент собственного совершенного убийства это не трогает — в честь совершенного греха это или в оду жизни девушка не знает. С инстинктом самосохранения внутрь врастает, отпечатывается клеймом фраза, сказанная ей Эреном, Микасе не удается её забыть.        Газ заканчивается. Микаса падает. Черепица летит вниз с крыши вслед за девушкой, разбивается, ломается пополам, Микасе везет больше, она не ломает себе кости, едва ли получает пару ушибов, и приземляется на нечто сравнительно мягкое. Сил взглянуть на это нет. Да и не интересно это. Микаса разглядывает небо, сломанный клинок, от которого толку не будет, и не стремится вставать. Мысли её так далеки.       Семья теперь в прошлом. Нет тех близких людей; наверное, только перед Армином немного совестно, а Эрен не увидит, больше не узнает. Она поднимается на ноги. Но долго удержаться в вертикальном положении не может, не хочет, падает на колени, ударяясь о жесткую каменную дорогу. Зачем ей бороться? Просто ради пустой жизни? Микаса так не может; встречает титана пустым взглядом и не двигается; только периферия сознания кричит в агонии: смерть безболезненной не будет.       Она готова. Лик смерти уже так привычен, а тело — предательское, полное сил тело — двигается, уклоняется, не дается в руки смерти; Микасе досадно. Даже слезы выступают на глазах. Почему нельзя просто вслед за Эреном, зачем нужно продолжать? Ей бы хотелось, чтобы ноги подкосились, чтобы ни единой возможности встать, ни шагу назад в нерешительности, а потом, потом она вспоминает. По новой, будто бы впервые. Видит четкие, цветные картинки прошлого, что так теперь невыносимо задевают те струны души.       Микаса сосредоточена, ни одного взгляда в сторону. Клинок, пусть и сломан, крепко сжат в ладонях; только землю сотрясает сильнее, чем возможно. Тогда она и оборачивается, тогда и понимает, как глупа и неизбежна её судьба. Но это ли повод отступить? Девушка мотает головой, волосы лезут в лицо, бьют по нему отрезвляюще.       Микаса не думает о шансах и трезвых расчетах. Удобнее перехватывает рукоять, готовится. И срывается с места. У Микасы надежда внутри и ноль шансов снаружи — наверное, это и называется бороться.       «Поражение — это смерть, победа — жизнь».       Микаса помнит.

***

      Дыхание, едва сбитое, приходит в норму. Опасность миновала. Микаса осматривает тех, кто выжил; при виде Армина на сердце теплеет, пусть при этом и больно тянет. Её друг в порядке, он жив, не ранен, но и на его лице нет полностью счастливой улыбки, щеки едва тронуты румянцем; она вполне осознаёт, что он, что она сама, бледные. Тронутые горем.       Микасе хочется подальше от сюда, за безопасные стены — не потому что ей страшно, просто за Армина как-то беспокойно, пусть лучше рядом, но где-то в спокойном месте, подальше от угрозы. Хочется ухватить за руку — теплую, обязательно теплую — и тащить к стенам, повыше. Но она стоит. С крыши смотрит, как один титан валит других, разбивая им головы и затылки в кровавое месиво. Нельзя сказать, что это красиво и влечет её, нет, просто это иллюзия того, что они отомщены, что кто-то умер не зря. Микаса вообще не верит во все вдохновляющие речи, однако с ними легче; кажется, живешь не зря, ещё можно и побороться.       Она готова помочь. Броситься с крыши, снова в полет — этот титан так ей напоминает его. Глупо, но что поделать. Однако как же похож! Потому что справляется сам, при этом же падая с виду замертво; Микасе жаль, что это так заканчивается, но сейчас в первую очередь она солдат, а потом, через часы доклада и отдыха, она станет просто собой, Микасой Аккерман, и тогда вместе с другом сможет оплакать свою семью. А сейчас она сильная; не время для слез.       А потом — это наверняка второй роковой колокол в её жизни — она замечает движение. Смазанное, краем глаза. И сразу же хватается за клинок, отработанный рефлекс на любую возможную опасность. Оценивает расположение товарищей и размышляет, как избежать потерь. Ничего подобного делать не приходится. Микаса вглядывается и — дыхание не просто перехватывает, не удается сделать и маленького вдоха — видит, смотрит на свою дорогую семью. Мышцы с трудом отлипают, рвутся при этом, от тела парня, и взгляд — невидящий — отводится к небу; Микаса не ждет более, прыгая с крыши. Потому что Эрен здесь, прямо перед её глазами и, кажется, ох, путь это не будет обманом её зрения, дышит.       Время летит урывками, моментами льётся густой патокой, а она, невозможно медленно, приближается, хватает за плечи дорогого человека. Всё ещё страшно: вдруг обман? Но Микаса прислоняется ухом к чужой груди и слушает — тук-тук, тук-тук, тук-тук. И глаза расширяются от понимания, пальцы вцепляются в ткань до треска: бьётся, его сердце бьётся! И она рыдает. Не сдерживаясь, не прячась, ведь не стыдно и не позорно, потому что Эрен с ней и он жив.       Микаса крепче сжимает его в объятиях. Орошает грубую ткань рубахи слезами и обещает, себе, ему, Армину, тихо, почти молитвой, что будет рядом, в следующий раз обязательно защитит. А сейчас… уже ничто не важно. Он — её семья — рядом и сердце его, гоняя горячую кровь по венам, бьётся. И звук этот отдается в её ушах мелодией, которую наигрывает сама жизнь.