Don't be alone

— Ладно, вперед, стирайте мне память, — в голосе Билл горечи и обреченности столько, что хватило бы на целый космос, большие темные глаза застилает пелена слез, — Но представьте, просто представьте, что кто-нибудь сделает с вами то же самое. Поттс закрывает глаза, покоряясь неизбежности, готовясь проститься с воспоминаниями о самом удивительном событии в ее жизни, а Доктор замирает, словно пригвожденный к месту. Руки застывают в паре сантиметров от висков зажмурившейся девчонки. Незачем было представлять. Ведь в памяти есть имя, которым он назвал собственноручно сочиненную песню, ведь есть воспоминания о ледяном воине на подводной лодке и мумии в Восточном Экспрессе, ведь был Галлифрей и что-то очень важное, сказанное напоследок. Вот только не осталось в памяти ни лица, ни улыбки, ни смеха. Есть лишь боль, накатывающая периодически, от которой нет ни спасения, ни лекарства. Можно выбросить кого-то из памяти, а вот из сердца невозможно, особенно если у тебя их два. Клара… Разве кто-то заслуживает такой участи? — Иди! — Доктор срывается на крик, прогоняя ни в чем не повинную Билл, — Не задавай вопросов! Просто убирайся, пока я не передумал! Беги! Испуганная девчонка срывается с места, захлопывает дверь и бежит, бежит со всех ног, невольно улыбаясь от счастья. Её воспоминания при ней, но кто вернет память Доктору? Кабинет вдруг становится слишком душным и тесным, от безысходности хочется закричать. С черно-белого снимка упрекающе смотрит Сьюзен. — Заткнись! — Доктору кажется, что еще немного и он услышит её голос, звенящий укором и нежностью. Она ушла первой, самая первая его потеря, за которой последовала нескончаемая череда расставаний. Это было нестерпимо, и Доктор уже давно убедил себя, что ему лучше одному. «Не будь один, Доктор», — тогда на Манхеттене, после смерти Эми и Рори, сказала ему Ривер, чей смеющийся взгляд с фотографии сейчас смотрит Доктору прямо в душу. — Ты тоже заткнись! — Кричит Доктор. Изображения стоят на его столе целых пятьдесят лет, как напоминание о счастье, что имел когда-то, и боли, которая за ним последовала. Он был один слишком долго, — Нардолл не в счет, — но признавать то, что Ривер была права, он не собирался. Не в этот раз. После ухода Пондов он провел долгие годы, закрывшись от всех, спрятавшись на своем облаке, став добровольным затворником. Вот ведь ирония — история словно бы повторилась вновь, ведь от той, что исцелила его израненные сердца в прошлый раз, осталось лишь имя. ТАРДИС гудит мотором, настойчиво и чуть ворчливо, и Доктору уже понятно, что она пытается сказать. — Почему вы все не можете просто оставить не меня в покое? Я не могу этого больше делать, я обещал! Обещал самому себе больше никогда не втягивать никого в свои приключения, ни к кому не привязываться, чтобы больше не испытывать боли потерь, потому что больше выдержать он не может. Только вот и быть один он больше не в силах, одиночество и тоска — его самое страшное проклятье. В помещении нестерпимо душно, и Доктору срочно нужен глоток свежего воздуха. И кажется, после долгого мрака, застившего его жизнь, солнечная яркая Билл может стать этим воздухом, стать новым светом. А оба сердца уже бьются в предвкушении новых приключений и новых историй, ждущих своего череда, чтобы быть рассказанными. — Время и относительные измерения в пространстве. Означает — к черту все! — К черту сомнения и былую тоску. Не веря своему счастью, Билл заходит внутрь, и самая синяя в мире будка уходит в новый полет и новую эпоху.