Алфавит

Чарли видит окружающий мир не так, как люди, а так, как видел бы его художник, творец, мечтатель. В его глазах цвет и форма приобретают сакральный смысл: они смешиваются и становятся переплетением судеб, растворяются и перестают существовать, отражая в своей глубине начало и конец сущего на земле. Чарли знает, что жизнь начинается с белого. Белый брызжет в глаза, когда чрево матери извергает тебя на свет. Затем белый становится твоим всем. Он, как холст, раскидывается перед тобой, заставляя ощутить в руке тяжесть кисти. Белый нельзя читать. Это становится очевидно, когда уставший Риккардо вваливается в квартиру, прогоняя оттуда знакомый запах краски и впуская с собой что-то опасное, о чём не принято говорить вслух. Чарли видит это по нахмуренным складкам белого пиджака, но молчит, позволяя мужчине уснуть на диване сидя. В конце концов, Батлер не рассказывает ему о своём мире, так почему Рикк должен? Он существует в жизни художника белым пятном, неподвластным кисти, но Чарли знает: всё в порядке. Даже когда двое людей в костюмах ведут его к машине и перед глазами начинают скапливаться водянистые кляксы. Жизнь начинается белым – белым и закончится. Но у Чарли появляется второй шанс. И он берётся за кисть снова, обагряя её липкой, яркой, живущей краской, но рисуя уже не на своём холсте. И тогда Николь врывается в его сознание восполняющей белизной. Она поправляет халат, надевает очки на усыпанный охрой нос и говорит, уместившись с краю кровати, о чём-то важном. Однако Чарли её не слышит – только лежит, позволив спокойствию проникнуть ему под кожу вместе с принятой дозой. И впервые за долгое время вместо пылающей краски ему снится источающая мягкий свет пустота. Как мотылёк, летящий на свет, Чарли стремится к абсолюту, а абсолют достигается лишь в точке невозврата. И его точкой невозврата становится момент, когда Николь медленно расстегивает халат.