Дела семейные

Закат над бывшим особняком Чарльза Ксавьера растянулся в полнеба. Виктор сидел на ступенях, привалившись боком к перилам и наслаждаясь последним осенним теплом. Под защитным полем, созданным Магнето, было тихо и безветренно, в самый раз для что-то разнывшихся костей (неслабо его в последней стычке о битый камень приложило, похоже). Он зевнул: для полного счастья не хватало только пары бутылок пива. Кайл улёгся рядом — задрёмывал и изредка всхрапывал, по-собачьи дёргаясь всем телом. Крид покосился на него: надо же, из тюремного заморыша выросло что-то толковое. Кто в стае главный, он ни разу не забыл, молодец. Где свои, где чужие — тоже с ходу уяснил, обошлось совсем без трёпок. Посади его сейчас за стол — и даже когтем в зубах не примется ковыряться. Скоро, глядишь, и заговорит. А всё благодаря его, Виктора, воспитательским талантам. И Кларисса такая же — была замухрышка, соплёй перешибёшь, тощая, полупрозрачная, ни роста, ни голоса, одни уши и глазищи… а вышла боевая девица, способная самому Апокалипсису надрать зад. — Славная у нас девчонка, правда? — он ткнул Кайла в бок, заставив поднять голову и разлепить сонные глаза. — Фс-с-ст, — поддакнул тот, прекрасно соображая, о ком идёт речь: кого как зовут, он знал, и что ему говорили, понимал всегда. — И фигурка у неё что надо, — продолжил Виктор, скребя в затылке. Чешется, зараза, как будто блохи завелись; попросить Клариссу вычесать, что ли? — Хр-р-р, — согласился Кайл, которого на днях вытянули по спине мокрым полотенцем, когда он разогнался в коридоре, поскользнулся и влетел башкой в хлипкую дверь ванной на первом этаже. Ни за что ни про что, по-своему жаловался он Криду, всё равно её платья открывают больше, чем прячут. Виктор, тогда прибежавший на крик, рыкнул и отвесил ему подзатыльник: сам знаю, не твоё собачье дело, кому в чём драться удобнее. Скрипнула дверь, и Кларисса проскользнула между ними, села, сложила руки на коленях. С любопытством наклонила голову набок, почти ткнувшись лбом ему в плечо: — О чём вы говорили, мистер Крид? От неё пахло цветочным мылом — наверняка принесла пару кусков из Европы вместе с медикаментами и последними новостями — и чистой, высохшей на солнце и ветру одеждой, а сильнее всего — стряпнёй с кухни, где сегодня хозяйничала Роуг, опять задавшаяся целью превратить одно не очень съедобное в другое совсем несъедобное. Даже лужёная глотка Виктора иногда отказывалась терпеть густо наперчённое варево по южным — это Роуг говорила, что южным — рецептам. Кайл принюхался, почуял тот же кухонный аромат, чихнул и потёр нос. — Да ни о чём, детёныш, — отозвался Виктор. Они помолчали, глядя, как солнце роняет искры в свинцовую воду речки, по которой проходила одна из границ защитного поля. Небо на западе было до сих пор нестерпимо ярким, а тени от деревьев, уже касавшиеся крыльца, — почти чёрными. — Хорошо здесь, — прищурившись, озвучил общую мысль Крид. — Хорошо, — кивнула Кларисса, а Кайл зажмурился и протяжно вздохнул. «Только здесь», — осталось повисшим в воздухе; «здесь» — это не на северных пустошах, не в окрестностях Чикаго, не во Флориде, не на Манхэттене; «здесь» — это не под властью Апокалипсиса. Блинк неожиданно обняла их обоих за шеи, притягивая к себе. — Я люблю вас, мистер Крид, — она потёрлась щекой о бакенбарду Крида, — и тебя я люблю, — она почесала Кайла за ухом, и тот довольно заворчал. — Мы тоже тебя любим, детёныш, — ухмыльнулся Виктор и беспечно похлопал её по спине. Блинк ойкнула, закашлялась и схватилась за грудь, пытаясь удержать на месте лёгкие и сердце. Кайл фыркнул и радостно-ехидно осклабился. Виктор ткнул его когтистым пальцем под ребро: не увлекайся, над своими потешаться нужно в меру — и с хрустом потянулся, расправляя плечи и стягивая с волос резинку: — А принеси-ка расчёску, Кларисса.