Ты ещё не умер

Они уже несколько часов шли по лесу рядом с Лысой горой. Напрямик через гору было бы быстрее, да и скрыться было бы проще: общий магический фон этого места был так высок, что ещё пара вспышек магии, пусть даже и от стражей, никого не озаботила бы. То ли дело возле горы: малейшая неосторожность, и вами заинтересуются даже мертвяки с кладбища неподалёку. Но путь на Лысую гору им был заказан: лишённый дарха и проклятый Арей, чья защита была пробита, видел её скорее как лопухоид: сплошные непроходимые болота. Где-то над ним летела светлая. Чувствуя его раздражение, она не лезла под руку, хотя идти рядом ей было бы удобнее: вверху ей то и дело мешали деревья, а подниматься над лесом было опасно — она становилась слишком заметной мишенью. Арей понятия не имел, как и когда успел её позвать, но не мог не признать, что в том состоянии, в котором он был, присутствие Дафны как-то... успокаивало. И это барона мрака, привыкшего рассчитывать только на себя, тоже злило. Наконец они дошли до границы. Во всяком случае, Арею так казалось: он уже не чувствовал этого упругого толчка, который был знаком окончательного перехода в лопухоидный мир, скорее он просто помнил, что граница где-то здесь. — Спускайся, светлая, — негромко скомандовал он, зная, что Даф его услышит. Она мягко опустилась на землю позади него, и Арей обернулся, успевая заметить, как она коснулась медальона, чтобы убрать крылья. Арей испытал смешанные чувства: и тоску по полётам, звавшую его порой в небо, и зависть, что у неё есть крылья, и застарелую боль, отдающуюся где-то в лопатках, и потаенное превосходство — светлым стражам его времени не нужны были медальоны, крылья материализовались по легчайшему волевому усилию. Эта «курятинка на цепочке», как её с издёвкой звали стражи мрака, появилась уже после того, как Кводнон увёл из Эдема добрую треть стражей. Свет уже не мог питать их — тех, кто отрёкся от него, — не мог давать им силы, но ещё долго в каждом бывшем страже света оставалась частичка добра, которая фактически давала им право черпать силы из «общего котла». Нужно было создать какие-то знаки отличия, которые были бы только у тех, кто имеет право на эту силу. Арей отвернулся. Время тосковать и ностальгировать ещё не наступило, веско одёрнул он себя. — Ты сможешь телепортировать меня в Москву, светлая? — глухо спросил он. Он прекрасно знал, что Дафне это под силу, но подсознательно ожидал, что она скорее просто посмеётся над главой русской канцелярии мрака, который вынужден просить помощи. — Конечно, — кивнула Дафна, лёгким шагом обходя его, и потянулась обнять, почти сразу же отшатываясь. Через секунду раздалось смущённое: — Ой! — это Дафна сначала хотела обнять Арея, как привыкла делать с Мефодием, потом вспомнила, что дарх и крылья не должны соприкасаться, а затем — что у Арея больше нет дарха. И тот в ту же секунду понял все метания Даф так ясно, словно это были его собственные мысли. Он скрипнул зубами. — Быстрее, светлая, — грубо поторопил он её, и Дафна наконец обняла Арея, касаясь крыльями ткани его сюртука. Он помедлил пару мгновений, словно его впервые кто-то обнимал, а затем обхватил её руками, прижимая к себе крепче: он чувствовал жар, идущий от медальона, и хотел ощущать его сильнее, испытывая болезненное, нездоровое желание, чтобы оттиск крыльев остался на его груди как клеймо. Даф попыталась устроить флейту у него над плечом, но поняла, что так ничего не получится. — Вы слишком высокий, — сказала она, и Арей чуть поморщился, его объятия на секунду разжались, и Дафна уже готова была услышать, как она никчёмна, и он лучше сам... ну, сделает что-нибудь. Однако уже в следующее мгновение он просто подхватил её, поднимая выше и вновь притискивая к себе. От неожиданности Даф обхватила ногами его бёдра, а руками — шею, чуть не выронив флейту. — А ты хотела, чтобы я присел на корточки? — иронично спросил Арей, наткнувшись на её возмущённый взгляд, и этим сразу пресекая все попытки спорить. Дафна прикрыла глаза, восстанавливая дыхание, и удобнее устроила флейту в пальцах. — Куда? — спросила она негромко, мягким голосом, в голове уже сгущая нужный мыслеобраз для телепортации, и Арей невольно залюбовался ею. Ему казалось, что, если бы в эту самую секунду невиданной милостью ему был бы дан второй шанс, он бы берёг каждое перышко ослепительно белым, такой свет он сейчас видел идущим от Дафны. Впрочем, наваждение длилось всего миг, а в следующий Арей уже отвечал со всем своим цинизмом: — Востряковское кладбище. Если Дафна и удивилась, виду она не подала. Помедлила ещё немного, разворачивая в голове карту Москвы, а затем обхватила губами мундштук флейты и тихо заиграла. Арей услышал только начало маголодии, но она всё равно успела ударить по его нервам тёмного стража. И вместе с тем какая-то искорка в глубине его сущности откликнулась этим нотам света, потянулась к нему, разгораясь, будто кто-то по ошибке крутанул колёсико керосиновой лампы, увеличивая фитиль. *** Без дарха тьма внутри Арея не была такой сильной, такой цельной, но это не значит, что он сразу стал светленьким, едва лишился его. Вот и сейчас, только маголодия смолкла и они оказались на кладбище, как на освещённое было место вновь наползал мрак. Лампа снова едва чадила, грозясь погаснуть в любой момент. Арею стало тоскливо. Дарх не позволял об этом задумываться, но теперь он чувствовал, что скучает по свету, несмотря на прошедшие века, скучает по полётам, по своим крыльям, да даже по маголодиям, будь они неладны, эти чертовы звуки, извлекаемые из чертовой флейты! — Арей, — нерешительно напомнила о себе Дафна, и только сейчас мечник опомнился. — Не нравится быть так близко к кому-то столь отвратительному, как я? — не то самоиронично, не то самоуничижительно спросил он, и было не ясно, имеет ли он в виду свою сущность или свою внешность. Даф смешалась, не зная, что ответить. Жалость Арей бы не принял, а над попытками заверить его, что он прекрасен, в лучшем случае горько бы посмеялся. Он поставил её на землю и сделал шаг назад. — Можешь быть свободна, — сухо сказал он и развернулся, уходя куда-то вглубь кладбища. Дафне уже приходилось лицезреть барона мрака без дарха, но тогда он вёл себя иначе. Ей казалось, что он меняется к лучшему, она точно чувствовала, что (пусть и всего на мгновение!) он потянулся к свету. Впрочем, возможно, его просто подкосил тот факт, что он теряет дарх уже во второй раз. На кладбище Арей быстро нашёл нужную ему могилу — одного мага, похороненного безо всяких ритуалов: это был выпускник Тибидохса, который, оказавшись в Москве и найдя «любовь всей своей жизни», решил забыть о магии и жить как обычный лопухоид. Правда, магия о нём не забыла, и когда через несколько лет они с супругой увлеклись фехтованием, шпага ему досталась артефактная — и верная, после смерти хозяина сама последовавшая за ним в могилу. Лишённому магии Арею пришлось воспользоваться обычной лопатой, чтобы разрыть могилу, открыть гроб и забрать из него шпагу. Нового хозяина в бароне мрака она признала неохотно и явно сомневалась, не отрубить ли ему просто руки, вернувшись после обратно, однако вскоре уступила. Хотя Арей чувствовал, что та скорее... затаилась, если можно так сказать про оружие, и выжидала, готовая в любой момент отвернуться от мечника. Его это злило: будь у него дарх, какая-то шпажонка, пусть и артефакт, не посмела бы так себя вести! Но выбора особого не было: свой меч он призвать не мог, а соваться даже в собственное хранилище безоружным сейчас было опасно. Своего врага он встретил внезапно: тот напал со спины, и если бы не весь опыт Арея и его интуиция опытного бойца, валяться ему уже без головы, которая точно откатилась бы куда-нибудь на дорогу под колёса машин, чтобы навести шороху, устроить пару аварий и исчезнуть через несколько мгновений, как это всегда происходило с телами стражей. Гопзий Руриус — а это был именно он — досадливо цокнул языком и махнул рукой, расширяя пятачок, на котором они стояли, до размеров футбольного поля. Лопухоиды, решавшие срезать дорогу по этому пути, поля не видели, но оказывались на миг под влиянием магии Гопзия, чувствуя вспыхивавшие ужас и тоску, отпускавшие их сразу же, как они выходили на дорогу. Довольный страж подпитывался их силами, обретая ещё большее преимущество над Ареем, который и сам сейчас был как лопухоид. Они ходили по кругу пару минут, пока Арей не потерял терпение и не сократил резко дистанцию, атакуя. Гопзий отбился и атаковал сам, наседая на Арея, однако того мало волновало, что преимущество пока было на стороне соперника: главное, что завязался бой, а это уже территория Арея, и здесь пока ещё никому не удавалось его переиграть, как бы ни был искусен противник. Параллельно с боем Арей пытался прощупать Гопзия, ища свой дарх, но почти сразу понял, что у того его нет. Значит, он действует не один. Оставалось лишь понять, где его дарх сейчас и почему его не разбили сразу: Арей чувствовал, что тот ещё жив, если только это слово можно было использовать по отношению к порождению Тартара, к порождению беспросветной тьмы. Можно было бы допросить Гопзия, он бы раскололся рано или поздно, но, увы, Арей так увлёкся, что снёс ему голову раньше, чем эта светлая мысль посвятила его собственную. Он наклонился было, чтобы изучить рану, оставленную ему на рёбрах мечом Гопзия, и в этот момент ему на шею накинули что-то, что отозвалось нестерпимой, выжигающей внутренности болью, и Арей успел только обернуться, взмахнув шпагой, но был не в состоянии проверить даже, ранил ли он кого-нибудь, падая на землю и катаясь по ней, до крови кусая губы и царапая грудную клетку, словно стремясь вырвать себе сердце, которое жгло сильнее всего и с каждым ударом словно разносило по артериям лаву самого нижнего Тартара, а не кровь. Его пальцы цеплялись за какую-то цепь, обжигая подушечки, и Арей сорвал её с себя, откидывая в сторону, однако если это и помогло, то весьма слабо. Сверху послышался взмах крыльев, и Арей обречённо подумал, что это какой-нибудь златокрылый, что прилетел добить его. Открыв глаза, он сквозь пелену боли судорожно стал разыскивать свою шпагу, не собираясь сдаваться так просто, хотя каждая клетка его тела молила хотя бы и о смерти, лишь бы избавиться от этой сводящей с ума боли, от этого внутреннего пламени. Арей вытянул руку, пытаясь подползти к шпаге, когда его лба коснулась прохладная рука, подарившая секундное облегчение. Почти сразу рука исчезла, и Арей неосознанно вскинул голову, пытаясь понять, куда она делась, готовый чуть ли не умолять, чтобы эту руку вернули, готовый вгрызться зубами в чужое плечо, чтобы забрать эту руку себе. Но ещё раньше, чем он открыл рот, боль исчезла совсем, и голова Арея рухнула обратно на асфальт, ударяясь затылком, но эта вспышка боли не значила ровным счётом ничего по сравнению с той болью, от которой его только что избавили. Он позволил себе несколько секунд просто лежать, закрыв глаза и жадно вдыхая воздух, прежде чем рывком приподнялся, опираясь на локоть левой руки, а правой всё-таки хватая шпагу. — А, это ты, — буркнул он, увидев перед собой... Дафну. — Кажется, я сказал тебе, что ты можешь быть свободна, — сварливо напомнил он. Дафна вспыхнула и, протянув руки, сорвала с шеи Арея свой медальон, касаясь углубления в нём ещё до того, как до конца накинула его на себя, и вскочила с земли, чувствуя появившиеся за спиной крылья. Поняв, благодаря кому не обезумел от боли и не стал лёгкой добычей даже для комиссионера, Арей остыл. — Ну-ну, не злись, светлая. Злость не входит в список чувств, разрешённых для стража из Эдема, — примирительно сказал он. Простое «извини» было бы короче, но это явно не то слово, которого можно было ожидать от барона мрака. На Даф он смотрел теперь с интересом. Несмотря на порой весомые пробелы в своём образовании, вряд ли она была не в курсе, что случается со стражем, надевшим на кого-то свои крылья. — У вас кровь идёт, — заметила Дафна, неохотно опускаясь обратно и дематериализуя крылья. Арей провёл рукой по рёбрам и просмотрел на ладонь. — Действительно, — согласился он. Помимо раны, оставленной мечом Гопзия, на его груди было ещё несколько довольно глубоких царапин, словно он дрался как минимум с грозным когтистым хищником. Было трудно поверить, что эти царапины он оставил себе сам. — Без дарха не затянутся, — добавил он с досадой. — Но ваш дарх рядом, — заметила Даф, кивая в сторону, где извивалась сосулька, пытаясь не то подползти к Арею, не то отползти от него подальше. Протянув руку, Арей почувствовал отголосок давешней боли. Облизав губы, он опустил руку, а затем попробовал ещё раз. — Я не могу... — озарённый внезапной догадкой, он ещё раз провёл рукой по ране и поднёс пальцы к носу, вдыхая. К запаху крови примешивался ещё один, сладковатый, и барон мрака сразу узнал его. — Меня разлучили с дархом, — прорычал он, в вспышке злости хватая шпагу и обрушивая её плашмя на дарх. Он разбился, во все стороны брызнули осколки и сотни эйдосов. Арей вскочил с земли, отшвыривая шпагу в сторону. — Собери эйдосы, светлая, мне они уже ни к чему, — он сжал руки в кулаки. — Арей... — Дафна подошла к нему со спины и коснулась его плеча нерешительно. — Это как было с моими крыльями и флейтой? — спросила она, пытаясь отвлечь Арея разговором. — Да, — скупо, сквозь зубы ответил он. — Но мне тогда их вернули... разве вы не могли... — О чём ты, светлая? — с насмешкой спросил Арей. — Поручительство мрака? Когда глава канцелярии — Лигул? Дафна прикусила язык, поняв, что её предложение не блистало гениальностью, и отошла от Арея на пару шагов. Ей было жалко его, и барон мрака это чувствовал. — Эйдосы, светлая, — грубо напомнил он. Затем подобрал шпагу, подошёл к дарху Гопзия и разбил его тоже. Поискав глазами по асфальту, он нашёл и третий дарх. Значит, второй страж, помощник Руриуса, также мёртв, кем бы он ни был. Ещё один взмах меча — и по дороге рассыпалась ещё горстка эйдосов, словно это был какой-то горох, а не бессмертные души. Отойдя к бордюру, Арей присел на него и привалился спиной к низкому заборчику, отстранённо наблюдая за тем, как Даф бережно собирает каждый эйдос, ссыпая их, за неимением других ёмкостей, в чехол от флейты. Он чувствовал слабость от ран и кровопотери, но просить Дафну сыграть в доктора было унизительно, а идти в лопухоидную больницу — тем более. Да и всё равно его вряд ли бы там приняли: ни документов, ни денег у Арея, разумеется, не было. Возможно, и к лучшему сейчас будет оставить всё, как есть, просто медленно умерев: новая жизнь без дарха, жизнь никому не нужного бывшего барона мрака, жизнь мечника без меча перспективами не радовала. Подняв с земли последний эйдос, Дафна отошла в сторону и позвала Эссиорха. Тот не замедлил явиться. Как ни странно, даже без мотоцикла: просто мгновенно телепортировал. Он выслушал сбивчивый, но краткий рассказ Дафны, забрал у неё чехол с эйдосами и, враз посерьезнев, исчез. Держа флейту в опущенной руке, Даф подошла к Арею. Её лицо ещё сохраняло выражение светлой, спокойной радости от мысли, что столько эйдосов, ранее заточённых, теперь свободны! Она поднесла флейту к губам и заиграла, и Арей уже скривился было, но затем понял, что маголодии больше не вызывают в нём привычного дискомфорта. Ещё одно напоминание, что он теперь... никто. Никто для света и никто для мрака. Его уже, скорей всего, даже преследовать не станут, что за интерес добивать тигра, лишённого когтей и зубов? Такой победой даже похвастать стыдно. С другой стороны, у него и без Лигула врагов и недоброжелателей хватает, кто-то может решить воспользоваться случаем и отомстить за нанесённые ранее обиды. Следовало оставаться настороже. Маголодия Дафны тем временем действовала. Ноющая боль от ран уменьшалась, пока не исчезла совсем. Арей взглянул на свою грудь, не удержавшись, и заметил, как царапины затягиваются, не оставляя после себя следов, и только на рёбрах белеет шрам от раны, оставленной мечом Гопзия. О бое уже напоминала только рваная, окровавленная рубаха Арея, а Даф всё играла и играла, стоя с закрытыми глазами на заплёванном и замусоренном пяточке где-то в спальном районе Москвы, как живое воплощение света и жертвенности в глазах Арея. Он узнал эту маголодию, столь же древнюю, как понятие стража, как сам Эдем; она родилась одной из первых, и поначалу её часто можно было услышать доносящейся откуда-нибудь из чащи леса. И Арей, летая в бескрайнем небе Эдема, любил порой мечтать, как появится рядом с ним тот страж, для которого он захочет исполнить эту маголодию, ради которого он поднесёт к губам флейту, которому он решится открыть полную нежности и любви душу. Придя в себя, Арей осознал, что Дафна уже давно перестала играть, и маголодия продолжала звучать лишь у него в голове. Он провёл рукой по лицу, сгоняя наваждение. — Спасибо, — сказал он Дафне, благодаря за исцеление ран и вместе с тем желая попробовать это слово, не произносимое им уже тысячелетиями, ощутить его на языке, вспомнить, как оно срывается с губ. Даф просияла, и следующие слова Арея ничуть не омрачили её лица: — А теперь оставь меня. Мне нужно побыть одному. Она кивнула и взмыла в небо, в прыжке материализуя крылья. Это было небезопасно, но идти пешком она сейчас просто не могла, всё её существо рвалось в небо. Как раньше заточённые в дархах эйдосы пели свою песню боли и страдания, так и теперь её душа пела силой сотни свободных, спасённых бессмертных душ. *** Новости в мире магии разносятся быстро, к вечеру про Арея знали уже все. Пара комиссионеров сунулась было к нему поглумиться, но он зарубил шпагой, задобренной двумя убийствами и оттого послушной, самых прытких, и остальные уже держались в стороне. Как можно было ожидать, никто из стражей мрака, демонстрировавших ранее Арею свою лояльность и чуть ли не дружбу, к нему не явился. — Приглашений на праздничные вечеринки можно не ждать, — прокомментировал Арей. Не то чтобы его это сильно расстраивало. Намётанным взглядом он замечал пару раз мелькнувшие в небе светлые росчерки: златокрылые. На вопрос, что они тут делают, ответить было некому, но он сильно сомневался, что это его «охрана». Он теперь сидел под мостом на сбитых в кучу матрасах бездомных. Эксперимента ради он начертил на одном из столбов отталкивающую руну. Её контуры ожидаемо не зажглись, однако под мост никто не совался. Хотя, конечно, ещё не ночь. Арей почти задремал, когда рядом кто-то материализовался. Сжав на всякий случай рукоять шпаги, он раскрыл глаза и сразу успокоился. — А, синьор помидор. Я, признаться, ожидал увидеть Улиту. — У неё истерика, — пожал плечами Меф. — Я принёс вам ваш меч, — сказал он, протягивая клинок Арею. Тот испытывающе посмотрел на своё верное оружие и отрицательно качнул головой. — Оставь себе. — У меня уже есть меч, — возразил Мефодий. — Будет второй. Хороший меч лишним не бывает, — уязвлено проворчал Арей. Неизвестно, чего он ожидал, вряд ли того, что Меф от радости такого подарка начнёт прыгать, но отказ его явно покоробил. — Мне он всё равно подчиняться уже не будет. Буслаев сосредоточенно кивнул. Ему понадобилось явное волевое усилие, но он всё-таки заставил меч Арея исчезнуть. Осталось проверить, будет ли он являться на зов, однако этим Меф собирался заняться потом. Если собирался. — Тогда возьмите хотя бы их, — и он протянул бывшему учителю ножны, заговорённые на невидимость, которые сам Арей когда-то и дал Мефодию. Мечник подумал, что это точно не будет лишним теперь, когда он сам не мог скрыть шпагу, не мог заставить её исчезнуть, чтобы появиться только в нужный момент. Он помедлил и протянул руку, беря ножны, в которые сразу же засунул свою шпагу. Те оказались широкими для неё, однако, ощутив в себе новое оружие, сжались под нужную ширину. — Надеюсь, я не перестану в один прекрасный момент их видеть, — буркнул он, кладя шпагу рядом. — Арей... Дафна научила меня, как слышать своё имя, когда кто-то зовёт, и если... — Я понял, — оборвал его Арей. — И, позволь заметить, никого не звал на помощь, так что уходи. И передай всем, что я ещё не открывал общество добрых самаритян имени меня. Прочь. Мефодий хотел было сказать что-то ещё, но не стал. Он постоял немного, глядя на Арея в растерянности, и телепортировал. Это было даже смешно, но Арей был сломлен. Он всегда считал, что сила духа — единственное, что никто не сумеет у него отобрать, а сейчас он не знал ни что ему делать, ни куда податься. Даже когда он пал и остался один, даже когда он сам лишил себя крыльев, не в силах смотреть, как опадают перья, сознательно отказываясь от своей страсти — полётов, даже тогда он не чувствовал ничего подобного. Наверное, всё дело было в надежде — и через столько лет у него в душе, сокрытая даже от взора самого Арея, жила надежда однажды быть прощённым. Слабая надежда вновь получить когда-нибудь крылья; она была придавлена знанием, нет, даже хуже, чем знанием: верой в то, что это невозможно. Теперь не осталось даже надежды. И в то же время на волю вырвалась сдерживаемая дархом тяга к свету. Он тосковал по Эдему так, как никогда прежде, спрятался под мост, чтобы не видеть над собой неба, в которое ему больше никогда не суждено подняться, и всё равно видел его искоса, всё равно рвался ввысь. В нём клубились и зрели слёзы, которые Арей на корню давил сапогом цинизма — о, что это был за сапог! Высокий, с толстой подошвой и металлическими вставками по краям, покрытый лёгкой пылью бытия — в такой сапог одеть бы добро, и ни одна злая мыслишка не смела бы шевельнуться, прячась по углам и трясясь, как бы не задавили. Всем нам в такие моменты нужен кто-то, кто протянул бы спасительную руку, вытягивая из болота, редко кому удаётся самому стать себе такой рукой, вытягиваясь за волосы подобно барону Мюнхгаузену. Для себя ничьих рук Арей не ждал. Он не считал, что не достоин, вовсе нет, просто не мог никого представить на этом месте. Не знал никого, кто был бы морально выше и сильнее, чем он сам, а спасительные руки снизу были каким-то оксюмороном. Когда рядом с ним затарахтел мотоцикл, мечник даже не дёрнулся — почти привык уже к различному транспорту, что ездил над ним по мосту. Однако когда двигатель заглох совсем близко и послышался удар ботинка по металлу, который следует обычно после того, как мотоциклист выставляет подножку байка, Арей лениво повернул голову. Эссиорх. — Светлая сочла своё очередное появление слишком назойливым и прислала тебя, хранитель? — язвительно спросил он. — Я здесь не из-за Дафны, — покачал головой Эссиорх. — Арей, ты помнишь Мастридию? — А должен? — ничуть не более дружелюбно откликнулся Арей. Имя ему ни о чём не говорило, хотя прежде он на память не жаловался. — Она была твоим хранителем до того как... — Можешь не напоминать, — сквозь зубы бросил Арей. До того, как он последовал за Кводноном, очевидно, и ушёл из Эдема. В первое время, когда опадали крылья, бывали дни, в которые Арей винил во всём своего хранителя. Дескать, это он виноват, что Арей поддался речам Кводнона, это он виноват, что Арей сделал неправильный выбор, это он виноват, что не остановил и не уберёг. Хотя вернее будет сказать, что не бывало дней, когда Арей не винил бы хранителя. Было легко переложить свою вину на кого-то другого. Интересно, в какой момент хранитель отвернулся от него? Когда Арей отрезал свои крылья? Или после первого убийства? Или, быть может, когда он принял дарх? Порой Арей гадал, был ли среди убитых им стражей света кто-то, к кому перешёл его хранитель. — Она передала тебе это, — сказал Эссиорх и протянул ему свиток. Арей даже пальцем не шевельнул, чтобы взять его. Хранитель покачал головой и дунул на свиток. Тот поплыл по воздуху и приземлился на матрас между мечником и его шпагой. — Не думал, что она ещё помнит обо мне, — процедил Арей, с яростью глядя на свиток. Будь у него дарх, свиток бы вспыхнул под этим взглядом, в секунды обращаясь в пепел. Эссиорх печально улыбнулся, перекидывая ногу через седло мотоцикла. — Мы отказываемся от своих подопечных только по своей воле, и никто не может отобрать их у нас силой, — сказал он и газанул, стремительно удаляясь. Не иначе как при помощи магии: забраться на такой крутой склон без должного разгона можно было исключительно чудом. К раннему утру, когда небо на горизонте едва подёрнулось розовой дымкой, Арей окончательно вымерз. За эту ночь он успел познать множество прелестей существования без магии, самыми досаждающими среди которых были холод и голод. Какое-то время его голову занимали последние слова Эссиорха и вытекающий из них вопрос: значит ли это, что Мастридия, его хранитель, до сих пор не отказалась от него? Могла ли она всё это время... приглядывать за ним? Верилось с трудом. Если бы кто-то подтвердил Арею эту догадку, он бы как минимум отрубил шутнику голову, ибо головы без тела не болтают и не несут чушь. Мысли исчезли часам к трём, когда он впал в забытьё, смутно чувствуя, что его разум требует сна, но не в силах отпустить напряжение и уснуть. Примерно в то же время случилось затишье на мосту, однако с рассветом машины вернулись в свою бесконечную гонку по московским улицам, главный приз в которой — успеть до пробок. Ну или хотя бы как-нибудь объехать их. Сдавшись, Арей осторожно взял в руки свиток. Он надеялся почувствовать что-нибудь, но свиток лежал в его ладони как какой-нибудь свёрток из обычной лопухоидной бумаги. Дёрнув за ленту, он развязал узелок и развернул свиток. Буквы на нём были едва видны, и Арей повернул ими к свету. Стоило первому лучу коснуться листа, как буквы словно зажглись, переливаясь мягким и приятным светом. Он слегка резал глаза Арея, и сложно было представить, насколько невыносимо было бы читать этот свиток, будь он полноценным стражем мрака с дархом. Впрочем, записка была короткой: «Ты ещё не умер». Он усмехнулся. Потратить столько времени, чтобы светом с седьмого неба вышить на бумаге эти буквы — и всё ради короткой фразы? Воспоминание ударило его внезапно. Оно снизошло, как озарение, сразу погружая Арея в себя, заставляя позабыть о реальности, о холоде, голоде и незавидном положении. Он заметил на своих крыльях тёмное перо. Его первое тёмное перо! На таких больших, таких белоснежных, таких совершенных крыльях появилось тёмное перо, словно он, Арей, какой-то напакостивший мальчишка, заслуживший наказание! Это так потрясло его, что он впервые за последние несколько дней пошёл пешком, не взмывая ввысь. У дерева с персиками храбрости он встретил прекрасную девушку. В Эдеме все девушки были прекрасны, и потому ни одна не могла запасть в сердце Арея: умные разговоры его волновали мало, игрой на флейте он интересовался постольку-поскольку, а достаточно быстро и бесстрашно не летала ни одна знакомая ему девушка, а какое удовольствие летать с кем-то, кого нужно постоянно ждать? У этой он, кажется, поинтересовался, какое дело она страшится выполнить, раз ей понадобились плоды дерева храбрости, на что та ответила, что ничего не страшится, просто она кое с кем поспорила, нужна ли храбрость, чтобы решиться сорвать персик храбрости? Арей рассмеялся и сказал, что это неважно: если не хватает смелости сорвать какой-то фрукт, то на одних персиках далеко не уедешь. «А как же быть с каким-то фруктом с дерева познания?» — спросила, помнится, она. «Это не какой-то фрукт!» — воскликнул Арей. Он уже не помнил, как они тогда перешли от фруктов к крыльям, но Арей поделился с девушкой своими переживаниями по поводу пера. Та лишь пожала плечами: «Ты ещё не умер, так чего волноваться? Успеешь исправиться». Это ли была Мастридия?.. Он ещё не умер, это верно. Арей поднялся и свернул свиток, засовывая его за голенище сапога. Ленту он обвязал вокруг левого запястья, закрепил ножны на спине и проверил, легко ли достаётся из них шпага, после чего вышел из-под моста. Солнце постепенно поднималось над городом, начиная греть, и Арей, прищурившись, смотрел прямо в центр диска. Сдаться он успеет всегда. Он теперь даже руки на себя наложить с лёгкостью может, возникни у него такое желание. Но он ещё не умер, и это весомая причина побороться. Пусть Лигул, Вильгельм, Барбаросса и прочие бонзы мрака списали его со счётов, он сам не собирался следовать их примеру, и этого было достаточно. Он почти дошёл до условной границы Москвы с Подмосковьем, когда его догнала Дафна. Она спешилась, с лёгким хлопком дематериализуя крылья, и оказалась перед Ареем. Тот остановился, делая вид, что недоволен вынужденной заминкой, но на самом деле радуясь передышке: не поддерживаемое дархом, его тело уставало гораздо быстрее, и Арей был не против перевести дух, однако упрямство гнало его вперёд. — Я пойду с тобой, — твёрдо заявила Дафна. — Чего ради, светлая? Из-за крыльев? Можешь быть уверена, я тебя не предам ни мыслью, ни словом, ни делом. На мне долг жизни, — ответил Арей. На чью бы сторону он ни становился, по какому бы пути ни шёл, его принципы всегда были с ним, составляя тот несгибаемый стержень его натуры, который помогал ему выбираться из любых передряг. И пусть сейчас ему протянули руку, это было то самое исключение, которое лишь подтверждает правило. Дафна упрямо взглянула на Арея. — Я хочу пойти с тобой. — Ты даже не знаешь, куда я иду, — насмешливо заметил Арей. — Мне всё равно, — отозвалась она. — Даже если я сейчас иду в какую-нибудь глухую деревню, чтобы там поселиться и дожить свою жизнь как обычный лопухоид? — Даже если так, — кивнула Даф. — И сколько ты выдержишь со мной, прежде чем человеческий мир окончательно поглотит тебя, размывая твою сущность светлого стража? — горько спросил Арей. — Или будешь летать в «отпуск» в Эдем раз в месяцок на недельку? — вкрадчиво поинтересовался он. — Будешь всё такой же молодой и сияющей рядом со мной, ветхим брюзжащим стариком? Он заметил, что Дафна побледнела: вряд ли она думала об этом. Арей и сам не мог представить себя таким — и когда? Через каких-то пару-тройку десятков лет? Что это для него, прожившего тысячелетия, как не плевок комиссионерского пластилина на временной шкале? Он выпрямился. Пусть даже всего лишь через один десяток лет за ним пришаркает, покряхтывая, Аидушка, и даже Мировой океан медовухи не заставит её закрыть глаза на разнарядочку, — десять лет всё-таки не завтра заканчиваются. — А может быть ты даже откажешься от своих крыльев? — продолжал он, и Дафна тут же, не дожидаясь окончания фразы, поспешно кивнула: — Откажусь, — подтвердила она и с вызовом взглянула в глаза Арея. Она прекрасно знала, что даже отказавшись от крыльев, проживёт раза в два дольше мечника, если только кирпич не упадёт на её светлую головку. — Я решила, Арей. — А мне остаётся лишь принять твоё решение? — усмехнулся он. Дафна шагнула к нему ближе, застывая всего в полуметре, и он протянул руку, касаясь ладонью её щеки, проводя большим пальцем по скуле. — Ты не знаешь, чего ты творишь, девчонка, — шепнул он, глядя в её глаза и думая, что, видимо, только такая женщина и может находиться рядом с ним: готовая пожертвовать всем и даже самой собой. И ещё — что он не может позволить ей отказаться от вечности ради него. А впрочем, плевать на вечность. Он не может позволить ей отказаться от крыльев, ведь он как никто знает каково это — когда душу разрывает на две части: ту, что отчаянно рвётся в небо, и ту, что знает, что ему никогда больше не взлететь. Пусть она летает... за них двоих. А он будет твёрдо и несгибаемо стоять на земле. За них двоих.