Создатель

Послушай, разве не слышал ты о крике души и плаче, и стонах, и тысячах загубленных душ миллионов детей твоих и моих, что стали солдатами и пали на поле в огне. Разве не знаешь ты, что мир наш земной, построен на тысяче их увядших тел, что грудью своей защищали от "Зверя". Разве должны мы довольствоваться соблазнами благ нынешних, приходящих к нам из благ канувших в небытие?* Мы рождены были, в мире насилия и войны, он есть вечного пламени цветок, жаждущий увянуть, утомлённый и уставший от груза падшего на плечи сЕго мира. Он вынашивает в своей утробе зло, хлынувшее распространением вируса по сему миру, сея хаос и страх, порождённый в огне суеты и безысходности, ограничив пространство цельнометаллическими рамками, названными- жизнь. Сей ты как и свинья, неблагородно измываешь руки свои в крови, хоть у другого они и не чище. Раны твои нарывающие вызывают ужас, и томлением злости своей, ты делаешь хуже себе, но не другим. Земля, увядше глядит сквозь эпохи, давно канувшие в Лету, скрытая под грудами камней, а там на утёсах, видит кровавый рассвет, что сей небосклон он грозно скрывает. А по рекам бытия и жизни ты плывёшь в каноэ хрупком, прямиком стремясь в надежды, создавая монстров что из сна глядят на мир, и ты спишь и видишь чудо что зовется "сон забвения". Он, как миг, стремясь утешить, в жарком пике лихорадки, охватил тебя и сжал, словно крепкие объятия раздавили твои кости, и наружи вырвав дух, Анабиоз вошёл в сей тело, и представил там погост. Он из тысячи молекул, похороненных в низах, под погостами зияет, и зовёт во тьму и с радостью ты сыщешь там ответ, на то идти ль вперёд, иль нет, и нужно ли вообще надежды крепкие хранить и к ним идти, сказав "Привет".* Ты там сей отклик может слышал, когда глАва твоя кипела в жАре, ты чувствовал что скоро всё, однако нет, не так уж быстро. На сей вопрос ты всё же слышал там ответ, и даже видел тёмный образ, что окутал твой туманный сон, и в чрево музы той прекрасной, с которой спал ты день и ночь, зачал он монстра, но напрасно ты старался, ведь монстр там сидит, а не прекрасно чудо-дочь. И тут же бред ворвался в тело, обезумив напрочь мутные мозги, создав изображение монстра, из плоти, крови и металла. И тут же в припадке лихорадочного сна ты побежал к столу за кистью, и взял ты лист бумаги чистый и набросал ты столь отвратное создание, что разум лишь больного сможет описать сей это, и сам ты не подумав, не понял то что видел ты во сне, и начертил, нарисовал страшнее монстра, чем тот, что таится в ней [музе]. И страх в сознание вошёл, и разогнал он там разумие, окутав разум только сном, аффектом и безумием. И с тех ты пор ведёшь сей запись, не понимая в чём ошибка до сих пор, и доложить до остальных не в силах, нет их теперь, они упали грузом в сон. Нет! Не трус ты, ты просто безумен, ты знаешь на что ты пошёл, однако вряд ли узнаешь теперь, к чему ты пришёл. Ты, макая кисть изводишь запястье уставшее, и выводишь создание сознания больного твоего в людское бытие. Ты знал законы физики и жизни, и теоретиком не был, однако жизнь ударила в поддых, и ускакала с криком вороньИм. Ты помнишь как писал, что мир сей слишком грязен и отвратен, и нелюди населяют его а свиньи и бездушные машины, псы! И вскликнул ты тогда:"Так пусть и спят и жрут как псы!", и гнев твой был напрасен, ведь не изменить ту грязную страницу книги, которая пятнит твою былую жизнь. И если с чистого листа, то начиная уж с тебя и продолжать идти и дальше, оглядываясь лишь по делу, однако пыл и жар твои, обходятся дороже чем хотелось белу свету, и потому вогнал тебя он в мрачну мглу.* Сегодня ты не спал, и вновь тебе почудилось что разум твой кипит от мысли сделать эдакое "Чудо", что поработит во тьму и гнев сей мир. Во тьму и гнев, чтобы ожогом на ожог избавиться от них и навсегда забыть страдания былых тех лет, от обид которых, не уйти и не увертеться. Так пусть же будет посветлей, в этот мрачный Лондонский день, что дождь за окном морося, смоет слёзы и бренность в стоки, оставляя в тумане Октябрьский свет фонарей. Пусть же направит тебя поток по тьме во свет, во славу Господа Иисуса, подобно Моисею раздвинуть пред тобой тёмную завесу как волны в море тот когда-то смог раздвинуть пред очей! Однако ты не слушал, и лишь пошёл и дальше по пути отвратного ведения. И вновь, в ознобе, зное лихорадки, ты слышишь голос пустоты и монстра, что зовёт себя создателем, и источая жуткий смог, взвывает скорее ему помоч. И ты как послушная скотина, подпёршись палочкой твоей, направился к столу скорее рисовать бога отвратное "Оно", что вскоре выйдет в свет, и заберёт тебя с собой, оставив лишь простывший след. На утро, вставши чуть пораньше, ты приняв опия стакан, подбавив всё вином и хлебом, отправился творить, убив, отставив напрочь, всё своё ты время будешь тратить только сих*. И теперь, когда уверенность течёт по жилам мозга твоего, она подобно Вифлеему, ведёт к пути сознания извне. Ты понимаешь что стакан тот затуманил твой рассудок и покой, однако ты продолжил делать, ты понимаешь, - ты больной. Остановить тебя не в силах я, и раз уж Бог даже не смог, теперь чего терять, давай, убей всё то, что так сильно ты берёг. Ты помнишь, как под древом в саду дома твоего, ты поражался красоте сей музы пред твоих очей, и говорил:"Как вы прекрасны, мем", она же робко лишь в ответ моргала, и в стороны уворочивая главу, говорила что приятно ей, ей хорошо. И видно было там тогда надежду в блике глаз, что видели лишь доброе всё во всём. Однако жуткая болезнь в тебе убила человека, забрав сей душу, свет, оставив только тьму. И вот придя на скотобойню, и отобрав свинью жирней, ты резать принялся свинину, искусно, как хирург, стараяся не делать ей больней. Ты видел в глазках той свинины, тот ужас, что ты видишь в поступках бытия людей, и нет уже сомнений, что сотворишь из плоти с кровью порождение адских огней. Ты до сих пор понять не можешь, что Франкенштейн помоч тебе не в силах впредь, но ты упорно режешь, ноешь, и лихорадкою наносишь увечья себе. И вот стакан сменяет ночь и день, и опий перемешен с кровью твоей, и табаком занюхивая пыл, жуя от озноба язык, ты продолжаешь чудить нечто, что в силах тебя и погубить. Итак, во рту теперь гуляет вкус сей крови, ты чувствуешь что что-то тут не так, ах бедный же дурак не понял, что откусил он свой язык. Со страшной болью во рту, скотав ты нижнюю губу и подкатив глаза ты кверху, открыл кровавый рот и выплюнул кусок краснеющий во мгле. Язык твой ускакал во тьму, теперь молчать тебе положено, а дальше что, ты от озноба себе проколешь правый глаз? Иль руку топором ссечёшь, и валяясь в луже крови всё поймёшь какой же ты дурак. Приволоча с завода тушу, ты уложил её в углу, и тут же оказавшись в ванной, набрал ты ванну кипятка, дабы согреться и прогнать противные мурашки с окоченевшего телА. Ты дабы усмирить своё желание идти работать дальше, вливаешь колбу в воду и расслабляясь парами опия, ты вновь впадаешь в сон бытия. Ты вновь увидел того монстра, теперь уж он явлён спасителем, а ты непонимающе спросил:"И кто ж тогда сего Создатель", и слышишь грозный тот ответ:"Ты сам! И более никто". И тут же в панике очнувшись, ты обварил себе ногИ, и вставши Из ванны укутал тело в объятия кровати. Я помню, ты говорил что помнил как почувствовал, что первый раз поспал нормально, и будто бренный твой рассудок рассеял грозный смог, туман. И за столом, за трапезой ты рассказал что видел сон, будто там ты, и Джезебель, и дочь твоя, Элин. Однако же обманчиво сея виденье, и это лишь очередной твой бред, нет ничего в тебе кроме тьмы, там света нет. Ты даже уж забыл что откусил пол-языка, и очень сильно шепелявишь, что обваривши ноги, ходить нормально впредь не можешь, а только строить и мечтать, что скоро пред тобой, откроется портал, и ты войдёшь в него, и попадёшь там в Рай. Вот только сам же понимаешь, что скорее в Ад тебе дорога вымощена кровью, которую ты пустишь Джезебель, или уже пустил? Ты смотришь на руки и видишь что они в крови, и пахнут смертью, и видишь тело музы сей. Ты плачешь, горечь навевает, ты уж позабыл чего хотел, но взявши себя в руки, и через боль поднявши на руки её, ты похромал в котельную, где на столе достанешь монстра, что в теле Джезебель сидел. Уже девятый месяц шёл, совсем пора, ты слёзы сглатывая, и бормоча себе под нос "Аминь", разрезал пузо и достал оттуда сих создание- Элин. Ты держишь на руках её и видишь бренное дитя, мертва давно уже она как и мертва родная её Мать. Ты думаешь вот пришёл конец, и от бессилия вздыхаешь, и чувствуешь что скоро ты вздохнёшь последний раз, но не сейчас. Ты все свои новаторские мысли, и инженерный опыт применяя, принялся доделывать создание, монстра рук твоих. Ты за основу взял движок тот на пару, а за каркас Джезебель, Элин и свина, в глазах которого ты видел сей мир. И вот, из под руки твой вышло Оно, чудовище отвратного мышления, оно привстало и слёзы проливая чуть слегка, и хрюкая смотрело на тебя, и произнесла заветное- Создатель. И ты, исполнен счастья, и не горя, обнял чудовище ты то, и всё же потом осознавая что ты сделал, решил закончить начатое дело и посвятить себя "Спасителю". И день и ночь держа того в барьерах, выкармливая злобу на себя, чудовище действительно настало монстром, готовым убивать и сеять миг. Миг разочарований в человеческой морали и устое, что так не нравилось тебе. Теперь оно твоё сознание. Оно в тебе. Оно, то самое, что чудилось тебе тогда во сне. Оно, то самое, что в порыве гневной твоей лихорадке, взвывало не к небу, а к тебе. Оно, есть ты, и ты должен быть им. Обкормивши ты три года, вырастил подобие собаки, что лает когда ты уходишь из дому, и просит есть поникши тусклые глаза. И только сейчас, прикованный к коляске, ты понял что вся жертва всласть только тебе, а так, она напрасна, теперь уж нет. Теперь уж нет устоя для тебя морали, и человеческой души, ты лишь сделал зверя, а мог бы и семью. Теперь когда ты знаешь как хотел бы умереть, ты на коляске едешь к шкафу и одеваешь свой корсет. Он для тебя опора чтобы встать. И ты, исполненный уверенности одел свой лучший свадебный костюм, в кармашек положил ты кольт и два патрона для Элин. Элин- ты так назвал сей монстра, являющимся просто псом. Теперь, когда твой бред остыл, озноб и кашель покинули тело, ты пошёл к нему в барьер, покончить с этим делом. Ты проходишь по сАду вишневому возле сей дома, и слышишь ты хруст сухих веток внизу, ты проводишь рукой по древу сухому, под которым недавним был тот поцелуй. Ты видишь площадочку где мог бы играть ребёнок, и пустую коляску, где спал бы младенец фантастическим сном. Теперь уж не свидить тебе старость, тебя зовёт монстр и смерть за углом. Ты подходишь к двери, и поглаживая посидевшую главу твою, смотришь как в ступоре пару мгновений, и открываешь дверь. Там из тьмы на твои призывания, выходит тот злостный свин-пёс, и ты закрывши дверь за собой, остаёшься наедине с "Собой". И вечер тогда в Лондоне зиял закатом, и тусклый туман виднелся там вдали, только звук тишины был суров, пока не услышали три выстрела в ночи.