Когда-то

      У Канды был дрянной характер.       Самый отвратительный, который только мог придумать человек. Его душа была наполнена множеством острых, как копья, льдинок-колючек, да и сама душа, казалось, состояла только из одних обидных слов и большого количества помоев, которыми тот щедро одаривал окружающих. Люди лишь качали головой и удрученно повторяли: «Яблочко от яблони…» Японец усмехался и сильнее начинал ненавидеть людей, их мерзкие, приземистые душонки, их цинизм и лицемерие. Ненавидел так же сильно, как и самого себя.       А еще у Канды был Алма.       Светлый, добрый, с веселой солнечной улыбкой. Теплый. Свой. Алма, который воинственно выпячивал грудь и кричал на всю округу, что «Юу не такой!», который любил его так нежно-трепетно, так сильно, что сам азиат задавался одним единственным вопросом: «За что мне это счастье?» Этот мальчишка был единственным, кто любил не только внешность брюнета, он любил все то дерьмо, которое и тот сам был не в состоянии принять.       Дрянь-характер никуда не делся и Канде часто удавалось лицезреть, как на любимом, нежном личике появляются первые признаки боли – сжатые в тонкую полоску губы, как часто только этим не ограничивалось и Карма плакал. Легко сказать «плакал», но когда родной человек из-за тебя доведен до такого состояния, все внутри разрывается на части от ненависти к самому себе, что довел. Опять довел, опять сказал лишнее, опять оттолкнул и не притянул к себе в тот момент, когда это особенно было нужно.       «Харэ реветь. Выглядишь как девчонка»       Юу не считал так. Не считал. Ни разу. Никогда. Но говорил он это с таким холодом и безразличием в голосе, что Алма верил – это правда. Верил, и от того в душе становилось только больнее, а слезы жгли своим холодом и от них хотелось избавиться, так что он долго и усердно тер глаза, чтобы стереть даже прозрачный след. А Канда… Канда ненавидел себя, но сил, чтобы просто обнять, успокоить, сказать ласковое слово – просто не находил.       《Ты просто жалкий трус》       Повторял себе изо дня в день японец. Клялся, что это будет последний раз, когда его Алме было больно, когда он не смог подарить ему даже крупицу того тепла, что тот дарил каждый день. Клялся, что впредь будет чаще показывать, как любит его.       Карму Канда любил. Любил так, как мог, как умел. И часто по ночам, обнимая костлявое, мелкое, теплое, родное тело, которое так было приятно подмять под себя, он благодарил за то, что тот у него есть. Благодарил непонятно кого за то, что в этом мире есть человек, который в состоянии полюбить и принять всю ту тьму, которую он сам так сильно ненавидел. Он думал про то, что этот солнечный зайчик достоин большего, лучшего, более доброго и светлого. Достоин счастья и той любви, которую брюнет был не в состоянии ему дать. Карма любил. Любил именно его – Юу. И от этого на дерьмовой душе становилось в тысячу раз светлее…       Только… только… все мысли, они ведь материальны, да?       И вот азиат начал замечать, как в его любимых глазах все чаще проскальзывает что-то. Что? Вина? Сожаление? Тоска? Что-то такое, что безмерно пугало самого парня и в голове появлялась страшная мысль: «Разлюбил», - которую он тут же загонял как можно глубже. Глубже загонял и свою любовь, выставляя все сомнение и жестокость, что было внутри него. Выставлял и все колючки, на которые с завидным упрямством Алма напарывался раз за разом, в конвульсивной попытке обнять, показать, что все хорошо и он его любит. А Канда – верил и не верил одновременно, каждый раз синие глаза смотрели на ручейки стекающей крови с тела любимого, словно задавая тому извечный вопрос: «Даже сейчас любишь? Любишь ведь?» И даже ведь не потому, что он был уродом в душевном плане, а потому, что откровенно боялся. Боялся потерять то светлое, что было в его жизни и без чего она сразу же потеряет смысл.       Человеческое терпение не вечно. И даже самый сильный огонь в конечном итоге потухнет, если постоянно будет биться о неприступные, ледяные стены. Только понял это Юу слишком поздно.       Понял, когда Карма ушел.       «Знаешь, ты как то яблоко, которым искусилась Ева. Но от тепла ты сгнил»       Канда не верил. Не верил, что его лучик света ушел. Он писал ему, просил вернуться, упорно звонил, когда телефон продолжал говорить «Линия занята», первый раз в жизни готов был стать на колени и вымаливать. Вымаливать прощение. Стоять до тех пор, пока либо не умрет, либо пока его не простят. Японец был уверен, что все не может вот так закончится, что его Алма не мог просто уйти.       Проблема была в том, что он и не уходил «просто». Мучался, много дней про это думал и много дней на это решался. Вспоминал все те светлые и добрые моменты, которые только у них были. Все те обещания, которые они друг другу давали, которые стоило выполнить даже ценой собственной жизни. Вспоминал и всю ту боль, которую чувствовал рядом с ним, весь холод и жестокость. Сколько раз он отталкивал от себя? Сколько раз Канда шептал «Ненавижу» и громко хлопал дверью?       А рядом. Все это время рядом был он – такой же солнечный, рыжий, теплый. Не такой, как Юу. Более добрый, любил более открыто и не давал никаких обещаний, а просто был рядом. Обнимал, так крепко, с такой любовью, что сразу хотелось забыться. Целовал, так легко, так непринужденно. И все время шептал: «Не торопись. Я хочу, чтобы ты был счастлив и неважно с кем».       Сказал бы Канда эти слова? Стирал бы он его слезы с таким трепетом в глазах?       Рядом с Лави Карма чувствовал себя счастливым. Живым. Нужным. Его тепло приятно грело днем, и от того холод хмурого брюнета становился с каждым разом все более обжигающим, все более болезненным и «чужим». В конечном итоге мальчишка решился. Решился, как бы больно самому не было, понимая, какую сильную боль причинит Канде. Потому, что так нужно. Что азиат просто не тот человек, не «его» , и сам Алма не «его» человек. Решился и ушел, попросив забыть свой номер телефона, адрес, почту. Просто забыть все то, что было между ними.       «Живи своей жизнью. Работай, учись, читай. Занимайся всем тем, что способно тебя отвлечь. А меня забудь»       Так нужно. Так было нужно.       И Юу попытался так поступить.       Если первое время он судорожно метался, умоляя дать еще один шанс, понимая, что если его, как любимого человека, смог заменить Лави, то он смог бы стать хотя бы другом. Если первое время он ненавидел. До дрожи ненавидел «рыжего ублюдка», сдерживая желание начистить его улыбающееся лицо только по одной причине – Алме тогда будет больно, Алма его возненавидит. Если первое время он крушил свою квартиру в припадке ненависти, злобы и отвращения к самому себе, то после брюнет постарался прислушаться к словам родного мальчишки.       Он работал. Работал как проклятый и кажется начинал забывать, но стоило какому-нибудь клиенту заказать тот чай, который так любил Карма, стоило на горизонте показаться человеку, который отдаленно бы напоминал его, в груди японца сразу же разгоралась тупая боль и воспоминания. До самых мельчайших подробностей, до болезненных спазмов в горле и щипающих глаз.        Он учился. Если раньше занятия по профильным предметам приносили хоть какое-то удовольствие, то сейчас вся информация превратилась в бессмысленный поток отходов, который брюнет с упорством поглощал день за днем. И казалось, действительно забывал, но стоило преподавателю назвать город, город, в котором родился Карма… Почему раньше Юу не слышал так часто этот город из уст учителей? Почему именно сейчас по английской литературе они начали проходить любовную лирику, от которой раньше воротило, а сейчас хотелось взвыть? Почему сейчас вокруг него так много студентов, слишком похожих на Алму?       Он читал. Но это оказался еще более паршивый способ отвлечься, так как на первой же странице какой угодно книги синие глаза впивались взглядом в одно единственное слово и он вновь погружался в водоворот из воспоминаний и ненависти к самому себе.       Если бы… Если бы он раньше понял.       Недолюбил, недоласкал, недосказал… недо… Слишком много «недо» из которых он и сам состоит.       «Забудь меня, пожалуйста, забудь. Я счастлив, рядом с ним мне хорошо и я начал жить, дышать. Пожалуйста, оставь меня в покое. Не заставляй меня возненавидеть тебя»       Почему… Почему слезы такие соленые и..вязкие? Почему он сидит в чертовой университетской столовой, где играет всякая веселая музыка, которую даже не слышно, почему низко опускает голову и закрывает глаза челкой, лишь бы никто не увидел его состояния? Почему перед глазами все плывет и только экран телефона с поспешно выскакивающими сообщениями виден достаточно четко?       «Хорошее… Оно было у нас. Но слишком мало»       Я изменился.       «Люди не меняются, Юу. Найди себе того, кто тебе поверит»       Мне нужен только ты.       «Тебе нужны свои чувства, а не я. Забудь меня»       Я не могу. Мне нужен ты. Если бы я заботился о своих чувствах, разве пытался вернуть тебя? Именно тебя.       «Я устал слышать одно и то же. Прощай»       Плечи мелко дрожат, и Канда еще ниже опускает голову, с остервенением вгрызается зубам в нижнюю губу, вспоминая собственные слова: «Харэ реветь. Выглядишь как девчонка». Внутри… Внутри полная неразбериха. Он счастлив, счастлив от того, что любимому человеку наконец хорошо. Пусть и не с ним. Что он любит и любим. Пусть и не им. Что ему не причинят столько же боли, сколько сам японец принес Карме. Он благодарен Лави просто за то, что тот рядом с ним сейчас… Но вместе с тем безумная боль, от которой горло сжимает в спазме и из груди вырывается странный булькающий звук. Видит ли его кто-то, есть ли в этой столовой преподаватели – плевать. Плевать, что весь мир продолжает жить так, как жил до этого. Он потерял.. По собственной глупости, жестокости потерял то единственное, что действительно было ему дорого.       Соседний стул тихо скрипнул. Не нужно было поднимать головы, чтобы понять, кто это.       - Канда, - фиалковые глаза смотрели обеспокоенно. Она была единственной, кто знала про все с самого начала. – Хватит убиваться, - девушка сжала его плечо. Видеть друга в таком состоянии было очень больно.       - Может… Оно и к лучшему? Это ведь не конец твоей истории. А начало. Может… может так было нужно? Чтобы он появился в твоей жизни, чтобы ты стал более опытным. Чтобы вы прошли через все то счастье, любовь, боль и в конечном итоге поняли, что вам обоим нужно. Ему был нужен Лави и есть тот, кто нужен тебе. Кому ты нужен.       Лучше не становилось. Нет. Эти слова, будь они тысячу раз правдивыми, не возымели никакого эффекта. Было все так же паршиво, слезы все таким же непрекращающимся потоком лились из глаз, а он все ниже опускал голову, лишь бы только челка закрывала это позорище. Будто в насмешку, из динамиков полилась до противного лирическая песня.       - Не плачь. Я уверена, что он не хотел бы этого, - Линали ободряюще улыбнулась и обняла своего друга, трепая короткие черные волосы. – Все будет хорошо. Слышишь?       Канда не слышал девушку. Перед глазами до сих пор был мокрый от влаги экран.       Он будет жить. Будет жить и идти вперед. Может, когда-то ему удастся искупить свою вину. Может, когда-то Алма простит его за все, что он сделал. Когда-то они снова встретятся и когда-то ему позволят снова увидеть улыбку. Добрую, теплую, немножечко для него, хотя в основном для рыжего. Может, когда-то его даже снова обнимут, и они смогут быть друзьями. Когда-то… Ради этого когда-то Юу и будет жить, ради этого «когда-то» он в тот же день запустил вместе с Линали летающий фонарик, отпуская в небо вместе со своим самым заветным желанием – «Снова встретиться». Даже если не в этой жизни, то хотя бы в следующей. Даже если не как любимые, то хотя бы как друзья, как тот, кто всегда подставит плечо и никогда больше не скажет жестоких слов.       Канда пообещал себе, что никогда не забудет. Будет помнить все то хорошее, что для него сделали, все-то ужасное, что сделал он. Он никогда не забудет Алму, сколько бы времени не прошло, сколько бы жизней он не сменил и какие бы другие люди не пришли в его жизнь.       Когда-то… Когда-то он сострижет свои волосы, поскольку не будет нуждаться в напоминании, поскольку его заветная мечта исполнится и он сможет быть рядом с тем, кто подарил ему так многое – душу и жизнь настоящего человека. Когда-то он сможет искренне улыбнуться и вживую видеть счастье родных глаз. Когда-то…       А пока, чуть отросшие волосы щекочат шею и Канда ночью продолжает шептать такое бессильное: «Прости».