Spiegel im Spiegel

Сначала она была просто еще одним симпатичным личиком. «Ураган молодости и страсти», — напишет он однажды на клочке бумаги в один из тех первых, ярких дней войны, — «скрытый под маской благонравной чопорности. Она — само воплощение Британской юности: во всем ее совершенном, бьющем через край потенциале и вечной борьбе со строгим воспитанием». Конечно, он флиртует с ней, так же, как и с другими девушками. Или это то, что он сам себе говорит: Эмма ничем не отличается от любой женщины в Лондоне, с которой он знакомился до сих пор. Но чем дольше он остается в «Алкионе», тем труднее самому верить в эту ложь и не замечать, как всякий раз при взгляде на нее его будто насквозь пронзает каленой иглой. Такому старому цинику как он лучше держаться от нее подальше. Джо напоминает себе это снова и снова, и порой даже успешно. Но среди ночи, когда он мечется в постели, тщетно ловя ускользающий сквозь пальцы сон, сил бороться уже нет. И тогда он одевается — просто брюки и рубашка, ничего официозного, в конце концов, сейчас только четыре утра — и спускается в фойе, к стойке регистрации, где она дежурит в ночную смену. «Мистер О’Хара, » — она приветствует его теплой, хоть и слегка усталой улыбкой. Неизменно дружелюбная, даже во времена, когда он был всеобщим изгоем и не мог показаться в баре без риска заработать новый синяк. «А, мисс Гарлэнд. Снова отбываете ночную смену?» «Все ради наших гостей, в любое время дня и ночи. Могу я чем-то помочь, мистер О’Хара?» И вот так зарождается их странная, робкая дружба. Он принимает у нее чашку чая и говорит о Нью-Йорке и Вашингтоне, о его жизни репортера и о маленьком городке в Иллинойсе, откуда он родом. Взамен она рассказывает о Лондоне, делится сплетнями и забавными историями — ничего скандального, в этом она всегда осмотрительна — из жизни отеля, дает советы, что можно посмотреть в городе и где найти лучшую рыбу с картошкой. А иногда они просто сидят в тишине. Да, ведь теперь она ставит стул у стойки специально для него… и так они сидят, ни о чем не говоря, просто наслаждаясь покоем избавления от одиночества. Он уходит задолго до появления служащих дневной смены. В их общих интересах, чтобы никто не знал об этих ночных встречах. (Конечно, она рассказывает отцу, ведь мало что в отеле происходит без ведома мистера Гарлэнда. И будет куда хуже, если он узнает об этом от кого-нибудь другого. Ричард кивает, никак не комментируя, но с этой минуты тщательнее приглядывается к Джо О’Хара) Когда Эмма получает повышение, Джо искренне рад за нее, хотя это означает конец полуночных бесед, которых — он заранее знает — будет сильно ему не хватать. Конечно, они по-прежнему разговаривают — иногда он даже вытаскивает ее из отеля поесть рыбы с картошкой или просто пройтись по городу в выходной. И со стороны даже может показаться, будто у них свидание, но… она всегда не более чем дружелюбна, а взгляд ее обращен только на Фредди Гамильтона. Он не может по-настоящему соперничать с молодым лордом — он и не хочет соперничать, о чем строго себе же и напоминает — и в итоге Джо остается лишь наблюдать за тем, как расцветает Эмма. За тем, как в ней появляется нечто новое, мягкое — когда она делает новый шаг в становлении молодой женщиной. Воистину дивное зрелище. «Выпей со мной, Джо, » — предлагает Тоби, замечая его взгляд, устремленный на Эмму, — «Может это сотрет с твоего лица печаль, с которой ты на нее смотришь.» Они пьют и больше не заговаривают об этом. И если О’Хара замечает, как юный Гамильтон провожает взглядом красивого молодого человека за барной стойкой, он тоже ничего не говорит. Это не его дело, к тому же он не забывает, что такие вещи в Британии запрещены законом. «Тоби — друг» — напоминает Джо журналисткой части сознания и заставляет себя игнорировать собственные наблюдения. Когда он думает вернуться в Америку — не то чтобы там ждали такие уж захватывающие перспективы, нет, по сути, его не ждет ничего кроме работы и арендованной работодателем квартиры — в один безумный миг Джо думает и о том, чтобы предложить Эмме уехать с ним. Прочь от войны, от Германии и еженощных бомбежек. Он мог бы даже попросить мистера Гарлэнда посодействовать ему в этом, поскольку знает, что сейчас отцовские инстинкты возобладают. Ричард сделает все, чтобы его бесценная девочка была в безопасности, а где еще безопаснее, чем за океаном? Но Джо гонит эту мысль, прежде чем воображение начнет рисовать картину, в которой он по вечерам возвращается домой к ней. К жизни вместе с ней. Боже Милостивый, между ними должен пролечь океан, прежде чем он безнадежно влюбится! (Предательский голос внутри шепчет, что уже слишком поздно, что отъезд лишь разобьет ему сердце, и видеть ее каждый день гораздо лучше, чем сидеть в пустой квартире и гадать, жива ли она еще. Он старается игнорировать этот проклятый голос. Очень старается.) Но затем это вдруг само срывается с языка, когда он предлагает Эмме должность. Чтобы она не задумываясь ее яростно отвергла. Ну и славно, думает Джо. Он попытался. Теперь можно спокойно отправляться домой, а она может и дальше оставаться на этом богом забытом острове и быть застреленной немцами. Он игнорирует мысль о том, что мир без Эммы ни черта не стоит. В эти дни он вообще многое старается игнорировать. И, конечно же, она не могла не затащить его в этот чертов госпиталь, и конечно он вышел из себя, ведь Эмма смотрела на него так, будто он действительно хороший человек. Будто то, что он делает, действительно чего-то стоит, когда сам он прекрасно знает, что это не так и что словами мир не изменить в век бомб и пулеметов. Но ее лицо преследует его, когда Джо, все еще кипя негодованием, запирается в номере и мрачно сидит над нетронутыми листами бумаги, а следующий — последний — репортаж попросту отказывается выходить из-под пера. Затем от безысходности он идет поболтать с Тоби, приходит к выводу, что все британцы бесповоротно чокнутые и снова едет в госпиталь, потому что в тот момент это кажется ему единственно верным. Он хочет верить, что хотя бы у этой истории будет счастливый финал. А ведь давно бы должен понять, что невозможны счастливые финалы в Лондоне в 1940 году. Так или иначе, он остается. И глаза Эммы озаряются теплым светом, когда она протягивает ему ключи от комнаты, а ее отец называет его «своим человеком», от чего у Джо даже на миг перехватывает дыхание. Как-то вдруг «Алкион» стал для него домом, и теперь он не может представить себя где-то еще. Он рад быть здесь. Позже тем же днем, подавая джин в бокале, Эмма слегка пожмет его руку. И даже спустя несколько часов Джо все еще будет ощущать это тепло.

***

* Итак, война началась, и Джо впервые в жизни чувствует настоящий страх. Каждый раз, слыша вой сирен, он думает, а вдруг это тот самый день, когда бомба угодит в убежище и истребит все живое внутри? Но он же не один такой? Впрочем люди вокруг не кажутся напуганными или, во всяком случае, не показывают этого. И, мало-помалу, тревога за тревогой, его страх тоже убывает — или может он просто учится скрывать его, даже от самого себя. Так или иначе, вскоре Джо уже выходит на улицу во время воздушных тревог, чтобы своими глазами видеть происходящее в городе и потом рассказывать об увиденном в репортажах. Эмма все еще с ним не разговаривает. Он понимает, что сам виноват, что швырнул камень не в тот огород. Следовало удержать язык за зубами и серьезней отнестись к ее разбитым чувствам — но в тот миг он хотел лишь побольнее ужалить Фредди Гамильтона за ту опустошенность, что поселилась в глазах Эммы. Сделать это в виде шутки казалось наиболее безобидным вариантом. Иначе Джо предпочел бы врезать Фредди. Он покупает охапку белых роз. Буквально охапку. Женщина у прилавка добродушно замечает, что он, видать, здорово провинился. Джо не спорит. Всю дорогу до отеля женские взгляды провожают его, идущего с корзиной полной роскошных цветов. Джо сразу направляется в кабинет администрации. «Лучше поздно, чем никогда, » — ворчит Ричард, глядя на американца. Пегги хихикает, но в ее глазах светится понимание. «Мне начинает казаться, что он нравится тебе куда больше, чем молодой лорд Гамильтон» Гарлэнд негодующе фыркает. Ни один мужчина не может быть достаточно хорош для его девочки! Но потом он вдруг отвечает: «Очень может быть.» Джо стучит в дверь, и когда Эмма открывает, он протягивает корзину, словно прячась за ней. «Я прошу прощения, Эмма» — говорит он и сам удивляется, насколько виноватым звучит его голос, — «Я был полным ублюдком, и ты этого не заслужила. Простишь старого дурака?» Эмма смотрит на цветы, моргает, затем снова смотрит на него. Он ловит ее взгляд в тот момент, когда она начинает смеяться. «Ну, полагаю, столь красивые извинения заслуживают прощения, » — Эмма все еще смеется, принимая розы, и глубоко вдыхает аромат. Она жмурится от удовольствия, на щеках вспыхивает румянец, и головокружительное ощущение ее близости вдруг оглушает Джо сильнее взрыва бомбы. «Знаешь, ты первый мужчина, который дарит мне цветы.» «Не может быть, мисс Гарлэнд. Такой женщине как вы цветы должны дарить каждый день.» Слова вырываются прежде чем он успевает прикусить язык. Ее огромные глаза распахиваются, изумленно глядя на него, но прежде чем он успевает извиниться (снова!), она отвечает ему смущенной улыбкой. «Ты слишком добр, Джо.» Он сбегает прежде чем успевает сказать что-то бестактнее невинного комплимента. А вечером они с Тоби напиваются до того, что Гамильтон остается у Джо, потому что не может вспомнить даже номера собственной комнаты. И O’Хара снова ничего не говорит, но когда его юный друг засыпает на диване, он чувствует благодарность за то, что этой ночью не останется один. Разумеется, через два часа их опять поднимет воздушная тревога, но это уже другая история.

***

* С тех пор как Эмма вступила в Женскую Волонтерскую Службу, Джо взял в привычку курить у служебного входа примерно в то время, когда она должна возвращаться с ночного дежурства. Обычно он курит один, иногда на минуту появляется кто-то из поваров или Тоби, если у него выходной. Но в этот раз… в этот раз ему пришлось простоять там довольно долго. «Она должна была вернуться еще полчаса назад, » — бормочет Ричард, останавливаясь возле Джо. Тот молча протягивает сигареты и дает прикурить, а затем они оба замирают в тревожной тишине. «Я боюсь, что настанет день, когда она не вернется, а потом ее откопают из-под обломков, мертвую и изувеченную до неузнаваемости, так что они даже не будут знать, кому сообщить.» «Не надо о таком думать, » — тихо выдыхает Джо, — «Иначе не сможете отпустить ее в следующий раз. А ведь мы оба знаем, что ее это не остановит.» «Связать ее и продержать взаперти до конца войны уже не кажется такой плохой идеей.» Джо фыркает, пытаясь это вообразить. Но тут же одергивает себя и закуривает очередную сигарету. «Я попробую по своим каналам связаться с Волонтерской Службой. Скажу, что хочу сделать о них репортаж, может быть, они позволят мне держаться рядом. Присматривать за Эммой.» Его слова тут же привлекают внимание Гарлэнда, и он смотрит на Джо долгим испытующим взглядом. «Сделаете это? Рискнете жизнью ради нее?» «Да.» «Вы хороший человек, O’Хара. Лучше, чем я о вас думал.» Джо остается лишь улыбнуться. А через десять минут она возвращается домой, грязная и измотанная, зато живая и невредимая. И Джо выдыхает. Он никогда не расскажет Ричарду Гарлэнду, но иногда ему тоже снятся сны, о том как она оказывается в ловушке, погребенная под развалинами, беспомощная и медленно погибающая, пока он ее не находит. Джо всякий раз просыпается в холодном поту.

***

* O’Хара остается с ней. В эту холодную ночь, в разгар бомбежки он рядом с ней, и руки Эммы больше не дрожат. Немецкие бомбы грохочут вокруг, и они могут погибнуть в этой ледяной комнате возле мертвого тела, но ей не страшно. Все это уже давно должно было свести ее с ума. Но почему-то этого не происходит. Они остаются живы. И идут домой вместе, в пыли с головы до ног, но живые, и это такое прекрасное чувство — быть живой в эту самую секунду — что ей приходится одергивать себя, чтобы снова не взять его за руку. Эмма помнит, какой теплой и надежной была его ладонь прошлой ночью, когда Джо с готовностью рисковал жизнью, только чтобы остаться с ней. Эмме приходится напомнить себе, что он старше ее, и что отец наверняка не одобрит, и что она любит… Нет. Она любила Фредди. В прошлом, теперь уже нет, но все происходящее так странно, что она не хочет размышлять об этом сейчас, пока они просто счастливы тем, что остались живы. Но потом они возвращаются в «Алкион», и ощущение счастья исчезает безвозвратно. Она жива. Джо жив. А несчастный Билли погиб. И прежде чем земля окончательно уйдет из-под ног, Эмма уходит, стаскивает с себя униформу (как же Билли гордился своей!), переодевается и изо всех сил пытается забыться в работе, ведь в горе нет ничего хуже праздных рук. Она старается, очень старается. Но в какой-то момент уже не может сдвинуться с места, и на глаза тут же наворачиваются слезы. Она слышит его голос, зовущий ее по имени, но не реагирует. И когда Джо разворачивает ее лицом к себе, она видит тревогу в его добрых глазах. И вот так просто, вдруг не остается сил бороться, и она оседает в его руках и позволяет себе разрыдаться в этих теплых, надежных объятиях. Джо осторожно удерживает ее до тех пор, пока Эмма не ослабевает настолько, что уже не может стоять на ногах, и ему приходится подхватить ее. И Эмма позволяет унести себя и уложить в постель — постель Джо, она успевает почувствовать запах его одеколона на простынях и подушках — и тут же погрузиться в крепкий сон. Позже она узнает, что Джо позвонил вниз и сообщил отцу, что ей нехорошо, и что Ричард позвонил в Волонтерскую Службу и сказал им, что Эмма не появится пару дней в связи с гибелью члена семьи. И это верно настолько, насколько и больно. Билли был ей как младший брат, и скорбь по нему разрывает ей душу. Джо весь день оберегает ее сон, кое-как устроившись в неудобном кресле, которое он подвинул ближе к кровати. Проснувшись, Эмма первым делом видит его. И это успокаивает. Наверно ей должно быть стыдно за то что Джо довелось видеть ее в таком скверном состоянии, но после пережитого Эмме уже нет до этого никакого дела. Она встает, не говоря ни слова, и он делает то же самое. А потом она снова его обнимает. И они стоят так долгое мгновение, и она зарывается лицом в изгиб его шеи, а его руки охватывают ее. А прежде чем он ее отпустит, прежде чем она покинет комнату, Джо целует ее в лоб с нежностью столь глубокой, что от этого могла бы содрогнуться земля.

***

* Воздушные налеты продолжаются. Ночь за ночью, иногда и посреди дня сирены никому не дают покоя. Но в «Алкионе» по-прежнему не стихают вечеринки и веселье. Бетси поет, Адиль разливает напитки, Джо делает свои репортажи. Жизнь продолжается. И все чаще, когда она отправляется в ночь, он неотступно следует за ней. И пару недель спустя их уже называют не иначе как «Эмма и ее американец». Она не возражает. Он тоже. Но в ночь празднования пятидесятилетия отеля Эмма работает в зале, а это значит, что и у Джо выходной. Но он все равно предпочитает остаться с ней. Вечер в разгаре, когда снова завывают сирены, и Джо как раз что-то ей говорит — и тогда раздается страшный грохот. Последнее, что Эмма успевает почувствовать, погружаясь во мрак — как ее отталкивает что-то теплое и тяжелое. Когда она приходит в себя, то снова первым делом видит Джо. Они в убежище и Джо лежит без сознания на соседней койке, а ее собственное тело буквально гудит от боли. Отец рядом и помогает ей сесть, чтобы Эмма могла оглядеться, потрясенная и слегка напуганная. «Папа? Что произошло?» «Бомба угодила прямо в фойе, » — Ричард протягивает ей стакан воды, — «Мистер O’Хара закрыл тебя собой.» Она только теперь замечает, что левая рука Джо перебинтована, и что у него кровь на рубашке. И он все еще покрыт бетонной пылью и копотью, в то время как ее руки чисты. Эмма не понимает, почему, но это не дает ей покоя настолько, что она не в силах смотреть. «С ним все будет в порядке?» «Да, среди гостей нашелся врач. Придется наложить несколько швов, и наверняка будет жутко болеть голова, но он будет в порядке.» Эмма вздыхает с облегчением. Медленно, осторожно — каждое движение отзывается болью в груди и в голове, но это не может ее остановить — садится возле Джо. Потом оглядывается на отца. «Тут не найдется чистой тряпки и воды?» Получив желаемое, Эмма аккуратно смывает грязь с его лица и рук, а затем обеими руками крепко сжимает его ладонь. Люди проходят мимо, а город над ними наверняка объят огнем. Эмма ждет. И в тот миг, когда отель сотрясает очередной взрыв, Джо открывает глаза. «Привет, » — шепчет Эмма, внезапно робея. Рука Джо вздрагивает, но прежде чем она успевает отпустить ее, его хватка крепнет, и ее пальцы мягко скользят меж его собственных. «И тебе привет, » — бормочет он. — «Все целы?» «Более или менее, » — Эмма выбирает осколок штукатурки из его волос, — «Тебе крепко досталось, но такова цена спасения моей жизни.» «К вашим услугам, » — отвечает Джо, вновь закрывая глаза. На его губах появляется слабая улыбка, и прежде чем Эмма успевает отговорить себя, у нее вырываются слова: «Помнишь ночь, когда мы стерегли тело той женщины? Ты спросил, что я хотела бы делать после всего этого. После войны.» «М-м, припоминаю, » — он вновь открывает глаза, моргает, явно сбитый с толку, — «А что?» «Если мы выживем, я хочу увидеть Иллинойс.» Выражение его лица поистине бесценно, но Эмма слишком взвинчена, чтобы в полной мере оценить это. Не слишком ли далеко она зашла? Правильно ли поняла происходящее?.. Но затем первый шок проходит, и лицо Джо преображается, озаряясь улыбкой. Он подносит ее руку к губам и нежно целует. И в тусклом свете видит, как мгновенно вспыхивает ее лицо. «Думаю, я смогу помочь вам с этим, мисс Гарлэнд.» «Сможете, мистер O’Хара.» Лондон в огне, в небе полно немецких самолетов, а в убежище «Алкиона» душно и тесно, но в этот миг они счастливы.