Черное платье

Весна начинала журчать в песнях ручейков, рядом с которыми веселились испачкавшиеся в иле и траве младшие школьники, сооружая бумажные кораблики, в озорном смехе гимназисток, сменивших массивные пальто на коротенькие плащи и легкие сарафаны, и даже в непривычно легкой, покачивающейся походке Эрнесты, шагающей в такт щебетанию птиц. Вспомнив, что она уже почти подошла к улице, где ее могут встретить одноклассники, учителя, и, не дай Бог, директриса, она остановилась, обернулась и, убедившись, что никто не застал ее за ветреным и беззаботным действом, стала чинно и равномерно переставлять ноги, выпрямив спину, как подобает отличнице учебы. Казалось бы, она делала все именно так, как положено, вот только одно «но» мешало ей соблюдать внутреннее спокойствие — солнечный март ударил Эрнесте в затуманенную голову, и она додумалась нарушить устав гимназии — первый раз в жизни! — и надеть длинное черное платье, не однотонное, как было предписано правилами, а с выделяющимся на контрасте рисунком, украшающим подол: рыжие котята ластились через плотную темную ткань, не получая ответной нежности. Эрнеста вообще не понимала, как позволила троюродной тетушке подарить ей этот нелепый наряд, но еще больше она не понимала, как согласилась пойти в нем на занятия. *** Когда прозвенел звонок на урок немецкого языка, Эрнеста уже сидела за своей первой партой среднего ряда, сложив руки друг на друга. Этот предмет вызывал у гимназистки особое трепетание и благоговение, поскольку вела его очень серьезная, но, по мнению ученицы, слишком педантичная преподавательница, которая нравилась девочке тем, что та никогда не отвлекалась и действовала согласно установленному плану урока. Сама учительница уже находилась в кабинете, поскольку всегда приходила за пять минут до звонка, и ей оставалось только подняться с преподавательского кресла, после чего волной повскакивали испуганные ученики, приветствуя педагога в ответ. Обычно она всегда не поднимала тусклых глаз от своего стола, на котором располагались журнал и стакан с остро наточенными карандашами. Вдруг ее взгляд потянулся от идеальных туфелек вверх к глазам испуганной Эрнесты. Все замерли и задержали дыхание, ожидая, что «сейчас что-то будет». Коричневые брюки с параллельными стрелками, застегнутый на все пуговицы пиджак такого же цвета и пучок волос землистого цвета, пахнущий недорогим шампунем, — абсолютно всё было аккуратно и обыденно в образе педагога. А в образе девочки было бросающееся в глаза своей упорной неправильностью платье. — Доброе утро, можете садиться, — взгляд серых глаз ни на миг не терял из виду мельтешащих котят, которые, казалось, замурлыкали, истосковавшись по вниманию. Спустя несколько мгновений строгий голос женщины с призвуком стали потребовал от Эрнесты, чтобы та встала из-за парты. Она неловко поднялась с места, задев ножку стула лакированной туфлей и робко огляделась вокруг: на нее в упор смотрели изучающие взгляды пары десятков глаз, в том числе и самой учительницы. Колени под черным платьем задрожали и покраснели от внезапно нахлынувших волнами стыда и испуга. Примерная ученица, в беленьких носочках, обычно в идеально выглаженной школьной форме и в очках со стеклами, начищенными до блеска, сегодня она нарушила правило устава и свою собственную установку — делать все так, как полагается, и никак иначе. Чувствуя, что кровь приливает к ушам, пока строгая преподавательница немецкого языка осматривала ее с головы до пят, школьница проклинала себя за то, что надела это несуразное платье, которое наверняка слишком игривое для нее и неподходящее к статусу благоразумной гимназистки. — Эрнеста, выйдите в проход и покажите нам свой наряд, — монотонно потребовала педагог громким приказным тоном, одарив гимназистку острым взглядом сощуренных глаз. Эрнеста не чувствовала ног, но была вынуждена подчиниться и сделать несколько неуклюжих шагов, оказываясь в паре метров от учительницы. Ее челюсти болезненно смыкались от напряжения, и она не могла, не смела задать вопрос, что за представление разыгрывает ее самая придирчивая и казавшаяся педантичной преподавательница. — А теперь покружитесь, а мы полюбуемся Вашим платьем, — снова была произнесена требующая неукоснительного выполнения команда, но прозвучала она мягче, словно железо на пару секунд отправили расплавиться в печи, но тут же рывком вытащили обратно. Эрнесте не хватало смелости посмотреть в глаза кому-либо в кабинете, и поэтому она не заметила, как на тонких сухих губах женщины промелькнула непривычная улыбка: уголки ее губ потянулись вверх, поочередно, искривляясь в некое подобие полу-ухмылки, и тут же сползли в привычное положение. Гимназистке не оставалось ничего иного, кроме как покориться и приступить к воплощению в жизнь главной роли задуманного кукловодом перфоманса, тянущего за ниточки, привязанные к трясущимся ногам растерянной ученицы. Она совершила первый тяжелый и медленный оборот, ощущая обрушившееся на нее пристальное внимание и тихие смешки, прерванные строгим «Тсс» со стороны преподавательницы. — Смелее, — только сейчас Эрнеста подняла взгляд и увидела призыв к решительным действиям в высохших океанах потухших глаз, в которых как в детстве заплескались зеленоватые волны, — А мы постараемся посчитать, сколько кошек на Вашем платье. Девочка с центральной части доски почета, висящей у входа в учебные классы, действительно переняла ритм колыхающихся потоков воды и начала кружиться, сначала осторожно, стараясь не запылить глянцевые туфли, а затем все быстрее и быстрее, уносясь в глубь собственного темного моря. Подол платья развевался и шелестел плотными складками, взлетая и грузно опадая, тянув обладательницу одеяния вниз, а забавные рыжие котята со светлыми грудками бегали вокруг хозяйки, мурлыча и щекоча нежные щиколотки, как словно бы и вправду просили ласки. Эрнеста готова была поклясться, что она на самом деле чувствует мягкую шерсть, касающуюся порхающих ног. Тяжелое платье всячески старалось сбить школьницу с ног, давя своей тяжестью, но она лишь продолжала пролетать поворот за поворотом, игриво вставая на носочки и ощущая непривычную и незабываемую легкость в теле и в собственных мыслях. Ее маленький рот позволил себе изобразить радость на лице гимназистки, но та незамедлительно скрыла непозволительную в рамках урока эмоцию и резко остановилась, увидев где-то в подсознании падающие на нее сверху — видимо, из кабинета директрисы — свежие разлетающиеся копии устава о поведении и внешнем виде учащихся и осознав, что за несколько минут урока она нарушила добрую треть прописанных в нем положений. Эрнеста снова молча прожигала взглядом пол, предугадывая, что скоро начнет прожигать его еще и аккуратными, ровными каплями чистых слез. — Что ж, я насчитала 10, а Вы? — Поинтересовалась учительница немецкого, обращаясь к притихшим детям. Невыносимо громкое и идеальное молчание вынудило Эрнесту посмотреть вперед — на школьников, которые разглядывали гимназистку, словно бы увидели ее впервые, и на ровно стоящую женщину, усталость которой все равно выдавала изогнутая от возраста и напряжения спина. Невысокие волны в ее взгляде постепенно утихали, сменяясь привычными высохшими пустошами серых блеклых глаз. Бездействие затянулось, и стоило бы продолжить урок, поэтому учительница типичным для себя ровным и громким голосом попросила девочку вернуться за свое место и, взяв новенький гладкий кусок мела из коробки, подошла к безупречно вымытой доске, которую на перемене усердно натирала ответственная староста-Эрнеста, и написала ровными прописными буквами название темы. *** После этого случая прошло два месяца. Конец мая, скоро каникулы, расслабленные гимназисты расстегивали верхние пуговицы рубашек и подворачивали рукава сарафанов, спасаясь от весенней духоты. Эрнеста шла по коридору вдоль классов, стирая со лба пот белым платочком, вытаскивая его из чистенького портфеля и складывая обратно шелковым квадратиком в боковой карман. После того злосчастного занятия немецкого языка она поклялась никогда больше не нарушать правил и быть строго дисциплинированной, именно поэтому рукава блузки заканчивались чуть выше запястий, а многострадальное платье с истошно просящими свободы кошками было свернуто в четыре раза и отправлено в самый дальний угол шкафа к стопке розовых и голубых нарядов из тонких тканей, подаренных троюродной тетушкой и не надевавшихся ни разу. Эрнеста по привычке смотрела практически в пол, разглядывая крапинки на малосимпатичном пыльном линолеуме, когда носки ее как обычно начищенных густым гелем туфелек встретились с поношенными, но все такими же блестящими, как и прежде, полуботинками из кожзаменителя ее самой придирчивой и казавшейся педантичной преподавательницы. Сердце всегда замирало, ожидая волну критики в сторону недостаточной аккуратности или серьезности гимназистки, когда Эрнеста замечала в холле эти ботинки, обладательница которых ритмично вышагивала, прилагая максимум усилий, чтобы не стучать небольшим каблуком. Гимназистка пожелала доброго утра, не поднимая глаз, и она была уверена, она знала, что ее собеседница поступала точно так же, равнодушно здороваясь в ответ. В голове снова вспыхнули воспоминания о том представлении с платьем, Эрнесте показалась, что ее повторно одолели те стыд и страх, которые она испытывала, выходя в центр классной комнаты. Она испуганно вздохнула и резко подняла глаза, встретившись с зелеными волнами напротив. Эти волны тоже помнили тот день, рисуя в памяти сцену из недалекого прошлого каждый раз, натыкаясь на фигуру гимназистки где-нибудь в столовой или в коридоре, когда та чинно переставляла ноги, прячась в рамках школьного устава. Уголки губ железной преподавательницы неожиданно натянулись, как тогда, и искренняя улыбка была обращена к обладательнице выглаженной школьной формы и чистых стекол в черной оправе очков. Эрнеста недоверчиво улыбнулась в ответ. Опомнившись, она зашагала вперед по коридору, держа осанку и не оборачиваясь. А, может, все-таки стоит нарушить правила еще раз?..