Может, всегда?

Слэш
PG-13
Завершён
73
автор
Размер:
5 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
73 Нравится 7 Отзывы 7 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      Даня сидит в кофейне в получасе ходьбы от дома и разговаривает с бариста, крутя в руках чашку с улыбающимся смайликом, которая уже, кажется, стала его. Парнишка, работающий в ночную, довольно милый, ему только-только исполнилось восемнадцать. Темно-карие глаза приветливо горят, прядь не убранных в короткий хвост темных волос падает на лицо, на мягко-розовых губах теплая улыбка.       Впервые зайдя в это место, Даня не смог пройти дальше порога — лишь вцепился в ручку двери так сильно, что пальцы начали болеть. Он бы так и стоял, не в силах сделать хоть что-то, если бы этот парень не поднял на него взгляд, тут же озаряясь улыбкой ярче гирлянд, развешенных на кирпичных стенах, и не пригласил пройти внутрь — на улице холодно. Даня был поражен, насколько этот незнакомец похож на Мишу.       После этого Даня заходил в кофейню почти каждую ночь. Пил обжигающий американо с двумя ложечками сахара и разговаривал с бариста ни о чем. Спрашивал о прошедшем дне, о новых людях, о прошедших парах — парниша учится в университете на первом курсе, — и о многом другом. Сам рассказывал мало — лишь слушал. Внимательно, хоть и почти ничего не запоминая. Улыбался там, где нужно, смеялся там, где нужно. На самом деле, Даня бы не удивился, если бы оказалось, что этот парниша — он на самом деле называл свое имя пару раз, но даже его запомнить не удалось, — влюблен в него. Потому что такой взгляд, такая улыбка, такой напор бывает только у влюбленных. Даня и сам таким был.       Он был влюблен и счастлив. Он тоже смотрел такими глазами и не мог сдержать улыбки. Он по ночам спал, чувствуя чужое тепло рядом, а не сидел в кофейне, прося сварить американо покрепче. Прошедшие осень, зиму, весну и лето — он был счастлив. Был.       Был с Мишей.       Слушал его смех и неукротимые разговоры обо всем на свете. Смотрел в его глаза и видел там тепло и уют, теплый плед и чай в кружке с забавным рисунком, видел там дом. Касался его кожи руками и губами, ведя так нежно, так осторожно, а порой — слишком горячо и напористо, слыша тихие выдохи и бормотание собственного имени. Чувствовал его руки на своей спине, плечах, волосах. Миша любил ерошить и чуть оттягивать их, звонко смеясь от появляющегося недовольного выражения на Данином лице. Он все время утаскивал Даню на разные прогулки или мероприятия, нередко они ходили в кофейни или клубы. И пусть Даня не любил такие заведения, но, видя счастливое лицо Миши на фоне большого камина и кучи развешанных гирлянд или же в свете неоновой цветомузыки, совсем не был против. Они были вместе. Порой — сидели дома по несколько дней, играя в видеоигры или же устраивая киномарафон на какую-либо тему, а иногда и без нее. Порой — ходили куда угодно, впитывая атмосферу Питера и различных заведений. Они были.       А затем «они» — перестали быть. Миша становился все дальше, все чаще ходил гулять один, все меньше смотрел на него и легко, заливисто смеялся. Миша был человеком-ураганом, человеком-искрой, человеком, которому надо было постоянное движение, постоянная яркость, постоянная жизнь. А Даня, как бы не пытался, не мог ему это дать. Даня был человеком-домом, таким, который остается на одном месте, даже двигаясь вперед. Он был стабильным и спокойным. И он понимал, что Мише надо идти дальше, что он не может оставаться на одном месте, не может долго быть с Даней. Он знал это. И потому, когда однажды Миша пришел в тогда еще их дом слишком поздно и позвал Даню на кухню выпить чай и поговорить, он знал, о чем пойдет речь. В тот день все и закончилось.       Осень ворвалась в его жизнь еще более холодной и дождливой, чем во все предыдущие года. Даня постоянно мерз, хотя, вроде как, в этом году в Питере предсказали относительно теплую погоду. Кофты и куртки не спасали, горячий, ранее так любимый им чай — тоже. И тогда он перешел на кофе. Обжигающий, горький, почти и не противный. Даня всегда предпочитал этому напитку чай или какао, но именно этой осенью он нашел в горечи что-то спасающее.       Днем он обычно сидел дома и что-то делал на компьютере, порой даже и сам не понимая, что. Экран с мелькающими картинками, текстами и прочим отвлекал его от ненужных мыслей: от двуспальной кровати в соседней комнате, от кружки с забавным принтом в шкафчике на кухне, от нескольких снимков, сделанных в фотобудке и теперь убранных куда-то далеко за книги. Но ночью не спасал даже интернет и музыка на полную, вибрацией отдающаяся где-то внутри. И тогда он выходил на прогулки. Шел по ночному Питеру и смотрел на огни и проходящих мимо людей, совершенно не вдумываясь, не замечая их. Он позволял себе цеплять какие-то образы, чтобы хоть как-то заполнить сознание, но даже не пытался осознать то, что видит — ему оно и не нужно. Он просто не хотел, чтобы воспоминания о чужом взгляде, улыбке, смехе, прикосновениях вновь заполняли все его мысли, разрезая и оставляя глубокие, кровоточащие и незаживающие раны.       Его осень теперь Миши не касается. У того, наверное, совсем другая жизнь — яркая и настоящая, полная сотен событий, сотен лиц. Наверное, он сейчас точно так же, как и на Даню когда-то, смотрит сияющими, горящими где-то за шоколадной радужкой глазами на кого-то другого, и этот «кто-то» слышит его смех, видит улыбки, слушает рассказы взахлеб, быстрые и всегда наполненные красками, чувствует тепло его кожи. «Кто-то», не Даня.       И этот бред, эти мысли в голове метаются слишком часто, заглушить их не получается ни бессмысленным просмотром фильмов-сериалов, ни чтением, ни другими людьми, ни алкоголем, хотя насчет последнего можно и поспорить. Он не звонил и не писал Мише с того дня, с того самого дня, как «они» перестали существовать. Он просто не хочет напоминать о себе — зачем? Чтобы вновь тянуть Мишу назад, чтобы утаскивать в свою пучину самобичевания и отвращения к себе? Мише это не нужно. Мише он не нужен. Его любовь — это его секрет. Его петля.       — …а ты?       Голос выводит из собственных размышлений, и Даня замечает, что он все еще в кофейне, с недопитыми остывшим напитком и выражением увлеченного внимания на лице. Должно быть, этот парниша уверен, что Даня его на самом деле слушал. И, не будь у Дани внутри так темно и пусто, не будь там и без того слишком много ненависти к самому себе, ему бы, наверно, стало стыдно. Или хотя бы неудобно.       — Что я? — как можно проще спрашивает он, натягивая улыбку и допивая кофе, чувствуя, как холод через глотку тут же расползается по груди.       — Был когда-нибудь счастлив?       Улыбка на лице становится шире, а контролировать ее кривизну и боль в глазах становится все труднее. Даня усмехается сам себе, опуская взгляд на кофейную гущу, оставшуюся в чашке — темную, горькую, ненужную. Что-то это напоминает.       — Да, был, — он кивает и достает кошелек, поднимаясь с барного стула. — Я пойду уже.       — За счет заведения. Приходи еще!       Улыбнувшись на прощание этому слишком хорошему парнишке, Даня выходит на улицу, чувствуя, как холод вновь сковывает, пробираясь до костей и заставляя ладони мелко подрагивать. Привычно. Он возвращается домой, в лишь его дом и вновь садится за ноутбук, вновь открывает новые вкладки, вновь смотрит на мелькающие картинки.       Ближе к полудню звонит Дима — он порой пытается вызволить его из четырех стен и отвести куда-нибудь развеяться. Даня рад, что у него есть такой друг.       — Миша в порядке, — раздается в динамике, а внутри что-то вздрагивает, разносясь рябью по телу.       — Я не спрашивал об этом, — Даня даже успешно делает свой голос будничным.       — Я знаю, но ты бы никогда не спросил, — Дима замолкает на несколько секунд, — Дань, ты хотя бы спишь?       — Да, это же базовая потребность, — он смотрит на грязную кружку на столе и усмехается про себя.       — Ладно, меня уже зовут. Ты будешь в порядке?       Нет.       — Да, не переживай. Хорошо повеселиться, — кажется, его голос даже становится бодрее на пару секунд.       Он откидывает телефон в сторону и закрывает глаза, потирая их руками и прогоняя усталость. Он никому не расскажет, что спит раз в пару дней и то по паре-тройке часов. Никому не расскажет, что каждый раз, когда он падает в этот омут, то вновь видит чужую улыбку и глаза, чувствует чужие руки и тепло. Чужие? О, совсем нет. Определенно нет. Никому не расскажет, что во сне все так реально, что во сне он вновь счастлив, что во сне «они» есть. Не расскажет, как трудно и больно после этого просыпаться. Как не хочется открывать глаза, проводить рукой по другой части кровати и ощущать лишь холод. Не расскажет, что этот холод не растворить горячим кофе и не рассеять, укутавшись в кофту. Не расскажет, как он не хочет вновь возвращаться в этот мир, что-то делать, куда-то идти. Никому не расскажет, как каждую ночь буквально сбегает из дома, лишь бы не видеть в этой тьме чужие — родные, счастливые, — призраки. Никому.       Следующие несколько ночей он не возвращается в ту кофейню — не может. Почти до часу ночи ездит в метро совершенно по разным веткам, а затем — уже неважно где, — выходит и просто бредет по улицам, цепляя, но не цепляясь за строения, огни, лица. Порой заходит в дома и почти до утра сидит на крыше, глядя то на небо, то на бетонные коробки внизу. Зачем? Он и сам не знает. Он не знает абсолютно ничего. Но ему надо делать хоть что-то, потому что если нет, если он позволит себе остановиться, позволит закрыть глаза и раствориться, то воспоминания не оставят от него ничего, кроме кусков плоти и алых пятен. Ему надо занимать себя хоть чем-то, потому что иначе он совсем потеряет себя.       Возвращается домой он зачастую утром, но в этот раз уже в четыре он сидел на диване с ноутбуком на коленях. Вновь какой-то сериал, какие-то люди, какие-то истории. Он вновь пытается заполнить мысли этой ерундой — хоть чем-то, — лишь бы не тем, что каждую секунду маячит на горизонте сознания, раздирая его. Лишь бы не…       Звонок Даня слышит лишь со второго раза. Поднимается, отодвигая в сторону технику, идет в коридор и, даже не глядя в глазок, открывает дверь.       — Привет, Дань.       Миша стоит прямо перед ним: с потухшим, потерянным взглядом, искусанными губами и, кажется, в слишком теплой одежде для середины осени. Открывает рот и закрывает, бегая взглядом по раме двери, стенам, полу.       — Привет, — к удивлению, голос даже не ломается, — зайдешь?       — А? Да… Да, спасибо, — Миша проходит внутрь и все равно останавливается в прихожей, Даня закрывает дверь и поворачивается к нему. — Как ты?       Усмешка непроизвольно срывается с губ, разрастающихся в кривую, поломанную улыбку.       — Отлично, а ты?       — Хорошо, то есть, нормально, то есть… — он замолкает и кусает губу, втягивая носом воздух, Даня его не торопит. — Я не могу без тебя, Дань. Да, знаю, я сам ушел, но… не знаю. Без тебя словно все не то, словно обычные, привычные вещи становятся скучнее и противнее, места и различные мероприятия кажутся неинтересными, на них словно чего-то не хватает, и в квартире не хватает. Не хватает постоянных глупых, но забавных шуток, не хватает кружки с веселым принтом, не хватает чего-то рядом. Словно стало холодно, какого черта этой осенью так холодно?! Говорили же, что потепление! А я даже в чертовой куртке не могу согреться, еще и этот…       Голос ломается, срываясь на хрип, и Миша кусает губу, опуская голову и мелко дрожа. Он вжимает голову в плечи и выглядит еще меньше, еще беззащитнее. Даня обнимает его, прижимая к себе — сильно, искренне, впитывая чужой запах, зарываясь носом в волосы, стискивая пальцами куртку. Обнимает так, словно Миша — это самое важное, что есть в этой жизни, словно он — и есть жизнь.       — Дань, я люблю тебя, — тихо, словно шелест опавших листьев на тротуаре. — Я знаю, что виноват, знаю. Знаю, что сам ушел, но… можно мне вернуться? Я хочу снова в наш дом.       — Да, — ответ получается не многим громче, но Даня знает, что его слышат, — Знаешь же, что я всегда жду тебя.       Они стоят в прихожей еще какое-то время, и это не вызывает никаких неудобств ни у Дани, ни у Миши. Они просто стоят, прижавшись друг к другу так, словно ничего важнее и быть не может, словно если они вдруг отстранятся хоть на пару сантиметров, то все исчезнет, то все просто перестанет существовать. Они наконец согреваются их общим теплом, несмотря на то, что за окном все еще осень, что погода становится лишь ветреней и холодней. Они просто стоят рядом, осознавая то, что «они» вновь есть.       И будут. Осенью, зимой, весной, летом — не важно. Они будут как можно дольше.       Может, всегда?
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.