«Самонадеянность всегда слепа. Сомнение же — спутник разума.» Речь в защиту братьев Скитских. Н.П.Карабчевский
Что делать, если твой отец пьет? Не пьет — бухает. Статистика показывает, что дети, которые выросли в неблагополучных семьях, чаще всего повторяют судьбу своих родителей, чаще попадают в тюрьмы и вообще плохо живут. Абсолютно та же статистика говорит, что какой-то процент таких детей наоборот стремительно покоряют вершины и никогда не ступают на тропу ближайших предков. Но это не точно. Джагхед Джонс III был точно уверен, что на тропу отца не встанет никогда. И возможно даже считал себя крайне сильной личностью. Вполне может быть, что он предполагал в себе человека приличного и праведного. Пока одна мысль, нагло и без спросу очернившая собой его мозг, не пошатнула сей праведно-благой образ мысли. Лето в Ривердейле всегда отличалось отягощающей духотой. Джагхед направлялся по проспекту Хьюстон, который чуть дальше изгибался в улицу Хит, увенчанную одним единственным домом. На пути от дома Джонса встречались закусочная «У Попа», аккуратные домики и чистые улицы. Улица Хит же обычно встречала небольшой живописной аллеей, которая вела в руки самому Фаусту — так, по крайней мере, казалось Джагхеду. Медленно прогуливаясь по знакомым улицам Джагхед размышлял. Сумка болталась на плече и неудобств не причиняла. Ноги сами строили привычный маршрут и не особо нуждались во вмешательстве молодого человека, поэтому он мог полностью погрузиться в мир своих порочных и праведных мыслей. «Что за человек может желать смерти другому? Наверное, нечистый душой. Но все ли так просто? Как кажется, нет. Ведь разделять на черное и белое — удел неопытных максималистов. Мы все — серая масса, состоящая из противоречий, а значит, что точно ничего утверждать нельзя. Действия окрашиваются полутонами, а значит в идеальном состоянии ни одного его не существует — во всем подоплека, во всем скрытый смысл. Даже прием пищи может восприниматься по-разному — есть, чтобы жить; предложить угостить едой, чтобы переспать; разделить трапезу, чтобы удовлетворить потребность в общении; есть, чтобы насладиться или еще там что-нибудь, не суть. Значит, если есть можно по-разному, то убивать тоже? Ведь если человек всем мешает, то жизнь станет только лучше. Не только у меня, но и у других станет меньше проблем. Жить станет легче, захочется дышать. Значит, какое-то убийство — удел праведника? А может быть мученика?» Джагхед неуютно ощущал себя в своем теле после того, как его «загрязнил» этот внутренний спор. Внешние же недочеты загрязняющего характера уютности не препятствовали. Крайне сложно понять, отчего эти мысленные дискуссии лишали его спокойствия, а видная всем неопрятность совершенно не смущала. Возможно это говорит о праведном складе ума и сходстве с аскетами, достигшими просветления, думалось Джагхеду. Скорее всего из-за отсутствия денег и крайнего уровня беспросветной безнадеги чувство собственного достоинства немного уменьшилось; и если внутренний мир до сих пор заявлял свои права на чистоту и опрятность, то внешность давно оставила попытки привлечь внимание и довольствовалась тем, что имеется, скромно думалось автору в это же время. Хотя, несмотря на неблагородный вид, внешность он все же имел располагающую к себе. Смольные волосы, не желающие томиться в шапке-короне, глаза человека понимающего жизнь на юном лице, и рот, который слишком часто изгибается в легкой ухмылке. Единственное, что портило впечатление — запуганный вид и неопрятность в одежде. Создавалось ощущение, что в мире земном он давно уж разочаровался. В своих размышлениях Джонс и не заметил черных кованых ворот, возникших прямо перед ним. Вмиг скрутило желудок, желание заходить в дом поубавилось. Но нездоровое любопытство и желание удостовериться, к слову, совершенно противоречащее инстинкту самосохранения, поддали ему морального пинка и он все же нажал на звонок. Через несколько секунд из динамика захрипело: — Вы к кому? — Я к Джейсону Блоссому. — Минуту. Раздавшийся хрип напоминал скорее помехи, но запуганный своими собственными мыслями юноша слышал именно его. Тишину, что пела в дуэте с ветром, прервали скрип и фраза: — Заходите.***
Кладбищенская атмосфера, которую журнал «Эсквайр» определил как «загадочную и умиротворяющую», больше ассоциировалась с криком ворон, дождем и смертью. Каждый раз, когда жизнь вынуждала его заходить сюда, Джагхед сомневался в адекватности авторов материала о поместье Блоссомов. Он вообще сомневался в адекватности некоторых журналистов, ну да сейчас не об этом. Массивная дверь открылась, словно по велению мысли, стоило только Джонсу к ней подойти. Дворецкий пригласил его внутрь. К слову сказать, этот самый дворецкий был похож на Себастьяна из «Темного дворецкого» — его теплая улыбка заставляла все внутри замереть от холода. Но что там говорить о Себастьяне (Джагхед предпочитал называть его так, потому что настоящего имени он узнать боялся), если дом — земная резиденция Сатаны. От тишины отталкивались звуки шагов, что стали единственным сопровождением прогулки в кабинет Фауста. Джагхед все заставлял себя успокоиться и перестать сетовать на то, как далеко он зашел ради проверки себя. «Камера в коридоре справа, в углу, на повороте», — бормотал внутренний голос парня. ПК «Мозг Джагхеда Джонса» усердно запоминал расположение следящих устройств, на которые ранее он, к сожалению, внимания даже не обращал. Удивляясь собственной рассеянности, Джагхед вновь не заметил, как добрался до пункта назначения и подумал, что не помешало бы запомнить и расположение хотя бы нескольких комнат. Пытаясь унять легкий тремор, Джагхед Джонс вошел в любезно открытую дверь кабинета Ривердейловского Фауста — Джейсона Блоссома. С атмосферой бургундского бархата до ужаса прекрасно сочетались охрово-рыжие волосы молодого Блоссома. Джагхеду вдруг подумалось, что кровь на стенах будет почти не заметна, а на ковре она превратится в гармоничный бордовый. — Что вновь привело тебя сюда? , — вкрадчивый, предчувствовавший что-то приятное голос вытащил Джонса из мыслей о цветовой гамме. — Я, эм, кое-что принес вам. — Тебе, Джагги, тебе — к чему все эти формальности? Что на этот раз? Тремор, не смотря на все попытки его успокоить, явно не хотел этого делать. Джагхед трясущимися руками вынул пакет из сумки и положил его на стол. — Отец варил? Как всегда, самый чистый, самый прекрасный, — Блоссом открыл пакет, взял кристаллик и закрыв одну ноздрю, втянул его другой, — самый лучший мет во всем штате. Джагги, я так люблю, когда ты приносишь что-то стоящее, ведь твой отец безумно злится, когда разрушают его чистейшую монополию. Последнее, что интересовало Джагхеда в данный момент, так это что происходит с его отцом и «Змеиным» бизнесом. — Сколько? — Двадцать тысяч. — Это стоит, как минимум, пятьдесят! — попробовал возмутиться Джонс, но его попытки были прерваны кислотным взглядом Блоссома. — Джагги, дорогой, давай не будем торговаться. Если учесть некоторые твои промахи, да и в прошлый раз ты взял немного больше. К чему все эти разговоры? Я принесу деньги. Ривердейловский Фауст временно удалился, оставив черноволосого наедине со своими мыслями. Джагхед же принялся изучать комнату, вновь погрузившись в свои мысли. «И что же тут думать? Неужели кому-то станет плохо, если он исчезнет? Да кому он нужен?», — задавался вопросами Джонс, попутно рассматривая содержимое тумб и комода, боязливо оборачиваясь на дверь. Вот и пистолет тут есть. Интересно, заряжен? Юноша сотню раз за секунду укорил себя за то, что ни черта не понимает в оружии, и даже не может узнать, заряжен ли он. В попытках хоть что-то вычислить логическим путем, он услышал шаги. Кинув пистолет обратно в ящик, Джагхед сделал вид, что его крайне интересует стена с портретом мужчины, что держал на руках молодого человека. Трясущиеся коленки не предвещали ничего хорошего, но вошедший Джейсон ничего не заподозрил. Он медленно подошел к Джонсу почти вплотную. Близость Блоссома Джагхед чувствовал спиной. Когда невесомая рука легла на плечо, он вздрогнул. — Иван Грозный. С сыном, которого он убил. Лишь маленькое напоминание. — О чем? — О том, что ощущение безграничной власти никогда не приведет ни к чему хорошему, Джагги. — Лишь на секунду промелькнувшая печаль осталась лишь в памяти Джагхеда, когда Джейсон обошел его, убрал руку с плеча и протянул деньги. Словно в невесомости, Джагхед взял предложенные купюры и вылетел из кабинета. Задумчивый серый взгляд оставался с ним, пока он не скрылся из виду.***
Неустойчивые ноги быстро шли по запутанным коридорам поместья, а мозг надеялся лишь на то, что ноги помнят дорогу, потому что сам он был занят совершенно другим занятием — пытался разложить по полочкам спутанные мысли. Но успокоиться Джагхед смог лишь только после того, как вновь оказался за коваными воротами, в которые полчаса назад инстинкт самосохранения упрямо велел не заходить. Вид проспекта вдали вызвал желание побыстрее туда добраться, и Джагхед пошел прочь от дома, вперед по улице Хит. На проспекте пришло осознание, что страх живет на одной улице с Блоссомом, но дальше ему не пройти. Уже спокойно направляясь в сторону дома, Джонсу подумалось, что приходить к нему было глупой идеей. Ведь коварства, как считал Джагхед, у него столько не найдется. Да и к чему все это? Как думалось юноше, Блоссому и так осталось недолго — уж слишком многим он надоел в Ривердейле. Неужто не найдется тот, у кого хватит черных чувств? Но об этом можно подумать и позже, сейчас мысли о темных душах прерывал настойчивый и соблазнительный запах еды, который раздавался из закусочной «У Попа». Джагхед решил, что после таких потрясений ему просто необходимо перекусить, и направился туда.