Первый снег

      Есть в этом белом потолке что-то гипнотизирующее. Когда особо больше некуда смотреть, он сам притягивает взгляд, и в него можно бесконечно пялиться. Влад провёл забинтованной рукой по лицу, едва не сорвав пластырь у виска, и оглянулся на открывшуюся дверь.       — Здравствуй, Всеволод. Как себя чувствуешь?       — Когда приедут бабушка с дедушкой? — врач вздохнул в ответ и, взяв в руки папочку с записями наблюдений, сделал в ней пометку.       — Им пока к тебе нельзя. Но если голова уже не болит, то я их впущу после осмотра.       — Не болит, только кружится. Всё чешется, и нога болит, — доктор откинул одеяло и осмотрел зафиксированные на каркасе ноги.       — Какая?       — Левая. Ближе к стопе, не знаю. Там как-то очень тянет с утра.       — Хм, скажу медсестре, чтобы сделали рентген. А чесаться будет долго, у тебя теперь будет много шрамов.       — Вы впустите бабушку с дедушкой?       — Конечно. Тем более с тобой можно даже бабушку рядом положить, тебе же нет четырнадцати.       — Хорошо.       Он вздохнул, стараясь не подать виду, что голова всё же немного болит, особенно у висков. Надоело быть одному в белой палате. Надоело лежать наедине с потолком. Никто из врачей так и не ответил, где родители и сестра. Влад помнил, как машина врезалась во что-то, что совершенно ниоткуда возникло на дороге. Потом воспоминания были оборванными, словно он то засыпал, то просыпался. Он видел яркий свет, крики людей, видел лицо женщины, которая его вытащила. Она же просила его не терять сознание. Потом больница. Всё.       Дверь за врачом не успела закрыться, как тут же открылась и в палату влетела бабушка. Она, одетая в своё любимое чёрное платье с белым воротником, кинулась к Владу и, обняв его, разрыдалась. Странно, но она, при большой любви к косметике для глаз, сейчас была ненакрашенная и бледная. И морщины откуда-то новые взялись… За ней зашёл дедушка в чёрной водолазке и присел на край кровати. Он окинул Влада грустным взглядом и, вздохнув, сжал его лежащую на одеяле руку.       — Севочка, солнышко моё, — бабушка оторвалась от его плеча и начала суматошно обцеловывать ему лицо, цепляясь за плечи. Севой Влада называла только она, от всех остальных он слышать это своё имя не хотел и не откликался. Но бабушка смогла добиться от него разрешения для себя на это нелюбимое им имя. — Ты бы знал, как мы боялись, как переживали. Боже…       — Где мама с папой? Врачи ничего не хотели мне говорить.       — Влад… Ты помнишь, что случилось? — в ответ деду Всеволод поморщился и прикрыл глаза.       — Авария. Они… погибли, да? — раздался громкий всхлип бабушки, лучше слов давший ответ. — А Дарина? Я видел, я помню, она дышала!       — Она умерла в больнице, Влад, у неё была сильная травма головы… Врачи сутки пытались спасти.       Влад закрыл глаза рукой и, сам того не поняв, тихо завыл. Нет. Не может быть. Нет. Не могу быть все! Нет! Голова взорвалась болью, и он выгнулся на постели, хватаясь за виски и переставая слышать и вообще что-то воспринимать. Словно провалившись в темноту. Отрезвила его острая боль в плече, прогнавшая гул из головы, и тут же темнота перестала быть такой злой. Словно он глубоко заснул и, проснувшись, увидит, что всё в порядке, что мама с папой рядом.              Дождь, противный и сырой ноябрьский вечер пятницы. Трасса на коттеджный посёлок мимо полей. Дорогая иномарка влетела на скорости в выскочивший со второстепенной самосвал. В машине было четверо. Мужчина, женщина, девочка лет тринадцати и десятилетний мальчик. Водитель тормозил, но скользкая дорога не дала никакого шанса. Приехавшие на вызов спасатели обнаружили груду металла, бывшую когда-то белым «Мерседесом». Девочка с заднего сиденья дышала. Её вытащили первой. А вот мальчик, засыпанный острыми осколками, лежал, как мёртвый. И только фельдшер за громким зудением болгарки смогла расслышать его тихий шёпот. Ребёнок то приходил в сознание, то терял его. Он испуганными глазами смотрел на врача, сидящую над ним. Подобных людей с разными зрачками не так много, его быстро опознали. Первым в больницу примчались те, кто назвался дедушкой и бабушкой детей. Через несколько часов приехал ещё один мужчина. Именно он ходил на опознание, не пропустив пожилую женщину в морг. Девочка умерла на следующую ночь. С того времени четверо суток трое людей не отходили ни на шаг от палаты чудом выжившего мальчика.              Влад старательно прислушивался к разговору бабушки с врачом под дверью. Он плохо помнил, что было вчера, но проснулся сегодня утром разбитым и беспомощным. Стало серо, тускло. Наверное, так и выглядит мир тех, кто потерял всё. Семья была для него всем, а и что кроме неё ещё могло было быть у десятилетнего школьника? Ничего. Не хотелось ни есть, ни пить, он уже пожалел, что так невзлюбил потолок и попросил впустить дедушку с бабушкой. Потолок хороший, белый такой, высокий… Бабушка почти поселилась в его палате, помогая есть, рассказывая какие-то сказки и напевая песни. Но больше всего на свете ему сейчас хотелось подойти к окну и посмотреть, что же за погода сейчас на улице. С его койки окно было не видно, только если сильно задрать голову. А в этот кусок, который удавалось увидеть, он видел только белое небо и пыль на стёклах. А ему так хотелось узнать, закончился ли тот дождь.       — Можете купить ему печенье или конфеты, какие он любит, к чаю. Только никаких пирожных или пряников. Фрукты можно, соки не приторно-сладкие разбавленные, овощи, — Сегодня к Владу пришёл дядя Женя, его крёстный, пообнимал его, спросил, что бы Влад хотел, чтобы он привёз, рассказал о своей дочке Саше, двоюродной сестре Влада, которая его всегда любила. А Влад попросил книжку, ту, которую так и оставил дома на столе, надеясь дочитать её в понедельник, когда они вернутся с дачи в город.       — Тогда бублики сахарные, он их любит. А книги? Он попросил привезти книгу…       — Можно, только не в ущерб режиму. То есть, тихий час, обед, ужин и все процедуры не пропускаются.       — Я прослежу, не волнуйтесь. И… Доктор, — бабушка, до этого молчавшая и слушавшая врача, тихонько кашлянула. — Можем ли мы его взять на время похорон и поминок из больницы? У нас есть врач семейный, он будет наблюдать за ним.       — Только под ваши подписи. И врача тоже.       — Конечно, мы понимаем. Просто… Он должен попрощаться, доктор.       — Я всё понимаю, поэтому и отпускаю, — наступила тишина, послышались отдаляющиеся шаги. Интересно, кто ушёл?       — Женя, на ключи, привези, что он там у тебя попросил, захвати штаны хлопковые тёплые, в комоде должны вроде лежать, и рубашку чёрную. И купи, пожалуйста, свечки, когда на кладбище заедешь, хорошо? А то я всё купил, а свечек в гробы ставить нет, — бабушка шумно всхлипнула. — Софья, не плачь. Им там только хуже, когда мы плачем. Не нужно.       — Может, мне валерьянки купить?       — Давай, и валидола мне, — звон ключей, шуршание одежды.       — Ну всё, папуль, я поехал. Мам, не плачь, а то я тоже буду плакать.       Дядя Женя, видимо, обнял бабушку и пошёл по коридору. Наконец-то у Влада будет книга. Лежать и смотреть в потолок стало просто невыносимо. Всё потому, что мозг раз за разом, как видик на повторе, прокручивал момент столкновения. Он даже испугаться почти не успел, только когда папа на тормоз нажал, не удержался и слетел с сиденья на пол. И, как вспышка, лицо Дарины, взгляд в никуда и шумное дыхание. Влад закрыл лицо перебинтованными руками и тряхнул головой. Нет, так нельзя, нельзя, хватит, забудь. Он боялся, боялся, что запомнит их навсегда мёртвыми. Что не сможет потом вспомнить их живыми. Поэтому отгонял плохие воспоминания прочь. Щёлкнула ручка двери, и она чуть приоткрылась, привлекая его внимание, но, видимо, бабушка остановилась.       — Ты куда, Валера?       — Мне нужно Вите позвонить, он там документы на опекунство собирает. И нужно в офис заехать, там вроде как адвокат по семейным делам приехал, нужно переговорить на эту тему. Иди к Владику, я через часа два, может, приеду.       Бабушка наконец зашла в палату и, закрыв за собой дверь, села рядом с изголовьем его кровати в креслице. Влад не знал, что происходит у неё в душе, но видел, как это отражается на её лице. Он протянул к ней руку, провёл пальцем по переносице и слабо улыбнулся.       — Не хмурься, а то морщины будут, — эту фразу она сама любила повторять всем домочадцам, стоило им только загрустить или разозлиться. — Вы меня завтра заберёте?       — Да, но только на день… Похороны, — она достала из кармана брюк платок и, вытерев им уголки глаз, опустила на него взгляд. — На отпевание, на кладбище и потом поминки. Придётся на машине ехать.       — Но там же ходить нужно, а я не смогу. Ноги всё равно ещё болят.       — Мы возьмём тебе кресло в аренду. Вся семья Жени приехала, мамина крёстная, много людей будет.       — Я знаю. А вы подругу Дарины из школы пригласили с мамой? Они очень дружили… У мамы телефон дома остался, там её номер есть. Ксюшей зовут. Позвоните, пожалуйста…       — Хорошо, я сейчас скажу Жене, чтобы сделал, — бабушка погладила Влада по вьющимся волосам и, вытаскивая на ходу телефон, вышла за дверь.       А Влад так и остался лежать. Он не знал, что такое похороны, только в паре американских фильмов видел. Но от этого страх сделать или сказать завтра что-то не так только усилился. Влад поёрзал на кровати, чтобы хоть как-то поудобнее устроиться, и закрыл глаза рукой, решив немного подремать. Сонливость от созерцания потолка давила на него, как гранитная плита, словно его уже закопали и надгробие поставили. Чтобы согнать это чувство он наконец поддался усталости и решил поспать.              Влад знал едва ли половину тех, кто стоял в здании церкви. Пахло ладаном, от чего у него крутило в носу и слезились глаза. Он ненавидел запах ладана. То и дело вынимая из кармана тёплой кофты, которую ему привёз вчера дядя Женя, платок, он тихо сморкался и прятал его обратно. Его почему-то пугали землистого цвета лики, смотрящие с икон. Они смотрели на него и словно не видели. Как будто его уже нет. Его пугало то, что читал батюшка. За звонким эхом его речь превращалась в какую-то страшную песнь, в которой нельзя было разобрать ни слова. Но больше всего его пугала свеча в собственных руках. Он смотрел на пламя и не понимал, почему огонь такой яркий, словно вспышка. И такой горячий. Он обжигал даже очень далеко от рук и лица. А может, ему всё это просто казалось.       Когда мальчика привезли к церкви, усадили в кресло и укутали ноги в плед, его тут же обступили родные, обнимая и целуя. Как же их было много. Даже на свадьбе дяди Жени, которую он хоть и помнит, но весьма смутно, не было столько людей. Церковь не казалась высокой, но она спускалась под землю длинной лестницей. Дядя Женя нёс Влада на руках, пока коллеги папы спускали коляску. Плакать не хотелось. Глаза слезились от едкого церковного дыма, но плакать не хотелось. Влад уже пытался найти внутри себя силы и боль, чтобы выдавить слёзы, но там было пусто. Он молча чуть качал головой, стараясь не уснуть здесь. Только когда он оказался в машине, он всё же перестал клевать носом. Стыдно, очень стыдно от того, что даже слезинку выдавить не в силах. На кладбище его снова нёс на руках дядя Женя, потому что коляска бы не проехала в узком проходе между оградок. Рядом шагала Саша, она держала Влада за руку и то и дело грустно улыбалась, глядя ему в глаза.       — Владик, смотри, снег пошёл. Первый снег в этом году.       Сестрёнка подняла ручку в пушистой шерстяной перчатке вверх и, словив несколько хрупких мелких снежинок, опустила глаза и улыбнулась ему. А Влад вдруг улыбнулся ей в ответ. Первый снег, это ведь так прекрасно, так красиво. Природа решила скрыть им перекопанную землю, украшая новые могилы. Так даже лучше, Дарина любила белый цвет.       — Владик, попрощаться не хочешь? — очнулся из какого-то небытия он только когда увидел перед собой лицо дедушки, заплаканное и невероятно печальное.       — Зачем? Они уже не услышат. Я хочу запомнить их тёплыми, а сейчас они наверняка холоднее льда. Нет, — он уткнулся носом в шарф крёстного и сглотнул. Пусть лучше получит неодобрение, чем дотронется. Людей стало уже меньше, кто-то уехал на работу или домой. Но их всё равно было много. Влад спрятался от них, от их жалостливых взглядов, в полосатую шерсть шарфа и затих. Скорее бы это закончилось. Не видишь — не чувствуешь. А от одного взгляда на лежащих в гробах людей ему становилось тошно. Он выжил, а они нет. Почему? Что это за идиотская ирония?!       — Влад. Сейчас запечатывать буду, — услышав голос дедушки над ухом, он всё же оторвался от шарфика и оглянулся. Несколько человек в рабочей одежде закрывали одну крышку за другой, завинчивая крепления.       — Я не знаю, что делать…       — Сейчас нужно будет бросить по горсти земли в могилы, я помогу, — Дядя Женя покрепче прижал к себе Влада и сделал шаг назад, пропуская могильщиков, взявших первый гроб. Папа.              Полдня Влад провёл в какой-то прострации, он словно выпадал из реальности. Он не знал, что это было, обморок или он просто задумывался. Но куски времени выпадали из памяти. Мальчик не помнил, как они доехали до небольшого ресторанчика на поминки. Сюда добрались только самые близкие. И тут, в зале с накрытым столом, на него впервые за трое суток обрушился мир. Он остро почувствовал, что хочет в туалет, краски овощей на столе стали яркими, как и прежде, а в животе больно закрутило от голода. Он словно очнулся от спячки.       — Севочка, сейчас первое принесут, там борщ будет, вкусный, я пробовала. Будешь? — бабушка втиснула его кресло между собой и Сашей и погладила его по завившимся от влаги волосам.       — Я есть хочу очень. Как будто не ел неделю.       — Неудивительно, ты утром что сделал? Отказался от завтрака. Поэтому кушай, не стесняйся.       — Владик, там конфеты лежат твои любимые, хочешь? — Саша подёргала его за рукав и ткнула пальцем куда-то чуть дальше по столу на блюдо с горкой пирожков.       — Птичье молоко? А давай. Для мозгов полезно. А мне это сейчас необходимо.       — С чего вдруг?       — Мне плохо, ба… Я помню каждую секунду и так хочу забыть… — Влад взял у Саши конфету и, пошуршав обёрткой, отложил её в сторону, решив дождаться хотя бы первого. — И мне стыдно, что я даже поплакать не могу. Нет слёз, глаза печёт…       — Не нужно этого стыдиться, Сева, каждый принимает горе по-своему. Кому-то нужны слёзы, а кто-то, как ты, находит утешение в забытье. Знаешь… Плохие воспоминания рано или поздно исчезнут, от них останутся только общие фразы. Но всё хорошее, что с вами было, останется у тебя навсегда. Человек так устроен, что старается выкинуть из головы то, что причиняет боль. Не старайся сделать это насильно, может не выйти. Просто вспоминай хорошее.       — Новый год. Скоро Новый год…       — Что бы ты хотел, чтобы мы с дедом тебе подарили? — Влад поднял глаза к светлому, но уже не больничному, потолку и вздохнул. Вне больницы почему-то не было так тяжело, так мучительно больно. Потому что рядом были родные, которые его любят. А вот потом он обязательно вернётся в свой класс, и там у него есть друг и несколько приятелей, которые за ним скучают. Жизнь закончилась не для него, он живёт.       — Помнишь, вы папе какие часы подарили? Хочу такие, только ещё круче.       — «Спутник»? Хм, я передам деду и, кажется, даже знаю, какие он тебе подарит. Они очень красивые, поверь.       Бабушка обняла его и уткнула лицом себе в лёгкий шарфик. А Влад, с удовольствием втянув носом запах её духов, улыбнулся и обнял её в ответ. Он нужен им всем, значит, он не умер. Значит, нужно жить дальше. А мама, папа и Дарина будут жить у него в памяти и в нём самом. Ведь он — их часть.