Путь к счастью на земле и обратно...

Жизнь и смерть, энергия и покой. Если я остановилась сегодня, то это стоило того. И даже ужасные ошибки, которые я сделала и которые я бы исправила, если бы могла, боль, что сжигала меня и оставила шрамы в моей душе - это всё стоило того, чтобы мне позволили пойти туда, куда я шла. К этому АДУ на земле, к этому РАЮ на земле и ОБРАТНО, ВНУТРЬ, ПОД, МЕЖДУ, СКВОЗЬ НИХ, В НИХ И НАД НИМИ !!! (с)

- Тсс, помолчи, - раздаётся в темноте тихое шипение. Замолкаю и поднимаю свои больные глаза на неё. Я уверена, что даже в тенях ночи заметны мелкие красные сосуды, испещрившие пожелтевшие белки моих глаз, и синяки под ними, и серость кожи. Она нежно гладит меня по обнаженному плечу, по выпирающей косточке, скользит узкой ладошкой ниже, по обтянутой кожей ключице, будто не замечая, что здоровая стройность давно переросла в болезненную худобу, и когда-то полная грудь, вываливающаяся из дизайнерских купальников и декольте деловых костюмов, высохла, а ровный бронзовый загар давно сменился на грязно-пепельный оттенок. Линда не отводит от меня своих огромных всепонимающих и всепрощающих голубых глаз. Всматривается долго в моё измученное и озлобленное лицо, а потом пелена поддёргивает её обычно ясный взор и она смаргивает слезу. Меня тошнит. Тошнит от своей немощности, которая всегда была присуща мне и которая так явственно проступала на фоне духовной силы моей хрупкой блондинки; от лекарств, от самой болезни, оттого во что я превратилась; от горячего, прошившего сейчас все тело и оставшегося томиться зудом на кончиках пальцев желания ширнуться; от стыда за все это в совокупности. Отталкиваю её от себя с сумбурно выплеснувшимся бессвязным матом, взбешённая тем, что вытолкнуть ее по-другому из своей стремительно и вовсе некрасиво катящийся к концу жизни не могу. Линда падает на пол. Пока я спешно натягиваю на себя джинсы, сквозь путаные пряди волос краем глаза вижу её растерянное выражение лица. Она садится с покорностью подобронного с улицы щенка, поджимает под себя ноги, обнимает острые коленки и прижимается к ним подбородком. Больше всего на свете мне хочется взять её на руки, прижать к себе и никогда не отпускать, но я не вправе… Ну почему ты просто не пошлёшь меня к такой-то матери, не отвесишь на прощание звонкую пощёчину и не уйдёшь в нормальный мир, к нормальным людям, подальше от меня? Черт тебя возьми, почему?! Мне хочется проорать это вслух, но я сглатываю свою немую истерику, потому что знаю ответ на этот вопрос. И от этого знания мне хочется ещё скорее сдохнуть. На самом деле, мне давно хочется умереть, но я продолжаю существовать, бесцельно болтаться в этом мире куском разлагающегося мяса и отравлять жизнь зловонием, исходящим от меня, матери, Линде и, наверное, ещё кому-то. Я не знаю, нужна ли я ещё кому-то и была ли когда-то нужна по-настоящему. Хватаю с тумбочки полупустую пачку сигарет, вытряхиваю одну, на ходу подкуриваю, и вылетаю из дверей квартиры. Прошло два месяца как я соскочила, но меня почти уже нет, так что терять по большому счёту нечего, разве что недавно приобретённые принципы, остатки самоуважения, Линду… Слышу свой хриплый смех, и чувствую противное, сейчас совершенно не нужное жжение в груди. Стараюсь ни о чем больше не думать, пока иду быстрым шагом, настолько быстрым, насколько позволяют мои тронутые болезнью лёгкие, сердце и суставы. Какой-то байкер тащит меня за угол бара, лапая за тощую задницу. Я развязно смеюсь в ответ на его болтовню о том, что я лучшая бейба, сладкая киска и прочую херню. Смазано веду кончиком языка по своим пухлым, не потерявшим форму и контур, бледным губам. Он разворачивает меня к стене лицом, легко сдёргивает вниз болтающиеся на мне джинсы. Жмётся членом к моей заднице, шарит в разрезе пальто, задирает водолазку и утробно мычит, весьма удовлетворённый тем, что я поленилась одеть нижнее белье. Ковбой жаждет взаимности. Черт, парень, да что с тобой не так? Он пытается завести меня: теребит мои соски, толкается пальцы в абсолютно сухое влагалище, вытаскивает их и добирается до клитора. Настойчиво трёт, пока мой изнеможённый организм все-таки не начинает выделять смазку. Молча сношу эту навязанную прелюдию. Он трахает меня пальцами и стонет мне в ухо «Да, детки, да… Ты течёшь». Тошнота опасно подбирается к горлу. Сглатываю и прогибаюсь в пояснице, чтоб он наконец уже вставил, потрахался, кончил и заплатил. Парень начинает двигаться во мне. Чувствую горячую живую плоть внутри себя, ничем не защищенную. Меня почти не трогает, что через какой-нибудь год, в лучшем случае два-три, его кожа пойдёт отвратительными язвами, и он станет похож на живой скелет. Почти не трогает… Он кончает, не вынимая; засовывает мне в карман пальто пару смятых купюр и отстраняется. Не оборачиваюсь, не могу смотреть на него, жду, когда он свалит. Слышу вжик молнии его ширинки и удаляющиеся шаги. Сперма течёт по бедрам, но выбора нет и я натягиваю джинсы обратно. Грязней от этого эпизода все равно уже не стану. Дилер усмехается, когда видит меня. - Давно тебя не было, - разваливается на своём обшарпанном стуле и продолжает скалиться, смерив меня оценивающим взглядом сверху вниз. - Я завязала, - меня резко накрывает внезапный приступ слабости, ноги подкашиваются и я вынуждено облокачиваюсь о стену. Ухмылка сползает с лица барыги. - Хреново выглядишь для того, кто завязал, крошка. Шмыгаю носом, не зная, что ответить, и кутаюсь в пальто. Снова озноб сковывает тело, и противный холодный пот выступает на лбу. Кенди, мой поставщик, ещё некоторое время смотрит на меня пристально, а потом равнодушно жмет плечами. - Чем расплачиваться будешь? Ты знаешь, натурой не принимаю. Моментально вскидываюсь, задетая его словами. Тот в ожидании продолжения заинтересованно вздёргивает бровь. Помолчав, я выкидываю только что отработанные засаленные купюры на стол. В обмен летит пакетик с порошком. Забираю и упрямо думаю, что я должно быть выгляжу уже настолько дерьмово, что даже сраный Кенди может позволить себе подобное обращение. Раньше он без лишних слов отдавал товар вперёд, не сомневаюсь, что мне есть чем расплатиться. Все дилеры в своём роде психологи. Они с одного взгляда могут определить на какой стадии разложения находится их клиент и почти безошибочно предугадать сколько ему осталось и на что он пойдёт ради дозы. Мну заветный пакетик в руках, и перехожу в стадию свободного падения. Парашют мне уже не нужен. Дно так дно. - Можно здесь? Впрочем, я слишком хорошо о себе думала. Он нисколько не удивляется моей просьбе. Бросает на стол шприц и жгут, которые я тут же сгребаю худущими руками, похожими на когтистые лапы какой-нибудь вымершей рептилии. - За дверью, Джиа, - тут же предостерегает Кенди, - Терпеть не могу этой херни. Опускаю глаза вниз и удаляюсь, чувствуя на себе провожающий взгляд. Стекаю вниз по грязной стене… Мимо проходящие двое мужчин окидывают меня брезгливыми взглядами. Я блаженно улыбаюсь им и показываю фак. Уютная темнота затягивает. *** Вспышки камеры. Боли нет, есть только голод. Голод любви, внимания, жизни, который хочется удалить одномоментно, отбросив в сторону столовые приборы, брать предложенное прямо руками и потреблять до перенасыщения. И я беру все на первой же съёмке своим телом, движениями, улыбкой, игривым прищуром глаз, сумасшедшими выходками. И вся эта вызывающая демонстрация себя только для нее, для Линды. Майки без устали щёлкает затвором камеры с открытым от возбуждения ртом, пока я имею блондинку глазами. Если бы его руки не были сейчас заняты фотоаппаратом, а съемка не была бы смыслом его жизни, то клянусь, он бы прямо здесь уже ни один раз спустил. Меня это не трогает, как и сам процесс; я не отвлекаюсь на позирование, я просто живу текущим моментом, исполняя танец соблазнения для этой женщины. Маленькая гримерша с огромными чистыми голубыми глазами, точеными скулами и светлыми волосами. Она стоит неподалёку, стараясь слиться со стенами, но готова в любой момент оказаться возле модели, которой необходимо поправить прическу или освежить макияж. Я не спускаю с нее глаз, и все кто находится в студии чувствуют эти искры, этот бесконтактный секс и Линда невольно становится полноправным участником процесса. Мягкая кисточка для растушёвки тона скользит по её нежной коже и я прикрываю глаза, представляя, что это мой язык сейчас чертит полосы от её подбородка и ниже… Она старательно делает вид, что ничего не происходит, но я вижу затаенный блеск в её глазах, смешанные чувства, то и дело появляющуюся и исчезающую морщинку между бровей, бледность лица и нервозность движений, как только её взгляд начинает бесконтрольно ощупывать моё тело. Решайся, детка, решайся. Пару щелчков спустя Майки вытаскивает её в центр. Линда не противится и скинув одежду, присоединяется ко мне. Она трется грудью о металлическую проволоку импровизированного забора, расположенного в центре студии. Прикрывает глаза, когда холодный металл соприкасается с её нежными разовыми сосками. Я прижимаюсь к ней сзади, она вздрагивает от первого контакта тел, и ее занятие приобретает отчетливый ритм и интенсивность. Я слушаю словно музыку ее дыхание, впитываю пару тихих на грани слышимости стонов и обвожу под лёгкую дрожь изгибы ее тела руками почти не касаясь. Рассеянно думаю о том, что она в данный момент хочет; что она себе представляет, охотно откликаясь на мои прикосновения, подставляясь, жаждая куда большего, чем мы можем позволить себе здесь и сейчас. Как Майки или ещё кто-то загонит в неё свой член и будет трахать жёстко, сразу сорвавшись на бешеный ритм или… Прячу улыбку, вдыхаю аромат её волос и возбуждения. В высеченной из холодного белого камня точёной скульптура спрятано так много нерастраченного огня, который прямо сейчас сжигает её изнутри. И ей так хочется погасить его, так сильно, что через три четверти часы мы трахаемся, едва успев переступить порог моей квартиры. Тогда я обещаю себе, что эта девочка будет моей. Я сдерживаю самой себе данное обещание. Вышвыриваю Питера, кажется, так звали этого мудака, подальше из её дома и её жизни. Забираю себе её всю без остатка, пользуюсь, а потом с неимоверной лёгкостью, не думая, не делая сложного выбора, отдаю предпочтение наркотикам, сотням других шлюх, так или иначе попавших в мою кровать и сама индифферентно исполняю роль последних. *** Сил уже нет. Озноб пробирает до костей, в ушах стреляет острой болью, но я все же плетусь до своей съёмной квартиры на окраине города. Свалиться под дождём в подворотне без сознания все же не хочется. Тогда меня отвезут в какой-нибудь приют для бездомных или в больницу. Мама и Линда обязательно узнают об этом. Безрезультатно царапая по замку ключом, понимаю, что мне не суждено провалиться в небытие в своей кровати. Морок постепенно окутывает меня, ключ с глухим звуком приземляется на пол, выпав из ослабевших пальцев, и когда дверь неожиданно открывается, я вижу яркий свет, льющийся из окна гостиной и обеспокоенное лицо Линды в облаке растревоженных сквозняком мягких волос. Я падаю в ее хрупкие объятия и трусь горячим лбом о плечо. В голове шумит пульсирующая боль и я не слышу что она говорит, я вообще ничего больше не слышу. Последнее, что я чувствую и вижу перед провалом в бездну, это мягкую подушку под головой, лёгкое дуновение ветерка от падающего на меня словно на покойницу с головой одеяла. Когда я выныриваю на поверхность из того болота в котором мне с каждым днём хочется утонуть все сильней, то вижу белые стены и чувствую характерный больничный запах. С трудом поворачиваю голову – мама. Она спит в кресле у моей кровати. Все такая же красивая, как и в молодости, с аккуратно подведёнными глазами, безупречной уложенными волосами и ухоженными ногтями. Многие говорят, что я очень на неё похожа. Наверное, когда-то так и было. Мой взгляд падает на пожелтевшие, обломанные размягченные ногти на костях, обтянутых кожей, все же именуемые пальцами, между которых уже появились кровоточащие язвы. Теперь проказу невозможно скрыть. Ещё несколько дней назад следы разложения на теле можно было маскировать одеждой, а плешь на голове от выпадавших клочками некогда густых волос - начесами от оставшихся прядей, то сейчас и это стало невозможно и уже не нужно. Теперь ей уже нечего не нужно, кроме ударной дозы обезболивающих… любви и заботы, которые она не дополучив в детстве от легкомысленной матери, всячески пыталась заполучить от всех, кто встречался на её пути, щедро отдавая на малейшие поверхностное внимание всю себя без остатка. - Джи, - раздаётся тихое и не решительное с другого конца одноместной палаты. Чувствую солёные горячие слёзы, которые пытаюсь спрятать за изуродованными руками. – Я с тобой, Джиа, я буду с тобой всегда, - слезы текут и текут, и я всхлипываю, когда чувствую её мягкие губы на своих покорёженных пальцах. В погоне за своим детским эгоцентричным желанием быть счастливой и не знать бед, оказалось так легко сбиться с уже намеченного пути. Споткнуться, упасть, но покалеченной телом и душой наконец дойти. Почувствовать себя счастливой. Остановить, продлить момент и уйти…