Contrasts

Сон накрывает удушливой волной — Руфус всхлипывает, когда чувствует, как к ключице прижимаются горячие тонкие губы. Веки такие тяжелые-тяжелые, что Барма теряется между реальностью и вымыслом — скользит ладонью по мягким волосам, очерчивает линию скул, привычным движением пальцев мягко ощупывает веко пустой глазницы, чтобы почувствовать мягкость глаза. Герцог распахивает глаза широко, одним резким движением — изображение расплывается, нечеткое, далекое, и из всей этой картины он выхватывает цепким своим металлическим два глаза, кроваво-красных и ярких, словно рубины в фарфоровой статуэтке. Ему хватает даже не пары секунд, а мимолетных мгновений, чтобы… — Кевин. — Барма вздрагивает от звука своего голоса — сиплый, низкий, простуженный. — Кевин? Герцог подаётся назад, упирается спиной в чью-то грудь и чувствует пальцы на своих бедрах. Втягивает носом воздух, чувствуя запах конфет — совсем немного расслабляется, позволяет себя обнять и смотрит теперь волком на Регнарда. Восставшего действительно мертвеца. — Это временно. — Шляпник шепчет ему на ухо тихо, мягко целует в висок, манит пальцем своего двойника. — Я не знаю каким образом, но у тебя есть шанс посмотреть кем я был. Руфус дрожит, когда неспешным движением Кевин разводит его ноги, опускается на колени между и смотрит только, чуть подавшись вперёд. У Регнарда взгляд демона — мягким красным светятся глаза-рубины, сияют в утренней полутьме опасным блеском, и взгляд у него совершенно спокойный, с похотью, с интересом — Барме впервые страшно, что ему могут причинить боль. И герцог, вместо того, чтобы отшатнуться, отпрянуть в сторону, бежать спешно и далеко — протягивает руку, касается подушечками пальцев молочно-белой кожи щеки и ведёт вниз, по скуле, очерчивает линию губ, подбородка, словно бы пробует каково это. Зарксис выдыхает горячо в шею, целует мягко, неспешно и влажно, тогда как Кевин, — молодой, неопытный Кевин Регнард, — сминает его губы в поцелуе тяжелом и страстном, переходящим в грубость моментально. Руфус упирается Кевину в грудь, но поцелуй разрывать не смеет, только скользит языком по чужим губам, выдыхает сухой и горячий воздух, сдавленно стонет, чувствуя язык на плече. — Бездна, Шляпник… — Барма задыхается, откинув голову назад, удобно устроив длинные ноги на талии Призрака. — Когда я говорил, что хочу посмотреть… — Ру прикусывает губу, трётся по-кошачьи затылком о ключицы Брейка, мягким движением привлекает к себе Регнарда, чтобы поцеловать и судорожно уже совсем выдохнуть. — Вовсе не это имел ввиду… Кевин смеётся первый — громко и искренне, отрывисто по-мальчишечьи, так, как никогда бы не посмел засмеяться сам Брейк. Ру замирает — пораженный, он только дышать может сбивчиво, припухшие губы обводя языком. Зарксис хмыкает тихо, скользит ладонью по талии, рёбрам, легонько щекочет и целует за ухом. — Так ты узнаешь меня намного лучше, чем если бы это был простой разговор. Брейк мурлычет тихо, и Кевин кидает на него осторожный взгляд — его взрослая копия кажется сюрреалистичной, какой-то совсем далекой и неправдоподобной. Регнард считает всё это сном, может быть даже вещим — таким далеким-далеким, необязательно, чтобы действительно сбывшимся. Беспечный, необузданный, неприрученный Бездной, он смотрит Руфусу прямо в глаза пытливо, с любопытством плохо скрываемым, тянется и сам огладить его по щеке. Барма косит глаза, выхватывает красное пятно на манжете рубашки, хмурится и льнет к теплой руке ближе, втягивает воздух и давится им: удушливо-кровавым, сладким с гнильцой — наверное, именно так пахнет труп. Наверное, — только наверное, — так пахнет Бездна. Или же — Зарксис Брейк?.. Его отвлекают от мыслей — Шляпник наклоняется, целует долго и глубоко, практически вязко, так ощутимо-легче, как может целовать только он. Кевин не отстает — скользит ладонью по внутренней стороне бедра, задирает подол белоснежной ночной рубахи, когда-то подаренной Зарксисом, прижимается губами к разгоряченной коже, целует каждый миллиметр, оставляя красные пятна. Руфус сдавленно стонет сквозь поцелуй, зарывается пальцами в белоснежные длинные волосы, жмётся ближе к Шляпнику и дрожит. — Я… Не… Барме совсем горячо и отчаянно стыдно — сердце стучит в груди быстро-быстро, серые глаза поддергиваются дымкой и всё, что он может — цепляться пальцами за простыни-плечи, царапаться неаккуратно и рвано, стонать в открытые чьи-то губы и раздвигать ноги шире, только бы быстрее и глубже. Руфусу неприятно — Кевин совсем не нежный, его толчки быстрые, резкие, он больно кусает ключицы и плечи, и под ним только можно скулить и скулить, прижиматься щекой к горячей груди Брейка и подставлять всё лицо под его успокаивающие поцелуи. Кевин Регнард — всё ещё пламя, костёр, пылающий ярко — его душа. Он демон-демон-демон, он хочет убить, может убить, он убивает и ему нравится. Он всё ещё думает, что может покорить весь мир, что Альбус, стоящий неверно за плечом, возведёт его на престол. Кевин одинаково молод и глуп — Барма видит это даже сейчас, змеей извиваясь не белоснежных простынях, прогибаясь в спине до хруста в пояснице, кусая губы в кровь. Жарко-жарко-жарко, и совсем немножечко — больно. И когда Кевин валится на простынь, взмокший, ошалевший от собственного могущества, от того, что его все боятся, Зарксис Брейк усмехается только и тянет Руфуса на себя. Он — лёд, пепел погасший, чёрный, даже не тлеющий самую малость, разве что чадящий всё ещё едким дымком. Он нежен и ласков, мягок и двигается неспешно, плавно — Руфус дрожит, утыкается носом в подушку, чувствуя ледяные губы на позвонках. Зарксис сцеловывает капельки пота, слизывает их и шепчет на алеющее смущенно ухо какие-то невообразимо пошлые нежности. Барма и рад бы не слушать, но так тягуче, практически больно тянет в паху, так красиво звучит голос Брейка. Шляпник взрослый, практически мудрый — искореженная, выброшенная за ненадобностью игрушка, внезапно ставшая человеком. Опасно-холодный, с затаенной злобою на весь мир, он был гораздо опаснее, чем Кевин — и Руфус не мог расслабиться, чувствуя прикосновения пальцев к собственным ребрам. Выверенная ярость его порой захлестывала с головой, тошнотворным комком подступала к горлу, пламенем свечи отражалась в ярко-алом зрачке. Барма стонал протяжно, скреб ногтями шелковую простынь, целовался с Регнардом, чувствуя губы Зарксиса на шее — всё это было сладко, немыслимо. Всё это было совершенно нереально и совершенно неправильно. Весь выбившийся из сил, герцог мог только откинуться на подушки устало, затуманенным всё ещё взглядом скользя с Регнарда к Брейку. Заркс уткнулся носом в плечо, совершенно обычно перекинул руку через живот, сгрёб в объятия и только наблюдал за тем, как неспешно, лениво одевается Кевин, отходит к окну, выглядывая с интересом. Барма наблюдает за этим как-то отстраненно — он знает, что от цепкого взгляда Шляпника не укроется ни одно неверное движение, что, стоит только Призраку дёрнуться, и Брейк сорвётся с кровати, словно цепной пёс, не даст ни упасть, ни выстрелить, если только не выстрелит сам. — Заркс. — Руфусу говорить лениво, но ему важно это сказать. — Не становись больше Кевином Регнардом. Брейк кивает, провожает взглядом стремительно тающий в воздухе силуэт, прижимает герцога ближе, целует в плечо и шепчет непривычное, резанувшее в тишине: — Прости. Барма улыбается, жмурится, и перед тем, как провалиться в сон, всё-таки выдыхает: — Я люблю тебя и таким.