Память

Бар был забит до отказа. Он сидел в самом углу, но даже там привлекал к себе внимание. Раньше это ему льстило, теперь эти взгляды вызывали только глухое раздражение и не более того. Он не спеша закурил и откинулся на спинку стула, пуская дым в потолок. Два дня выходных. Два дня. И что он будет делать все это время? Валяться на диване и тупо пялиться в телевизор? А что, это занятие ничем не хуже любого другого. И не надо куда-то рваться, нестись сломя голову. Идиллия. Вот только он сдохнет со скуки раньше, чем наступит сегодняшний вечер. В кармане тоненько запиликал телефон. Он замер, вслушиваясь в незатейливую мелодию. На пару мгновений сердце зашлось. Может, все изменилось, и его выходные отменяются? Он нащупал мобильник и вытащил его из кармана. Светящийся дисплей отразил номер, и он разочаровано вздохнул. Похоже, его все еще ждут два его выходных. Подумать только, а когда-то он о них только мечтал. — Да, — он постарался, чтобы его голос звучал не слишком не довольно. Родной братец все-таки. — Похоже, ты не рад меня слышать, — хмыкнули ему в ответ. — Мне все равно. — Да? Жаль. — Что тебе нужно? — А разве я не могу просто позвонить тебе? — Даже не начинай. — Хорошо, — в трубке помолчали. — Я хочу, чтобы ты приехал сюда и разобрал свои старые вещи. Я хочу очистить этот дом от всякого барахла. — Но… — Если тебя смущает мое присутствие, спешу тебе сообщить, что в ближайшие два дня меня не будет. Дом в твоем распоряжении. — А если… — Я просто выкину все. — Хорошо, я подумаю. Он положил телефон и задумался. Два дня. С ними надо что-то делать. Но старые вещи? Снова вернуться туда, откуда в свое время сбежал? Он усмехнулся. Почему бы и нет? — Не хочешь угостить меня пивом, красавчик? Он поднял глаза. Напротив него сидела девица в полной боевой раскраске и поедала его глазами. Он фыркнул и поднял руку. Официант подошел почти мгновенно. — Даме пива, а мне счет. Официант испарился, а «дама» обиженно надула губки. — Ты меня бросаешь? — Прости, милая, но я сегодня не в настроении. — Ну и дурак. — Тебе виднее, — неожиданно согласился он, заставив ее и без того немаленькие глаза стать еще больше. Спустя пару минут официант положил на стол счет, и он, скользнув взглядом по бумажке, выложил пару купюр. Поправил воротник плаща и направился к выходу, спиной чувствуя недовольный взгляд дамочки. Следующим утром он стоял перед старенькой, до боли знакомой дверью. Брат, похоже, пытался ее обновить. Но убрать вырезанное тупым ножом громадное сердце можно было только вместе с дверью. Сколько крика, помнится, было из-за этого образчика прикладного искусства. Он протянул руку и провел по грубым неровным царапинам. Отчаяние… Тогда отец только покачал головой: сила, с которой нож врезался в дерево, привела его в шок. Тогда, именно в тот момент, он поверил, что это все по-настоящему, а не очередные капризы или попытка подростка привлечь внимание. И больше ни во что не вмешивался, чем жутко злил мать. В замок ключ вошел, как нож в масло. Интересно, это хорошо или плохо? Дом странно изменился. Вроде все осталось, как есть, но больше нет той давящей атмосферы, которая сводила его с ума. Он все унес с собой, оставив здесь только легкую грусть. Его старую комнату никто не трогал. Здесь все осталось также. Как будто он ушел только вчера, и даже пыль еще не успела как следует осесть на его стареньком столе и книжных полках, заставленных всякой ерундой. Треснутое зеркало — немой свидетель его приступов недовольства собой. Раньше, когда он смотрел в него, он видел простого мальчишку, не отмеченного чем-либо необычным. Угловатого, неуклюжего. Прыщей разве что не было, но он все равно себя стеснялся. И не верил, когда ему говорили, что все изменится, надо лишь чуть-чуть потерпеть. Лестница на чердак скрипела все так же. Там было чисто, кое-какие вещи уже аккуратно сложены и отсортированы. Вот эта куча с поломанным колесом от велосипеда явно приготовлена на выброс. А вот та куча явно предназначена ему. Он опустился перед ней на корточки и потянул на себя старый фотоальбом, лежащий сверху. Бегло просмотрел фотографии, прислушиваясь к себе. Никаких эмоций. Абсолютно. Ну, это, в принципе, и не удивительно. Детские фотографии голопузика с погремушкой в руке… Вот если бы это был альбом, где он постарше, тогда да. Но, помнится, мама его убрала с глаз долой, чтобы не нервировать сына. Да так, что он потом так и не нашел его. Старая ракетка с порванной сеткой. Интересно, а почему ее еще не выкинули? Решили, что она имеет для него какую-то особую ценность? Если да, то они ошиблись. Он, не глядя, зашвырнул ее в мусорную кучу и потянулся за старой книгой. В его руках переплет расползся, и сердце пропустило удар. Фотоальбом… Тот самый, который спрятала мать. Так вот оно что… А ведь все было так просто — альбом всегда был рядом, почти перед носом, ему просто сменили обложку. Поколебавшись, он отложил его в сторонку. Он посмотрит потом. Когда соберется с силами. Старая шкатулка. Письма, записки, какие-то бумаги. Аккуратно собранные и, похоже, уложенные в хронологическом порядке. Интересно, кто дал себе труд отсортировать их таким образом. Это тоже надо будет потом посмотреть. С остальным он справился довольно быстро и в результате рядом с ним осталась только пара альбомов, одна книга и шкатулка. Все остальное плавно и незаметно перекочевало в мусорную кучу. Он поднялся с колен и, прихватив все оставшееся барахло с собой, спустился вниз. По дороге бросил взгляд на часы и удивленно присвистнул. Оказывается, он торчал на чердаке три часа! Неудивительно, что у него ноги затекли. И что он делал там столько времени? Ему показалось, что прошло не больше тридцати минут. Но оно и к лучшему. В гостиной он устроился на диване с бокалом вина в руке. Вкус, конечно, у братика не сильно изменился, но такое пойло все же лучше, чем ничего. А ему, похоже, сегодня понадобятся градусы. И чем больше, тем лучше. Выпив залпом стакан дешевого портвейна, он вытянул ноги и расслабился в ожидании, когда алкоголь ударит по мозгам. И уже минут через пять он улыбнулся, чувствуя, как отпускает потихоньку напряжение. Еще глоток и можно приниматься за экзекуцию. Первым под руку попал так некстати нашедшийся альбом. Фотографии — цветные и черно-белые, старые и не очень… Его первый день в школе. Вихрастый мальчишка со злыми глазами. В тот день он жутко не выспался и готов был порвать все и всех. Он заскользил взглядом по навек замерзшим лицам. Тогда он ЕГО не заметил. Просто не увидел. Да и теперь бы не обратил на него внимания. Скромный паренек, стоящий чуть сбоку ото всех. Глаза горят от испуга и любопытства. Все как у всех. Нет, не обратил бы. Третий класс. Большая челка закрывает глаза, как у болонки. ЕГО на фотографии нет. В тот период он болел. Но тогда ему было все равно. Четвертый класс, пятый, шестой и дальше. Фотографий нет: при переезде они потерялись. Но вот выпускной класс, самое начало… Лучше бы было, если бы потерялась эта фотография. Он поднес ее поближе к глазам. Тот год выдался… тяжелым. Нет, ничего страшного, просто он влюбился. Мучительно, болезненно, страшно. А ОН… ОН, превратившись из простого невзрачного мальчишки в одного из красивейших парней школы, своим появлением вызывал приступ удушья у бедного влюбленного дурачка. От ЕГО простого присутствия рядом кружилась голова и становилось больно. Здесь, на этой фотографии не видно ЕГО яростно горящих глаз. И ни фотоаппарат, ни мастерство фотографа не смогли передать ЕГО почти животного магнетизма. Он долил портвейна и перевернул страницу. С нее на него смотрело его собственное лицо. Бледное, осунувшееся. Шало горящие глаза. Галстука уже нет, верхняя пуговица расстегнута. Один из самых безумных и самых ужасных его дней. Выпускной. В тот день он впервые в жизни по-настоящему напился. Потому что знал — где-то там, куда он уже никогда не вернется, свой выпускной справляет ОН. А он не видит ЕГО сияющих глаз, не слышит его голоса. Черт, ну почему так больно СЕЙЧАС? Как будто снова вернулся туда, в тот день, когда его настроение скакало от полной эйфории до глубочайшего отчаяния. Он мотнул головой и отбросил альбом в сторону. Хватит… Он встал и, покачиваясь, подошел к окну. Зачем он здесь? Что он здесь делает? Вещи разобраны, ему давно надо было уехать отсюда. Но он, как мазохист, сидит здесь и бередит старые раны. Порыв ветра бросил в окно дождевые капли. И когда он успел начаться? Или он, сидя здесь и занимаясь черт знает чем, не заметил бы, даже если бы рядом бомба взорвалась? Похоже, что так. Он сжал стакан, и стекло лопнуло, как мыльный пузырь. Он чертыхнулся и направился на кухню за новым. Сполоснул руки и, стараясь не смотреть в зеркало, вернулся в гостиную на диван. Сколько лет он прожил в этом доме? Старом, принадлежавшем еще его деду. Он закрыл глаза и в памяти тут же всплыло мамино лицо, перекошенное от негодования, когда она кричала отцу: «…никогда, никогда я не вернусь туда! Если тебе так хочется, то возвращайся. Но без меня…» Да, мать не хотела приезжать сюда. Но ей пришлось, стиснув зубы и с запасом успокаивающих таблеток. Пришлось для того, чтобы «…спасти сына…» Прости, мама, у тебя не вышло, и твоя жертва ни к чему не привела. Шкатулка темного дерева принадлежала ей. Раньше она держала в ней свои немногочисленные украшения. Но после ТОГО дня там хранились только бумаги. Он откинул крышку. Старый механизм попытался сыграть знакомую мелодию, но, после трех нот захлебнулся. Он осторожно извлек верхний листочек и развернул. Листочек из его дневника с записью их классного руководителя. Он усмехнулся. С этого все и началось когда-то. «Ваш сын пропускает занятия без уважительной причины, отвлекается на уроках. Успеваемость резко снизилась…» Родители пристали к нему с расспросами. А он, глядя им в глаза, полные страха, что их сын связался с алкоголем или наркотой, ответил чистую правду. «Я влюбился». Он сказал это так буднично и спокойно, но почему-то их лица потемнели. Они еще ничего не знали толком, но уже чувствовали — с этого момента их жизнь изменилась. Это потом, когда он сказал им в КОГО влюбился, отец бегал за успокаивающим для матери и для себя. В тот день отец ударил его в первый и единственный раз в жизни. Он никак не мог и не хотел поверить, что его сын не играет, не врет. Он хотел заставить его признаться, что все это всего лишь шутка. А потом, когда понял, что это все более, чем серьезно… Сдержаться не смог. Следующая бумажка. Заключение врача, психиатра. Абсолютно здоров и вменяем. Роспись в собственном бессилии как-то помочь потемневшим от горя родителям. Истерики матери, мольбы одуматься. Если бы он мог. Полное игнорирование со стороны отца, стыдящегося смотреть в глаза соседям и знакомым, хотя никто ничего не знал. Странно, но ему было почти все равно. Он заходил в класс, видел ЕГО глаза и забывал обо всем. Но рано или поздно всему приходит конец. Следующая бумажка. Билет на поезд. Его билет. Он не верил, не верил до самого конца. Что мать решится на это — соберет семью, вещи и вернется в этот дом, в этот городок, из которого с таким трудом когда-то сбежала от свекрови и свекра. Но она это сделала. Чтобы увезти его от того, кого он любил больше жизни. Ей почему-то казалось, что как только ее сын окажется вдалеке, грязное чувство угаснет. Как же она ошиблась. Потому что, не видя ЕГО, не слыша ЕГО голоса, он начал сходить с ума. Потом, позже, отец признался, что он предпочел бы видеть его в доску пьяным, чем бродящим по дому в обнимку с фотографией и пустыми глазами. Он выпустил из рук шкатулку и закрыл глаза. Сколько раз он убегал из дома? Сколько раз дрался со своими новыми одноклассниками только для того, чтобы выпустить ярость и напряжение? Его начали бояться, но так даже было лучше — никто не лез ни с идиотскими замечаниями и не менее идиотскими комментариями. Он всегда держался в стороне. Только тот выпускной, когда он сорвался по-настоящему в первый раз в жизни. К тому времени он уже почти забыл, как выглядит. Взгляд выхватывал в зеркале только какие-то фрагменты. Но увидеть самого себя целиком… Может, именно поэтому для него стало настоящим шоком то, сколько девушек, набравшись смелости, приглашали с ними потанцевать. Он вытянулся, раздался в плечах, его угловатость ушла, но самым главным его украшением все равно были глаза. Прозрачные, затенённые ресницами. Их выражение делало его странным, что добавляло ему очарования в глазах девушек, таких падких на все необычное. В ту безумную ночь выпускного он стал мужчиной. Не имея никакого опыта, он умудрился довести свою случайную любовницу почти до полной потери сознания, но сам видел перед собой другое лицо и другие глаза. После всего произошедшего за ним закрепилась репутация шикарного любовника. Вот только мало у кого был шанс настолько заинтересовать его, чтобы убедиться в правдивости этого утверждения на собственном опыте. Только если она была хоть каплю похожа на НЕГО. Мать была счастлива. Она верила, ей хотелось верить, что сын вылечился, и забыл про все свои глупости. Только отец смог разглядеть в его глазах глубоко запрятанную тоску. Каждый раз, заходя в дом и натыкаясь взглядом на вырезанное сердце, он тяжело вздыхал. Мать жила в своих иллюзиях, отец смирился с тем, что его сын обречен на страдание. А брат, который был еще слишком маленьким, когда все это начиналось, ничего не знал. Пока не наткнулся на не отправленное письмо. Он потянулся к шкатулке и начал перебирать бумаги, гадая, найдет ли то самое письмо. Нет, ничего, даже пепла. Его единственное письмо, попытка хотя бы так помочь самому себе, признаться в любви хотя бы на бумаге. Тогда он уже закончил школу и поступил в университет. Но старая боль никак не хотела его отпускать. Иногда она почти не мучила его, но стоило только увидеть кого-нибудь, хоть отдаленно похожего на его призрака, как сердце почти разрывалось от боли. Вот в один из таких моментов и появилось это письмо. Когда боль стала уже просто не выносимой он, стирая со щек горькие злые слезы, взял ручку и листок бумаги и*… А утром он, не глядя, зашвырнул его в ящик стола, поклявшись, что эта слабость больше никогда не одержит над ним верх. Но брат, слишком живой и слишком любопытный, зачем-то полез в его стол. И нашел это. Когда вечером он вернулся домой, то узнал, что мать в больнице с инфарктом. Ее мир, мир ее иллюзий разбился — ее сын никогда не забывал ничего, не переставал любить. Он просто хорошо притворялся. Когда она вышла из больницы, он ушел из дома. И сегодня — третий раз, когда его нога переступила порог этого дома, после того как за ним захлопнулась дверь. Уехав в другую страну, он начал жизнь с нуля. Уйдя только с тем, что было в кармане и документами, он умудрился не упасть на дно, не спиться и не сойти с ума. Он медленно, но верно поднимался к солнцу, пытаясь построить хотя бы подобие нормальной жизни. Можно сказать, что у него почти получилось. И резкие приступы депрессии — всего лишь последствия его сверхнапряженной работы, а не некстати всплывших воспоминаний и возникших ассоциаций. Да, он почти поверил в это. Камин в старом зале на его памяти разжигали всего один раз. Но его тепло и мягкое потрескивание дров навсегда запомнились ему. Но сейчас почему-то огонь не принес успокоения. Он сидел на полу перед камином и, как зачарованный, смотрел на язычки пламени, лижущие темнеющую бумагу. Фотографии, письма, записки… Все было там, превращаясь в пепел. Он не оставит себе ничего. Хватит того, что это навсегда останется в его памяти. Когда догорел последний клочок, он встал и, затушив камин, вышел из дома. Осенний дождь, прошедший совсем недавно, очистил звезды, и теперь они сияли нестерпимо ярко. Опавшие листья шуршали под ногами, тревожа звенящую тишину глубокой ночи. Невидимые струны его души дрожали, рождая странную печальную мелодию. Он прощался. Прощался со всем, что когда-то ему было дорого. Со всем, что сделало его таким. Он вернется туда, откуда начал. Вернется, чтобы попробовать еще что-то изменить. Снова попытаться построить свою жизнь, нормальную жизнь. Без НЕГО… ________________________________ *Ты никогда не замечал меня, поэтому сейчас ты не вспомнишь меня. Но это и к лучшему. Я для тебя останусь невидимкой, который живет только воспоминаниями о тебе. Смешно. Ты был со мной рядом почти десять лет. Десять лет я мог смотреть на тебя, разговаривать с тобой, но не видел. Какая ирония… Я люблю тебя, но ты об этом никогда не узнаешь. Люблю, но молю Бога о том, чтобы мы никогда с тобой не встретились. Я боюсь узнать тебя. Боюсь влюбиться еще больше. Пока ты далеко от меня, я могу мечтать. В моих грезах ты такой, каким я видел тебя в последний раз — тонкий, красивый, с сияющими от счастья глазами. Сейчас ты, конечно, изменился. Ты вырос, и я даже боюсь представить себе тебя сейчас. Это слишком больно. Знаешь, раньше мне казалось, что мое чувство угаснет, что когда-нибудь я смогу если не забыть тебя, то хотя бы смириться с тем, что тебя рядом нет. Но ты стал моим солнцем. Пока твой свет согревал меня, моя душа пела. Но, теперь, когда тебя со мной рядом нет, я перестал различать ночь и день. Каждый вздох, каждый взгляд отдается болью в сердце — ведь они не принадлежат тебе. Если бы я мог, я бы стал твоей тенью. Я положил бы к твоим ногам все, все, только бы ты был счастлив. Но кто-то другой исполняет твои желания, кто-то, кому ты улыбаешься. Знаешь, если бы я смог возненавидеть тебя, мне было бы легче. Но я не могу. Я могу только любить тебя. Просто любить. P.S. Я никогда не отправлю тебе этого письма. Просто боюсь, что ты все-таки вспомнишь меня. Потому что однажды, на один миг твои глаза остановились на мне и ты, улыбнувшись, спросил меня: «Как дела?»