Идеология твоего лета

Серые дождливые тучи застелили небо города, и синоптики обещали вечерний дождь — поэтому она осталась без зонта, оставленного в номере, и лишь сильнее куталась в свою вязаную кофту, накинутую прохладным утром и липко согревающую последним теплом её дрожащие плечи. Телефон отключился ещё полтора часа назад, когда она пришла на запланированную месяцем ранее встречу, и до ближайшей автобусной остановки оставалось два квартала, когда начался удушливый летний ливень. Она любила свою работу, прилетела из-за неё в чужую страну, совсем не жалея, что потратила пятнадцать лет на изучение иностранных языков — путешествовала, когда появлялось свободное время, увлекалась фотографией и с упоением слушала истории чужой жизни. Поэтому и мысли о том, чтобы отложить дневную встречу с женщиной, у которой она должна брать интервью, не было. По виду сердобольной старушки нельзя было сказать, что когда-то она была значимой политической персоной или звездой голубых экранов — милая, с уже седеющими волосами и сетью морщин на лице, в цветастом платье и с доброй улыбкой… Виктория не видела в ней ни политика, ни писательницу, хотя именно последней она была несколько десятилетий — издала несколько популярных книг и работала для своего удовольствия в небольшом издательстве, тиражирующем малопопулярную сладко-романтичную современную литературу. Милая и добрая женщина с улыбкой расплавленного Солнца встретила её у порога и предложила пройти в гостиную, сжимая в морщинистых прозрачных руках букет влажных ромашек. У неё небольшой уютный дом у старого парка, окруженный высоким забором и цветущими деревьями — светлые стены и картины с желтеющими высотками встречают гостей в коридоре, приветствуя мечтательным прошлым и слабо отбивающимся в стекле рам светом, деревянная мебель говорит о давно забытом уюте, и ворсистые ковры, щекочущие её ноги, кажутся высокой травой, из которой вот-вот появятся первые светлячки… Она почти завидовала тому, насколько открытой и светлой была эта женщина, насколько гениальными были несколько тысяч страниц её романов, насколько говорливым был её дом. Виктория мечтала о таком — и не могла себе позволить, проводя треть жизни в пути. Когда она возвращалась от Жаклин Бертран и думала лишь о горячей ванне, влажные капли лизнули её кожу, обжигая нежностью и летней усталостью — люди прятались под пёстрыми зонтами и продолжали заниматься своими делами, словно подобное происходит каждый день. Поэтому, уже промокшая и продрогшая, она едва шла к остановке, убирая потяжелевшие от воды волосы, что прилипали к лицу. Она могла бы клясть свою неудачливость, глупость, весь мир — но какой в этом смысл? Мокрая одежда морозила кожу зябкими поцелуями невезения, но это была лишь её неосторожность и вина. Когда он попался ей на глаза, задумчивый и смотрящий себе под ноги, Виктория дёрнулась и захотела спрятаться — он держал большой черный зонт с деревянной ручкой и напоминал… лесную фею? Вероятно. Светлая кожа влажно светилась в пасмурном дне, и деловой костюм собрал на себе белый пух одуванчиков. Скорее от всплеска собственных чувств, она запнулась и едва не упала — он подхватил её свободной рукой и утопил испуганное восклицание в собственной улыбке. Её сердце замерло, а он любил так, как умел, как любили его родители и томили страсть друзья. Любил — красной линией на своём и её запястье, дождливым летним днём, горчащим белым тонкой кожи. Остро вырезанные молочные ключицы были первым, что он смог различить; карамельно-янтарные глаза были последним, что она запомнила — кроме яркого алого, кричащего о романтике и первобытности идеальных душ.