***
Они сидят на кухне, опустошая одну за другой бутылки пива. Сидят молча, если не считать того, что Хосок ойкает через каждые пять минут. — Черт. Сидеть больно. — Ну и не сиди. — Жопа болит, — зачем-то прибавляет Чон и, медленно поднявшись с табуретки, отходит в угол, опираясь копчиком о кухонную стойку. — Ну, зато теперь тебя не будет больше мучить вопрос, кто из нас был в пассиве, — ерничает Юнги и морщится, снова прикладываясь к бутылке. — Черт. Я и сам не понимаю, в какие сопли надо было упиться, чтобы дойти до этого всего. Нам, конечно, много чего приходило на ум по пьяни, но чтобы вот так вот… Блин, серьезно, что такого вообще случиться могло? Хосок шумно отхлебывает из горла. — Я вот сейчас смутно что-то пытаюсь вспомнить, — тут он щелкает пальцами и вскрикивает: — Точно! У тебя же это, женушка твоя истерику закатила опять! Мин чувствует, как холод пробегает по спине и сжимается где-то в районе кадыка. — Блять… Чимин… Они с Паком встречаются уже около полугода. Периодически съезжаются и разъезжаются, потому что Чимин время от времени должен помогать по делам матери, плюс, он студент, и у него постоянно какие-нибудь зачеты и сессии. Но в промежутках они мирно сожительствуют в квартире Юнги. Относительно мирно. Чимин, несомненно, заботливый, хорошо готовит, в отличие от не умеющего заварить даже обычную лапшу Юнги. Он ласковый, трепетный, прекрасный любовник. Но он категорически не переносит алкоголь и всеми силами старается внушить эту неприязнь старшему. Юнги поддается со скрипом. Хотя он в разы уменьшил свою обычную дозу употребления (не пить с его нагрузками и стрессом физически не получается), все-таки иногда с катушек его срывает. И тогда Чимин закатывает ему такие истерики, что вот уж действительно, жена-валькирия, никак иначе. На днях они снова повздорили, и, кажется, Юнги со своим темпераментом немного перегнул. Итог: зареванный Пак уехал домой, а Мин, недолго погоревав, позвонил другу, дабы тот утешил его за стаканом крепкого и посоветовал что-нибудь, как мужик мужику. И сейчас, смотря на этого самого друга, в его, блин, футболке (свою Хосок вчера безнадежно испортил, судя по всему, что-то на нее пролив), с багровеющими засосами на шее и опухшим от алкоголя и сна лицом, Юнги обессиленно плюхается на табурет и закрывает лицо руками. — Блять… Чимин меня убьет. — Ой, не начинай, — Хосок плюхается рядом с ним и кладет руку на плечо. — Во-первых, с какого перепугу он вообще должен об этом знать? — Это нечестно по отношению к нему… — Это, прежде всего, безопаснее по отношению к тебе. Потому что, в противном случае, уже не ты, а тебя выебут. Или, наоборот, лишат секса до конца твоих дней. Тебе оно нужно? Вот и я о том же. Во-вторых, ну блин. Мы были пьяные. Мягко говоря. Окей, мы были ужратые в хлам. И вряд ли то, что мы с тобой сделали… кхм, в этот раз, хуже того случая, когда мы подожгли волосы на голове Джуна, м? Юнги невольно хмыкает. Намджун их тогда избегал около двух недель и еще пару месяцев потом каждый раз, когда кто-нибудь в их окружении доставал зажигалку, начинал орать благим матом. — Хен, это уже произошло. И хрен мы что теперь изменим. Поэтому все, что мы можем сделать сейчас с тобой, — это максимально постараться замести следы и просто выкинуть из головы все, что было. — Звучит определенно проще, чем есть на деле, — иронично подмечает Юнги, но почему-то на душе становится легче. — Хоби, а ты… — вдруг вспоминает он и на всякий случай спешит уточнить, — ты не злишься ведь, да? Ну, то есть… Ты, вроде как, по девушкам, все дела… — Все нормально, — отмахивается Хосок и ободряюще улыбается. — Один раз не пидорас, что называется. Да и потом, ты мой лучший друг, так что с кем, если не с тобой… — Пиздец, чувак, ты странный, — смеется Юнги, небольно пиная Хосока в бок. — Давай, поднимай свой больной зад, утырок, пошли наводить порядок. — Узнаю старого доброго Юнгза, — усмехается Хосок, шлепая Мина в ответ по руке. — И больной мой зад, раз уж на то пошло, по твоей вине.***
Дома Хосок долго стоит перед зеркалом, рассматривая ярко-малиновые отметины на шее. Определенно, Юнги постарался. Зря Пак переживает так, по крайней мере, по пьяни Мин усердный. Впрочем, Хосок ничего не знает про «навыки» хена на трезвую голову… У него в горле перманентный комок из невысказанного, гложущего уже несколько лет и никак не желающего рассасываться. У него в памяти сумбурные отрывки из снов, а в телефоне — куча совместных фото и фото, о которых сам Юнги не знает. Скоро Чимин остынет и вернется, и все снова заживут так, как и жили до этого. И, может быть, история повторится. Эти голубки поссорятся снова и будут плакаться, Чимин — в плечо матери, Юнги — в плечо Хосока. И мать Пака, и Чон буду выслушивать это все. По вполне себе закономерным причинам. Ну, в случае с Хосоком, почти. А впрочем, нет смысла. Потому что он дал себе слово молчать. Пока Юнги счастлив в объятиях этого Пака, пока печется о нем, пока эта истеричная мелочь не порвала с ним и не съехала от него окончательно. И кто знает, чем кончится все тогда. Может быть, а может быть, и нет. Хосок переживет это. Он точно уверен. Перезимует. И все-таки немного сложно свыкнуться с этой мыслью, когда в зеркале отражается твоя несчастная шея, на которой несколько часов назад нетрезвый Юнги ошибочно ставил пометку «мой». — Сука.