Мать монстра

…С противным, злорадным смешком эти твари трогали ее своими отвратительными руками, а потом волокли к своему господину Дахоку. Сейчас он не был ни в обличье Иолая, ни в своем огненном облике — нет, сейчас это был чудовищный черный демон с когтями, длинными и острыми, словно ножи. Ненавистные Зене баньши бросили ее к ногам своего бога, и он что-то довольно заворчал им в ответ. — Чего ты от меня хочешь, демонический ублюдок?! — прокричала Зена. — Я вижу, что мы не смогли уничтожить тебя окончательно, но это еще можно исправить! — О боги! Девочка, ты все еще не поняла? — хохотнул Дахок. — Только уничтожив мир, можно убить меня, это как отрицать собственную тень! Не убьешь же ты все живое на свете, что отбрасывает тени из каприза наслаждаться голым светом? Что до того, чего я хочу… Тебя. Всю. — Что?! — Красивое лицо Зены исказила гримаса отвращения и ужаса. Представив, что сейчас ей предстоит претерпеть насилие, чудовищное насилие от этого ужасного создания, не являющегося ни человеком, ни — в ее глазах! — божеством, она похолодела от ужаса. Ее первым порывом было кинуться на врага и попытаться убить его, хоть он и говорил, что бессмертен, но полученная ею в битве с баньши рана ослабила ее и причиняла ей сильные страдания. К тому же его прислужницы тут же догадались о намерении пленницы и моментально среагировали, схватив ее всем скопом и держа крепко, как в тисках. — Умницы мои, вы отлично служите мне, — сказал Дахок своим верным баньши, — а теперь привяжите эту маленькую, чернявую сучку к кресту так, как это сделал однажды ее любимый Цезарь и сломайте ей ноги! Хохоча и повизгивая от удовольствия, баньши стали привязывать конечности Зены к уродливому, черному кресту, сооруженному, видать, специально для этой цели. Поверженная воительница вздрагивала всем телом, дергалась и все еще пыталась отбиваться, но жалкими были ее потуги. Когда все было готово, одна из прислужниц Дахока решила докончить это истязание и изо всей силы ударила амазонку молотом по ее стройным, красивым ногам. Та зашлась криком точно, как тогда, когда ее подверг этой муке тот, кого она любила. — Ха! Даже сейчас ты думаешь об этом римлянине, хоть и клянешься ему в ненависти! — проговорил Дахок, приближаясь к распятой. — Но его здесь нет. Здесь есть я, и я покажу тебе, как вмешиваться в мои планы! — Зачем ты делаешь это? — угасающим голосом спросила Зена. — Видишь ли, дорогая, — начал демон, уже очутившись совсем рядом с ней, — ты убила моего бедного внука Разрушителя, которого родила моя любимица Надежда. Теперь ты должна возместить мне эту потерю. Но с тобой я не буду так нежен, как с твоей милой подруженькой… С этими словами монстр вонзил свой чудовищных размеров детородный орган в лоно Зены, и боль, которую она испытала, заставила ее забыть даже об адской боли в ногах. Чувствуя, что все в ней разрывается от этой муки, Зена вопила и, забыв о гордости, молила о пощаде, но Дахока это лишь раззадоривало. Он толкался в ней все быстрее и резче, рвя своими безжалостными когтями ее плоть… Когда, наконец, все было кончено и он сбросил в нее свое проклятое семя, бог тьмы велел своим слугам бросить искалеченную Зену в темницу. …С переломанными ногами Зена валялась трупом в этой мрачной и смрадной дыре и, изнемогая от страданий, вспоминала все, что когда-то совершала в своей жизни дурного. Перед ее мысленным взором проносились горящие села и лица бесчисленных жертв, среди которых выделялось одно юное, залитое слезами личико — личико маленькой Каллисто. «За что?!» — снова и снова допытывалась у воительницы девочка. Зена убаюкивала свою совесть мыслями о том, что она давно исправила причиненное ею зло своими добрыми делами и что Каллисто сама виновата в том, что превратилась в чудовище… Когда же ей удавалось ненадолго забыться сном, она видела перед собой лица двух людей — главных в ее жизни. Первым из них был Цезарь. Он заглядывал ей в глаза своими жгучими черными очами и насмешливо, но и не без грусти, улыбался… так, словно хотел ей что-то сказать. Потом его образ мерк из-за являвшегося ей после него образа милой Габриэль — девушки, которая изменила ее жизнь. — Габби… Моя Габби, ты здесь? Ты пришла? — стонет в бреду несчастная. Но взгляд Габриэль становится горестным, и в нем появляется непривычная твердость. — Зачем ты убила моего сыночка, Зена? — с укором спрашивает она ее. Тут воительница понимает, что перед ней не ее верная подруга, а злейший ее враг — Надежда. В исстрадавшейся душе ее поднимаются отчаяние и злоба. Ей кажется, что она уже мертва и что душа ее попала в Тартар. — Твой сын был монстром, как и ты сама! Он не должен был жить среди людей! — кричит Зена и… просыпается. Увы, пробуждение для нее было не лучше этого кошмарного сна. Переступив через свою проклятую гордость, она принялась звать на помощь. Но то ли никто не слышал, то ли делали вид, что не слышат. В ответ на мольбы если не отпустить, то хотя бы убить ее, а не оставлять жить искалеченной, ее безжалостные стражницы только смеялись. В душу Зены закрадывалось непривычное ей чувство страха. Она боялась жить… Да, иногда сама жизнь может быть пыткой. Бросив саму мысль о возможности спастись, она теперь желала хотя бы быстрее умереть. А еще она все чаще вспоминала о том, как обошлась с дочерью подруги. Правда, она тут же говорила себе, что поступила правильно и что Надежда была не человеческое дитя, а лишь оболочка… врата, через которые Дахок должен был прийти в этот мир… и пришел. Зена не верила в его заумные, философские бредни о том, что нужны и тени, а не один лишь голый свет. Она не была философом, она была воином, и слова старого софиста не нашли никакого отклика в ее душе. В ее глазах тьма была злом, как и тот, кто ее олицетворял. Она убила сына Надежды и заставила его же обманом убить свою мать? Что ж, пусть так. «Око за око, зуб за зуб», как говорят ее друзья-иудеи. Разве не Надежда убила ее собственного бедного сыночка Солона? Разве не она лишила ее, Зену, родной кровиночки, которую она хоть и не растила сама, но любила всем сердцем? Плод ее любви… ее настоящей любви. Для всех ее бедный мальчик был сыном Бораеса, но она-то знала правду… Да и как можно приравнивать какое-то безобразное чудовище, подобное Разрушителю, к ее бедному ангелочку с невинными голубыми глазами? Теперь они закрылись навсегда… закрылись из-за Надежды. Так стоит ли ей, Зене, каяться за то, что она хотела уничтожить дьявольское отродье еще до того, как оно подросло и стало сильней? «У меня больше не будет детей, никогда не будет! — сказала она себе мысленно. — Ведь такую боль причиняет их потеря!» Но не успела она подумать так, как ощутила приступ тошноты и толчок в живот! Зена оглядела свое страждущее тело и с ужасом обнаружила, что выглядит, словно беременная на четвертом или пятом месяце!.. Внутри нее теперь чудовище — плод насилия Дахока! Сделав это печально открытие, женщина закричала от боли и вновь принялась умолять о скорой смерти. Ответом на ее мольбы был лишь хохот баньши. Но Зена не унималась и продолжала кричать. Обезумев, она рвала на себе волосы и билась головой о стену. — Глупышка! — хихикнула, заглянув к ней, одна из стражниц. — Ты ведь удостоена великой чести — родить нашему богу наследника — нового Разрушителя! Правда, великий Дахок знал, что ты не оценишь этой чести, и после родов ребенка мы у тебя заберем. Сказав так, баньши покинула Зену, оставив ее наедине со своими мыслями. Первое, что ощутила искалеченная и опозоренная воительница, было чувство облегчения. Пусть она и родит не ребенка, а монстра, ей, может, даже не дадут увидеть его, избавят ее хотя бы от этого. А потом… потом она надеялась на то, что ей даруют скорую смерть. Но время шло, и тот, кто находился в ее чреве, все чаще просился на волю… все чаще хотел увидеть жизнь. Глупенький! Думая о нем, Зена стала ощущать непонятную ей самой жалость. Он ведь будет так же безобразен, как и Разрушитель. Для людей он станет врагом, монстром, которого надо уничтожить… она сама сказала бы также, встреться ей подобное чудище. Но может ли она думать так о том, в ком течет ее кровь? Это ведь ее ребенок — плоть от ее плоти. Да, для других он будет некрасив, но она — его мать, и для нее он будет самым лучшим. Она будет любить его и жалеть еще больше — так, как если бы он был больным калекой! Он рос в ней с удивительной быстротой — точно так же, как Надежда на ее глазах росла в Габби. Но у Габби в качестве защитницы и утешительницы была она сама, а рядом с ней нет никого, кто бы защитил или утешил… Прошло пару дней, и ее тело стало совершенно бесформенным. Теперь она была еще беспомощнее и беззащитнее, и ей требовалась нянька-сиделка. Должно быть, Дахоковы слуги шепнули ему об этом, и он озаботился тем, чтобы мать будущего Разрушителя получила должный уход и присмотр. К Зене была допущена служанка, которая стала находиться при ней почти безотлучно. Она терпеливо выслушивала жалобы Зены, утешала, как дитя малое, кормила и перепеленывала ее, перевязывала ей раны и смазывала маслом пролежни. При этом лицо ее всегда было закрыто либо капюшоном, либо полумаской. Ничто не заставило бы ее открыть его, но и сама Зена отчего-то боялась просить ее об этом. Говорила эта незнакомка всегда мало и тихим голосом, но Зене чудилось в нем что-то знакомое и… пугающее. Иногда ей приходила в голову одна смущающая мысль, особенно, когда ей доводилось смотреть в глаза сиделки, сверкавшие сквозь прорези маски… Бывшей воительнице захотелось проверить свою догадку… — Послушай… Мне надо что-то сказать тебе, — сказала незнакомке Зена таким голосом, словно готова была умереть и не могла говорить громче. Когда же незнакомка наклонилась, чтоб услышать ее получше, воительница ловко сорвала с нее маску и, страшно побледнев, вскрикнула, будто увидела призрака. — Надежда, ты?! Зачем ты здесь? Хочешь потребовать ответа за свою смерть? Так я бы только рада сейчас была смерти… — Да, это я, Зена, — с грусть, но без злобы отвечал двойник Габриэль, — и я не привидение или тень. Я жива, хоть и рада этому не больше, чем ты. А смерть твоя мне не нужна. — Значит, хочешь позлорадствовать, поиздеваться надо мной? — не верила в ее миролюбие Зена. — Я убила твоего сына, и ты пришла, чтобы забрать у меня моего? Так знай же, что я буду бороться за него — я не дам вам его у меня украсть! Неужели тебе мало было моего Солона? — Убила… — тяжко, вздохнув, начала Надежда. — И думала также, что убила и меня, но… твоего Солона я не убивала. — Она на миг умолкла и грустно покачала головой. — Рассуди сама: может ли это сделать ребенок? Про Геракла, правда, рассказывали, что он задушил двух змей, но у меня-то нет стольких сил. Взываю к здравому смыслу! Подумай, даже ты разве смогла бы уже в детстве задушить римского легионера? Ведь нет? Почему же ты мне, когда я была еще младенцем, приписала смерть воина? И ты разве сама видела, что я убила Солона? — в глазах дочери Габриэль была легкая укоризна. — Не видела, — согласилась Зена нехотя, — единственные улики против тебя — это то, что ты была в том доме и что ты — дочь Дахока, которой должно быть доступно многое, недоступное простым смертным. Геракл, на которого ты ссылаешься, сын бога, но ведь и ты дочь… Темного Бога, — решила она все же не употреблять слова «демон», — а значит, могла теоретически заставить его самого повеситься, а то и просто задохнуться. Она отвела взгляд. — Но ведь и для тебя есть что-то святое, даже если я права, — продолжила Зена. — Чего у тебя не отнимешь, так это того, что ты всегда любила Габриэль… Поклянись ее жизнью или же именем отца, что это действительно была не ты. И, быть может, скажешь тогда, кто. Что же до возможной мести… Видишь, какая я стала? Я и так наказана. Калека, обреченная на потерю ребенка… По злой иронии судьбы, в некотором роде я ношу твоего сводного брата или сестру. Надежда покачала головой и невесело улыбнулась. — Месть? — проговорила она. — Я не собиралась тебе мстить. Я хотела лишь одного — дать тебе почувствовать, каково это быть жертвой, быть отверженной самой и знать, что твой ребенок тоже будет отверженным. Но я клянусь жизнью моей матери и именем отца, что не я убивала британского воина. Я не знаю, отчего он умер, ведь я была тогда еще слишком мала. Но не я убила его. Солон тоже был убит не мною, хоть мне и хотелось отомстить тебе за то, что ты разлучила меня с матерью. А умертвила его… шаманка Алти. — Что ты говоришь?! О чем ты?! — вскричала Зена. — Неужели тебе самой никогда не приходила в голову эта мысль? Она была самым яростным преследователем и врагом для тебя с тех самых пор, когда перестала быть для тебя искусительницей. Она же и прокляла твоего сына еще в утробе и не только из-за того, что ребенок мог заставить тебя свернуть с темного пути. Она знала ЧЕЙ он! Взгляды Надежды и Зены встретились, и амазонка поняла, что та знает всю правду — то, что она скрывала от других, не могло укрыться от дочери бога тьмы. — Алти ненавидела твоего сына, Зена, потому что знала, что он от Цезаря, — снова заговорила Надежда, делая ударение на каждом слове. — Что ей до этого? — глухим голосом спросила побежденная воительница. — Она его любит так, как только может любить женщина с такой темной, таинственной душой, как у нее, — отвечала Надежда. — Любит и видит в тебе соперницу. — Она может быть спокойна, — с бессильной злобой произнесла Зена, — я ненавижу его и всегда… Договорить она не смогла и, пронзительно вскрикнув, схватилась за живот. — Началось? — спросила Надежда и, не дождавшись от Зены ответа, принялась хлопотать вокруг нее. — Не дай им отобрать у меня ребенка… — простонала та. — Я не позволю этого, не переживай, — ответила, пожав ее пальцы, дочь Габриэль. Она стала приготавливать роженицу, но схватки у Зены оказались ложными. Они прошли после того, как Надежда перевернула Зену и дала ей выпить обезболивающую настойку. Та немного успокоилась и даже задремала. Бывшая врагиня задумчиво и даже сочувственно смотрела на нее. Она видела, что Зена по-настоящему полюбила свое еще не родившееся дитя и ее не пугает даже то, что оно может родиться похожим на… При мысли о Разрушителе Надежда почувствовала, как на ее глаза навернулись слезы. Но мстить его убийце она не станет, нет. Она поступит иначе… Как только Зена очнулась, Надежда сказала ей: — Послушай, если ты не хочешь, чтобы у тебя забрали ребенка, ты должна уходить отсюда. Зена горько усмехнулась и бросила на нее мрачный взгляд. — И все-таки, ты издеваешься надо мной! Как же мне, калеке, отсюда уйти? Разве что у меня вырастут крылья, как у птицы… — Ну, помочь тебе отрастить крылья я не могу, а вот помочь снова ходить могу попробовать, — и не подумала обижаться на это Надежда. — Как же? — удивленно спросила Зена. — Ты ведь не Лао Ма и твоя магия — магия Тьмы, а не Света. — А мне и не потребуется здесь магия, я немного разбираюсь в медицине, — улыбнулась дочь Габриэль. Заставив Зену снова выпить обезболивающее, она стала вправлять ей кости, действуя при этом предельно осторожно. Конечно, полностью вылечить ноги Зены она не сможет, но ходить та будет, пусть и хромая. — Ну вот, я спасла твои ноги, — радостно объявила она своей подопечной по окончании операции, — теперь подымайся и идем со мной. Не веря своему счастью и все еще ожидая какого-нибудь подвоха, Зена поднялась на ноги и, морщась от боли, сделала первые шаги. — Нет, так ты недалеко уйдешь, — сказала Надежда. — Не хотелось мне применять магию, но придется. Взяв Зену за руку, она растворилась с ней в огненной вспышке. С момента своей мнимой гибели дочь Габриэль и Дахока стала могущественнее и теперь владела теми силами, которых раньше у нее не было. Вместе с Зеной они очутились у какого-то лесного домика. Наверное, раньше он принадлежал охотнику, но сейчас пустовал, оставленный им. Однако же, это жилище все еще было пригодно для жизни, и именно в него отвела Надежда беременную Зену. — Будь здесь, пока не родишь, — сказала она, уложив ее на устланное шкурами ложе в охотничьем домике. — Я бы хотела остаться здесь и помочь тебе, но, увы, не могу. Отец хватится меня и может наказать. Затем Надежда стала объяснять Зене, как выбраться из леса и выйти на тропу, которая должна была вывести ее к себе подобным — к людям. — А теперь прощай — мне нужно уходить! — сказала она и исчезла в пламени, прежде чем Зена успела поблагодарить ее. Пару часов спустя у нее начались схватки — уже не ложные, а настоящие. Роды были ужасно тяжелыми, и женщина вопила и корчилась, словно грешница в Тартаре. Зена думала, что эти роды будут стоить ей жизни и стала мысленно просить прощения у всех, кто был обижен ею или из-за нее пострадал — у Каллисто, Надежды, ее сына и даже за что-то у Цезаря. — Простите меня… простите меня, все, — стонала она в горячечном бреду. — Габби, прощай навсегда! После всего содеянного ею она должна гореть в огне, а значит, с Габриэль ей больше не встретиться — ни в этой жизни, ни в другой. Но Зена ошибалась. Умереть ей было суждено не сегодня. В последний раз вскрикнула она — мучительно и жалобно — и родила ребенка. Правда, ребенком это создание вряд ли кто-то назвал бы. Родилось что-то страшное, все обросшее звериной шерстью и обладавшее устрашающими, острыми шипами и когтями. Издав что-то среднее между человеческим плачем и звериным ревом, оно потянулось к материнской груди и стало сосать из нее молоко вместе с кровью. Его матери хотелось кричать от боли, но она молчала и терпеливо ждала, пока маленький звереныш насытится. — Полегче, родной, — лишь раз простонала Зена, не выдержав. Он что-то заворчал в ответ и хотел обнять ее, тут же оставив красные полосы на ее теле. Мать осторожно отстранилась от него и ласковым, хоть и чуточку дрожащим голосом сказала ему: — Не надо так делать, не то поцарапаешь маму. Ты же не хочешь этого? Ребенок опять заворчал, и ей почудилось, будто он произнес слово «мама». Это умилило Зену, и она нежно погладила его пальцы — там, где на них не было шипов. В ответ он замурлыкал, словно котенок. Ему очень хотелось обнять маму вновь, но он боялся сделать ей больно и потому в последнюю минуту останавливался. Был он нежным, ласковым, внимательным, и ему очень хотелось сделать любимой мамочке приятное… хотелось, чтобы она почаще улыбалась, но она почему-то грустила… Зена видела, что у ее сына уродливая внешность, но прекрасная душа и радовалась уже тому, что не случилось наоборот. Он дарил ей много приятных минут, но одно обстоятельство тревожило ее: ее мальчик рос не по дням, а по часам, а чтобы расти ребенку, как известно, нужно хорошо есть. Ее молока и… крови было для него уже маловато. Зена охотно отдала бы ему всю свою кровь и плоть, чтобы он жил ими, но тогда у него не стало бы родительницы и защитницы, а этого она уже не могла допустить. Ослабевшая после родов и от кровопотери бывшая амазонка собиралась с силами и выходила поохотиться на зайцев, лис, ласок и разных мелких лесных хищников. Их она скармливала своему любимому сыночку, и он жадно погружал зубы в их мясо. Когда-то Зена могла бы ужаснуться, увидев такое зрелище, но не сейчас. Сейчас она ощущала удовлетворение матери-хищницы, глядящей на то, как ее детеныш пожирает мясо жертвы. В этом было что-то дикое, первобытное… Но Зена не пугалась этих пробудившихся инстинктов, этой животной стороны материнства. Вскоре ее сын подрос уже настолько, что мог охотиться и сам. Теперь он мог и прокормить себя сам, поймав какую-угодно живность, и накормить свою мать, которая могла приготовить на огне какое-нибудь блюдо из звериной туши. А однажды вместе с добычей он принес для матери охапку лесных цветов — анемон, колокольчиков, фиалок, ветрениц. — Мам, это тебе! — проревел он, протягивая их ей. Со слезами на глазах Зена приняла этот букетик. Это расстроило и привело в недоумение ее мальчика — он же хотел порадовать мать, а она вместо этого плачет! Он непонимающе заворчал, а она в ответ ласково провела рукой по его лицу — страшному для других, но самому красивому для нее. — Маам… — протянул он, тут же растаяв. Зене мучительно хотелось обнять своего сына, но она не могла этого сделать, ибо знала, что будет исколота его шипами. Это снова опечалило ее. Внезапно, она поймала себя на мысли, что до сих пор не дала ему имя и вместо этого зовет его лишь «малыш», «сыночек» или «мой любимый». — Любимый… — произнесла Зена вслух. — Я стану звать тебя Эраст, что значит «любимый»! Ты теперь Эраст! — Эраст! — довольно проворчал он. …Жизнь в лесу, в заброшенном охотничьем домике уже не была тягостна для Зены и ей не так уж хотелось покидать его. Она могла бы остаться жить здесь вместе со своим мальчиком и ради него, но где-то там, во внешнем мире ее Габби была жива и ждала ее. Она должна была вернуться… но все же не спешила делать это. Но совершенно неожиданное, ужасное событие вскоре заставит ее сделать это… Тем вечером Эраст вернулся с охоты израненный, окровавленный. Он кричал на своем полузверином-получеловечьем языке, издавал жалобные стоны и просил от матери помощи. Из его невнятных объяснений перепуганная мать поняла, что он повстречал дикого кабана и вступил с ним в бой. Увы, ее сын был еще слишком юн, а зверь силен и свиреп. Эраст убил кабана, но при этом пострадал и сам. Зена была немного сведуща в медицине и знала некоторые лекарственные травы. Собрав их, она принялась лечить ими сына. Увы, это лечение не было достаточным для него и лишь немного облегчило его страдания, ему требовалась помощь настоящего лекаря. Поняв это, Зена решилась идти за помощью. Но тут Эраст, увидев, что мать собирается уйти от него, начал плакать и жаловаться на это. Ребенок, все-таки!.. — Маам, не уходи! — всхлипнул он. Зена почувствовала, как ее сердце болезненно сжалось. Нет, она не может оставить его одного! Она пойдет с ним вместе, помогая ему идти. Да, другие люди будут напуганы его внешностью, но они не смогут не увидеть его нежную душу и детское сердечко! — Нет-нет, я не оставлю тебя, милый! Мы пойдем вместе! — ласково сказала она ему, стараясь не плакать. Эраст что-то проворковал в ответ — слова мамы обрадовали его. Вместе они собрались в путь, и Зена помогала ему идти, заботливо поддерживая его. Шипы сына ранили ее кожу, но она не замечала этого. Мать думала лишь об одном: как помочь своему сыну. Вот, наконец, показались крестьянские жилища, и Зена облегченно вздохнула. Сейчас она спросит, где найти лекаря, и ей обязательно помогут. Должны помочь! Эраст ослабел, и раны доставляли ему большие страдания, но присутствие матери придавало ему сил. Подойдя к ближайшему из домов, бывшая воительница решила заговорить с его хозяином — детиной, возившимся в это время в огороде. — Эй, человече добрый! — крикнула она. — Моему сыну нужна помощь! Не скажешь нам, где живет лекарь? Человек остановился, не спеша выпрямился и обернулся на крик. Боги! Он надеялся, что собственные глаза обманывают его, и он не видит… то, что видит. Какая-то похожая на нищую голодранку, но дебелая и еще пригожая баба, а рядом с ней… какое-то страшилище — не то диковинный зверь, не то человек-уродец с шипами на теле. От страха крестьянин принялся орать. — Не бойся, мы не хотим тебе зла! — стала уговаривать его Зена. — Мой мальчик не такой, как все люди, но он добрый и милый! Он мухи не обидит! Но тот все орал и орал, не унимаясь. Опомнившись, он хотел кинуться наутек, но потом его взгляд упал на брошенные им же вилы, и в голову ему пришла одна мысль. «Если я сейчас сбегу, то в глазах всей деревни буду трусом и посмешищем. В то, что я расскажу, все равно никто не поверит. Решат, что меня напугал какой-то воришка, ряженый оборотнем или еще кем. А вот, если я сейчас заколю его, то стану народным героем — убийцей чудовищ! Меня станут как Геракла чествовать! Ну же, ну, смелее… а этот нетопырь, кажется, еще и подранен…» С этими мыслями храбрец с вилами кинулся на Зену и ее сына, прежде чем она успела среагировать. Увидев, что на них надвигается какой-то злобный человечишко со странной штуковиной в руках, Эраст выбежал вперед, заслонив мать собой. Вилы вонзились в его грудь, и он стал со стоном оседать на землю. — Мама… — прошептал он и закрыл глаза… навсегда. Зена в каком-то ступоре смотрела в его помертвевшее лицо, не в силах поверить в происходящее. Нет-нет, это не может быть правдой, это просто кошмарный сон! Сейчас она проснется и обнимет своего сыночка, даже если это объятие оставит на ее теле царапины и настоящие раны. Но пробуждения не наступало… она не могла очнуться от этого сна, и ее мальчик тоже не просыпался. Тогда несчастная мать поняла, что это конец и с полным невыносимой муки криком упала на тело своего сына, обнимая его и надеясь найти в его объятиях смерть. Но этого не случилось — Эраст был моложе, нежели Разрушитель в день своей смерти и в день мнимой смерти Надежды, и его шипы не обладали подобной смертоносной силой. Зена выла, словно раненная волчица. Для нее будто повторился тот проклятый день, когда она потеряла Солона. Потеря любимого ребенка, бессилие, чувство безысходности и неотвратимости судьбы… Почему?! За что?! Да, Эраст был другим, не таким, как остальные, но его душа была светлой душой невинного ребенка. Он хотел одного — видеть, что мама его любит и что она счастлива. А еще хотел обнять ее, но она ему не позволяла. Глупая! «Прости меня, мой мальчик…» Тут безжалостная память нарисовала ей картину гибели Разрушителя… гибели в материнских объятиях. Надежда наконец-то обняла своего сына, как она сама сегодня обняла своего… Она, Зена, тогда обманом заставила Разрушителя убить мать… вернее, думала, что заставила. Мать, которую он боготворил… так же, как Эраст ее саму. Как могла она поступить столь жестоко и подло? Она ведь сама была матерью… Верно, была и думала, что мать Разрушителя отняла у нее сына. С ее стороны это была и защита невинных, и месть. И второе было для нее главным. А Разрушитель был для нее монстром, чудовищным созданием, которое убьет людей и избавится от богов. Что ей до переживаний этого монстра? И вот ее сыночек оказался монстром для этого крестьянина, и тот убил его, думая, что совершил доброе дело. Вот только в отличии от Разрушителя он своим существованием никому не угрожал. Хотя… что такого уж злого сделал сын Надежды? Сейчас, представляя себе его облик, Зена вспоминала, что не увидела в нем зла. Если не считать тех моментов, когда он смотрел на врага, то есть… на нее саму, в его взгляде не было злобы. Мало того! Это был взгляд невинного пятилетнего ребенка. Зена хорошо помнила тот момент, когда он увидел Габриэль и принял ее за свою мать. Тогда его глаза лучились сыновней любовью и радостью. Разве зло любить умеет?.. Пророчили, что он станет великим человекоубийцей, но человек был убит им лишь один раз. Конечно же, смерть хотя бы одного человека — это уже трагедия, но скольких убила она сама? Однажды, когда она была еще кровавой разрушительницей наций, ее сожитель Бораес укорил ее за одну напрасно отнятую жизнь. В ответ на это Зена со скучной миной на лице вздохнула и сказала ему: «Одним больше, одним меньше… Какая разница?» Даже Бораес, этот грубый и жестокий варвар, был человечнее и лучше ее… Да, каким чудовищем была она когда-то! Вот уж кто настоящий монстр, а не бедный сын Надежды! Но если бы ей дали увидеть себя младенцем и приказали убить еще в колыбели, чтобы она не выросла и не смогла творить зло, смогла бы она убить себя маленькую? Неужели у нее поднялась бы рука? Зена прекрасно знала ответ. Нет, не поднялась бы. Так отчего же она посчитала себя вправе решить судьбу Разрушителя и самой Надежды, когда она была еще крошечным младенцем? Заставить любимую подругу убить собственную дочь — это так жестоко… Теперь Зена могла признаться самой себе, что будь Надежда ее дочерью, она плевала бы на все мрачные пророчества о ней и защищала бы свое дитя против всего мира. Она постаралась бы быть ей самой лучшей матерью и помогла бы ей победить в себе зло… если оно в ней действительно было. Надежда сама выбрала бы свой путь, а не пошла бы по пути своего отца, на который ее заставили ступить. Но, может, в словах Дахока есть доля истины, и тьма не является злом и не менее важна для мира, чем свет? Эта мысль смутила Зену, но она уже не была уверена ни в чем… …Пока Зена предавалась своему горю, каялась в совершенном ею и жалела о несовершившемся, убивший ее сына крестьянин побежал сзывать окрестный люд, чтобы показать всем убитого им монстра и рыдающую над ним мать-ведьму. Пусть народ решает, что с ней делать — на костре сжечь или камнями побить. Люди не сразу поверили ему и вначале посчитали его слова пустыми, но он так настойчиво уговаривал их пойти за ним, что их стало одолевать любопытство. Время спустя Зену и ее мертвого сына окружила беснующаяся толпа. Добрые люди убедились в правдивости слов детины и стали ругать осиротевшую мать последними словами и плеваться в ее сторону. В толпе уже стали раздаваться голоса «Сжечь, ведьму!», когда на горизонте показался отряд римских солдат. Впереди него скакал их красивый, гордый и выглядевший необычайно молодо предводитель в шлеме с султаном и алом командирском плаще. Замыкала это шествие крытая повозка, внутри которой сидел кто-то, кого нельзя было разглядеть. Завидев римлян, крестьяне стали разбегаться кто куда, и бесстрашный убийца чудовищ не стал исключением. Зена же никак не отреагировала на происходящее и даже не подняла головы. — Интересно… Что здесь происходит? — проговорил предводитель легионеров, и звук его голоса, когда-то ненавистный Зене, сейчас оставил ее равнодушной и безучастной. Меж тем, его самого вид этой женщины поразил куда больше, чем вид поверженного чудовища. Сейчас ее трудно было узнать, но что-то в ней казалось ему до боли знакомым. С мыслью об этом он заставил ее взглянуть на себя. Да, он узнает эти глаза — глаза цвета неба, самые прекрасные глаза в мире! Глаза его любимой противницы… Но боги! В них больше не отражается мысль, не отражается жизнь… Остановившийся, бессмысленный взгляд безумной. — Итак, Зена, — торжественно, но в то же время не без грусти заговорил римлянин, — ты покарана самой судьбой. Если боги хотят уничтожить человека, они отбирают у него разум. Так случилось и с тобой. А теперь Судьба и Удача — два моих божества — отдают тебя в мои руки. С этими словами он вытащил из ножен свой меч, и тот зловеще блеснул в его руках. Цезарь взмахнул им над Зеной. — Теперь ты умрешь, но навсегда останешься в моем сердце… среди других побежденных Цезарем. Но тут, под влиянием новой мысли он остановился. Победа над беззащитной сумасшедшей не принесет ему, Цезарю, славы. Это недостойно его. Намного мудрее будет сохранить ей жизнь и выходить ее, чтобы потом сделать своей преданной рабыней или… воином Рима. Приняв это решение, он спрятал оружие и объявил своим солдатам, что отныне эта несчастная находится под его защитой. В этот самый момент из остановившейся повозки вышла высокая, стройная женщина с темными кудрями, обрамлявшими умное и красивое, пусть и несколько хищной красотой лицо. Ее колдовские глаза, чей взгляд обычно был мрачен, сейчас светились лукавством, веселостью и довольством. Прежняя Зена узнала бы в ней одного из своих злейших врагов, но для этой новой Зены будто больше ничего не существовало в этом мире… Римская матрона посмотрела на нее сверху вниз, в свою очередь ничем не показав того, что узнает ее. Потом она кошачьей походкой приблизилась к Цезарю и поинтересовалась у него: — Что здесь происходит, дорогой? — Да вот, подобрал одну бродяжку, лишившуюся ума и чуть не погибшую по недоразумению, — отвечал он. Голос Юлия был совершенно спокоен, но чего ему стоило это спокойствие, знал только он сам. — Мы давно не были вместе, — заглядывая в ее глаза, заговорил он опять. — Мне так нужна твоя любовь, Алти… Матрона очаровательно улыбнулась и на глазах у Зены страстно поцеловала его в губы. Безумная словно что-то почувствовала, и по ее бледной щеке скатилась слеза. Один из легионеров услышал, как она шепчет какие-то бессвязные слова. Прислушавшись внимательнее, он уловил: «Солон… наш сын». Несмотря на то, что римский воин был закален в боях и его сердце давно огрубело, ему стало как-то не по себе. Но он быстро забыл об этих словах, посчитав их больным бредом…