К
Ты видел бога, и он смеялся над тобой. Он говорил, в тебе нет смирения. А ты плевал в него слюной и желал, чтобы это была кислота. Знаешь, Корифей, а ведь бог-то прав. Он подарил тебе друга и врага одновременно, которого ты можешь любить и ненавидеть сколько угодно, а ты всё портишь. Его портишь. Вы все уже давно не подростки, но злоба и ревность помыкают тобой, когда ты видишь, как на твоё посягают. Кто такой Волки? Очередной недо-рэпер, недо-баттлер, недо-человек. Очередная собака, ластящаяся к случайному прохожему, что поманил её косточкой. Кто такой Аббалбиск? Давай ты не будешь думать об этом. Не думай о том, как ты строчишь пулеметом ударов по его телу, и он, прошитый насквозь, падает на мостовую. Не думай о том, как, разъяренный, поворачиваешься спиной и уходишь, нет, у б е г а е ш ь домой, прятаться в объятьях Кристины. С ней ты добрый семьянин, порядочный гражданин, да? Образцовый муж. Пейнтбол по субботам, дача по воскресеньям, очки для чтения, выбор обоев для детской, серый свитер на вырост, вежливая улыбка для её родителей. Смотришь в зеркало — и не видишь себя. Нет, не так — не на видишь себя. А с ним… на войне, как на войне, верно? Не думай, не думай, не думай об этом. Читаешь его длиннющие сообщения: он говорит, что у тебя добрые глаза, пока ты сжимаешь в руке пистолет. Он говорит, что, вопреки им, тебе нельзя давать в руки оружие. Он прав, как и бог, которого ты видел недавно, ведь тебе невыносимо хочется выстрелить.А
Василиса гладит тебя по синякам, удивляясь, как в спортзале можно быть таким неаккуратным. — Единственный раз без меня пошел — и смотри, что получилось, — шутит она добродушно. Твои пальцы в её волосах. Окровавленная футболка в стиральной машине. Похмелье в голове, сухость во рту. Вкус вчерашнего на языке. И ведь не скажешь ей правду — не поймет. — Вась, — говоришь нежно, — мне пройтись надо, ненадолго, ок? Она кивает, подает тебе кожанку, пропахшую сигаретами, и закрывает за тобой дверь. Тебе действительно нужно пройтись, но лишь до ближайшего бара, чтобы с вымученным видом клянчить виски по скидке. «А если оптом? Да, прямо сейчас. Вывезу, естественно» И после первого же стакана вспоминаешь. Жаркое лето было, когда он поцеловал тебя впервые. (Как и тогда, с К… неважно). Вы только что отбаттлили на Слово Москва. Хотя «отбаттлили» — слово, не совсем применимое к тому, что вы творили на сцене. Движения словно заигрывают друг с другом, носы соприкасаются, глаза сверкают, а зрители шумят в ожидании развязки. Москва или Питер, Москва или Питер? Вы скатились со сцены в суматошном клубке из тел, и организаторы растащили вас, словно мартовских котов, сцепившихся в своём весеннем безумии. Ты удрал с дружками через черный вход, а потом, громко хохоча, писал ему: «Ну, как получилось?», и он отвечал: «Первоклассно!». А потом было «Через 15 мин на Ленинградском вокзале» и твой восторженно-предвкушающий вдох. Он пришел, улыбаясь, обнял тебя, сказал, что все поверили, и что вы ебаные бандиты. Ага, говоришь ты, смотря на его широкую улыбку, бандиты. Он следит за твоим взглядом, он ловит его, он такой понятливый, он целует первым, и это так ожидаемо, что ты сам тянешься к нему, подталкивая в вокзальный туалет. Вы залетаете в первую открытую кабинку и жадно-жадно шарите по телам друг друга, всё ещё возбужденные после недо-баттла. Он говорит, Вараб был в ярости, ты говоришь, заткнись и целуй меня, тот час получая укус в нижнюю губу. Сейчас ты не веришь, что сказал такое, но тогда… тогда это казалось правильным. Ты уехал через полчаса, увозя в Питер запах его футболки. Еще один стакан. Неловко вытаскиваешь сигареты, бармен выгоняет тебя курить на улицу. Свежий воздух нихуя не отрезвляет, потому что ты вынимаешь телефон и долго смотришь на аватарку с ним, его женой и псом. А потом пишешь, пишешь, пишешь целое эссе тому, от кого опять не получишь ответа.В
«Я буду далеко не первый и не последний, тот, кто отдавал тебе всё, я буду тебе вечно петь свои песни, хоть всё и так понятно без слов» Выключаешь собственный трек. Клик — отправляешь его Сереже. (Скачай моё сердце через Айтюнс). Клак — приходит ответ. «Ты так сексуально шепчешь „война“ в начале» Он называет это дружбой. «Что вчера было?» «Ничего» Он называет это честностью. «Волк? Что-то случилось?» Сердце предательски кольнуло. Он это специально, знает, что растаешь, что забудешь обо всём. Для других — собака, для него — Волк. «Нахуя притворяться?» «Я не притворяюсь» «Не ври себе, Сережа. И мне не ври» «Я не вру. Вчера я был на работе, а потом пошел домой» Ты называешь это полным пиздецом. Представляешь, насколько ему похуй на тебя. Все поцелуи жарким летом — ложь. Все вчерашние слова — правда. Ты — жалкая замена, всего лишь минутная слабость, не чета тому, в чьи руки он стремится так жадно. Бежишь в ванну и кашляешь, кашляешь, кашляешь, пока раковина не становится цвета парусов Александра Грина. Боль раздирает грудь, огромный ком поднимается к глотке, рот разрывает что-то влажное, водопады темного вина обрушиваются на кран. Ты моргаешь, смотришь вниз — белизна пустой раковины слепит глаза. В изнеможении смыкаешь их. Видишь сквозь веки, как берешь в руки промокшее сердце и несешь его ему. Ну вот. Лёд тает, а тронулся ты. Возвращаешься к компьютеру, пишешь: «Кого ты любишь?» А в ответ: «Маму и Мирона» Снова шутки. Ученые называют это механизмом преодоления. Ты называешь это блядством. Больше не можешь справляться. Так хочешь встретиться с ним, заставить пояснить за всё дерьмо, схватить за грудки, прижать к себе, глубоко вдохнуть и… Зубы вгрызаются в горячее горло (еще вчера ты толкался в него), червлёная жидкость хлещет тебе в лицо, вкус похож на кислую вишню, и ты пьешь его до дна, до самого-самого дна. Стереть с эмали свежую кровь твою не могу Снова смаргиваешь. Смотришь в экран. Концовка 1: «И тебя» Концовка 2: Нет новых сообщений. И ты понимаешь, что до этого дня вы словно были в одной комнате, в темном углу, уютно скрытые от мира в своей общности. А он открыл дверь и вышел туда, где его ждал человек-война.