Ангел

Полоска света высвечивает плывущие в воздухе пылинки. В комнате давно поселился запах затхлости, несмотря на практически полностью отсутствующую мебель, сделав воздух непригодным для дыхания, но Вениамин отказывается проветривать её. Он сидит на матрасе и смотрит на голую стену напротив. В голове невероятно пусто, словно что-то, что жило там, умерло. Словно тогда он убил сразу двух людей. Или он был мертв раньше? Пальцы сжимают истертый переплет его карманной Библии. Иногда ему кажется, что она горячая, почти раскаленная и обжигает пальцы. Иногда ему кажется, что весь мир застыл во льду. Холодные люди, холодные взгляды. Горячие губы Гриши. В голове порой мелькают образы. Отголоски прошлых фантазий и желаний. Девичьи тела, обнажённые до тонких полосок ткани на сосках и лобках, мокрые от пота напряжённые мышцы на спинах полуобнажённых парней, длинные пушистые волосы спускающиеся в ложбинку между грудей, сухие губы, сжимающие сигареты. Алая густая кровь на мягких пшеничных волосах. Иногда ему мерещится засохшая кровь на пальцах и тогда он в попытках смыть её, сдирает с рук слой кожи железной мочалкой для посуды. Мама плачет, перебинтовывая ему руки, а он просто гладит её, оставляя на волосах кровавые следы. Её волосы не такие мягкие и пахнут рыбой и улицей. И кровью. Он вдыхает этот запах и по щекам катятся непрошеные слезы. Однажды он узнал как пахнет солнце. А позже навсегда лишил себя его. На голых стенах порой чудится всякое. То игра света и тени рождает причудливые узоры, то игра разума с безумием порождает чудовищ. Однажды в полоске лунного белого света ему почудились тощие ноги разной длины. Он не смог поднять взгляд выше, только смотрел как эти ноги с острыми коленками, прихрамывая, ходят от начала до конца лунной полосы, словно пленённые ею. Вениамин зажмурился и когда открыл глаза снова — образ рассыпался на миллиарды пыльных мушек. В следующую ночь он не открывает глаз, но слышит скрип половиц. Он знал о чувствах Гриши, чувствовал, как чувствуют солнечные лучи на своей коже, но признавать их головой не хотел. Воображал себя Иисусом с учениками. Учеником. Думал, что несет ему свет и излечение, а в итоге принес только холод и тьму. Не того человека Гриша выбрал для того, чтобы любить. Не то время Гриша выбрал, чтобы его любить. Может, если бы он появился чуть раньше... Может ему бы удалось согреть серую и пустую душу Вениамина. Наполнить чем-то светлым. Тогда бы тот если и обратился к Библии, то только к той её части, где говорят "возлюби ближнего своего". И узнал бы, что возлечь с мужчиной, не так страшно, как того убить. Он сидит и смотрит в стену, сжимая свою карманную библию. Он игнорирует прислонённый к стене в углу комнаты крест и сидящего на нем, освещенного солнечным светом, Гришу. И тонкие, словно светящиеся изнутри ноги, и мягкие пшеничные волосы, испачканные кровью, и глаза, смотрящие с нежностью. Особенно их. В тонкие запястья и лодыжку правой, той, что короче, ноги вбиты гвозди и кровь стекает на пол, образуя под крестом настоящее озеро. Гриша улыбается одними уголками губ и весь его внешний вид шепчет Вениамину об ангелах и мщении. — Ты же за мной пришёл, так забирай, — говорит, наконец, Вениамин. Гриша лишь слегка качает головой. — Ты с кем там разговариваешь? — звучит сонный голос матери из-за двери. Она взволнованно топчется на месте и слегка скребет деревянное полотно, не давая сыну забыть о себе. — С ангелом, что за мной пришёл, — честно отвечает Вениамин. — Веник, ты чего? — испуганно шепчет его мама, и ручка двери начинает дёргаться под её напором. — Гриша за мной пришёл. Простил меня отец, видно, да к себе зовёт. — О чём ты, Веня? — дверь ходит ходуном от мощных материнских рывков, но держится. — Это же я Гришу освободил. И от тела его больного, и от разума. Он ведь, грешник, хотел меня за собой вниз утащить. А теперь он — ангел. И пришёл меня от грешных мыслей спасать. Я ж знаешь, мама, всё никак его тепло и голос, и волосы мягкие, и губы влажные из головы выкинуть не могу. А это грех. Грех. — Веня... — хрипит мать из-за двери и позволяет истерике захватить себя. Плачет и плачет, пока на пороге открытой двери не появляется Вениамин. — Ты не плачь, мам, я ж тебя там ждать буду. Ты только не греши. — Да какой тебе рай, Веня, какие ангелы... — мотает головой мать, а потом кидается сыну на шею и сбивчиво шепчет. — Ох, прости меня, Веня, за всё прости. И за отца, урода, прости, и за работу мою вечную прости, что не замечала тебя... не услышала зов о помощи. Она толкает его обратно в комнату и закрывает дверь. Вениамин слышит её торопливые шаги, а потом и: "Алло, скорая?" Дальше не слушает, возвращается на свой матрас. Гриша уже спустился с креста и ждет его там, присев на самый краешек. И когда Вениамин садится рядом, Гриша обнимает его как раньше, и в душе что-то тлеет, а потом вдруг разгорается в пожар. И все горит — все обиды, всё одиночество, все совершенные ошибки. И Гриша горит тоже. Вениамин кричит, раздирает матрасную ткань в клочья, расцарапывает лицо. Вскоре трое крепких мужчин спелёнывают его как ребенка и тащат окровавленного и безумного к выходу, а Гриша нежно улыбается ему со своего креста. Так кто же оказался Иудой?