«У вас порок сердца, — заявил он категорически. — Ваши чувства развиты сильно, линия разума очень короткая. Зато вы музыкальны. Вы любите помечтать, но как супруг ничего не стоите. И всё же я вижу здесь троих детей. Вы дипломат по натуре, склонны к скрытности и доживёте до восьмидесяти лет»
«Он столкнул меня с сиденья и тут же умчался. Я знал — ничто не может его удержать. Я знал также, почему он меня не взял с собой. Из-за Пат. Готтфрида он бы не прогнал» Эрих Мария Ремарк «Три товарища»
Никогда бы не прогнал. Его невозможно было прогнать. Даже думать о том, чтобы избавиться. Иногда мне кажется, что после его смерти я больше не жил. Хотя одна часть предсказания, которое бросил Ленцу в ту страшную ночь астролог, сбылась у меня: долгая жизнь (как же он любил всех этих гадалок, знатоков звёзд, а по большей части – шарлатанов). Пятьдесят… наверное, мне придётся отбывать на Земле все не прожитые годы Готтфрида. Он очень сильно хотел жить… Как-то раз я стоял в мастерской и услышал на улице крики. — Господин Ленц, почему вы не можете быть таким же серьёзным, как господин Кёстер и господин Локамп! — возмущался Юпп, оттирая от своих лба, щёк и подбородка полоски моторного масла. Ленц же безудержно хохотал: — Ты теперь похож на дикаря, Юпп! Я видел дикарей! Я знаю, что говорю! Ленц не мог жить без шуток. — Знаешь, однажды правнучка инков смотрела линии на моей ладони и заметила, что я тоже сосредоточенно разглядываю их. Тогда она воскликнула: «Чужестранец, не делай такое серьёзное лицо. В твоих голубых глазах сразу же отражается скорбь всего мира!» Так что если ты, дитя прагматичного века, увидишь меня серьёзным, то потеряешь от горя тридцать лет жизни. Я открывал мастерскую в одиночестве. И вот в одно солнечное утро (иным оно и быть не могло) в окно постучался Ленц. Он широко улыбался, его волосы выгорели на жарком солнце Рио. — АААААмииииго! — кричал Ленц, размахивая своим чемоданом. А три минуты спустя он уже разбирал его на столе в мастерской. — Из жаркой Америки я привёз кучу амулетов: для любви, для счастья, от сглаза, для богатства, от страхов, — он гремел маленькими камушками, потом попросил меня выбрать один. Я потянул уже было руку к коричневому кружочку, но Ленц остановил: — Стой-стой! Закрой глаза и возьми тот камень, на какой рука ляжет. — А зачем так? – поинтересовался я. — Сама судьба приведёт тебя к тому, к чему нужно, - жизнерадостно заявил товарищ. Нос явно был горд вместе со своим хозяином. Я закрыл глаза. А когда открыл, в моих руках был бирюзовый камушек. — О! Амулет счастья! Ты счастливчик, Отто! — Ленц похлопал меня по плечу. — А я вытащил амулет богатства. Я буду богат, слышишь! Этот мир мне пообещал, - и он собрал камушки, а потом кинул их в мешок. Ленц остался в мастерской со мной. Он посчитал, что вместе амулеты счастья и богатства принесут делу успех. Потом присоединился Роберт. На тридцатилетие Готтфрид подарил ему тот самый амулет, который «носили цари, в котором заключены силы Солнца, Луны и Земли, не говоря уже о прочих мелких планетах». Эти амулеты я потом отдал своим племянникам, повторяя слова Ленца: «Они будут охранять вас и обратят в бегство враждебного Юпитера». Дети не понимали. — Какого Юпитера? Я пожал плечами и засмеялся. Я не помнил, что имел в виду мой друг. Когда вернулся Робби, Альфонс стал называть нас «три товарища». Я и Робби были спокойные. А Ленц… Ленц бродил по мастерской и пел. Сидел со мной в машине и пел. Шёл по улице и пел. Весной носился со своей любимой сиренью и расставлял повсюду банки с ней. Представьте себе мастерскую, которая усыпана цветами… Робби бесился и просил убрать весь этот сад в какой-нибудь угол. — Это серьезное заведение, а не цветочный магазин! — Детка, ты зануда! — отвечал Ленц, брал сирень и раздаривал её девушкам и старушкам. Если случались неприятности, Готтфрид заставлял забыть о них хотя бы одним видом своих растрёпанных волос. Он подходил ко мне, ставил бутылку коньяка и молчал. Кто бы мог подумать, что он — балабол и весельчак, успокаивал меня своим молчанием. А Роберта Ленц вытаскивал из задумчивости острыми словечками. Да, он часто подшучивал над ним. Но делал это не из-за вредности, а скорее, из-за любви к «нашему ребёнку», как он называл его. Робби был упрям и серьезён. Наверное, он верил, что может что-то изменить в жизни, хоть и много размышлял над тем, как все вокруг плохо. А Ленц... он никогда не думал. Он был, как ветер. Вот он здесь, вот уже там. И все ему рады, потому что вокруг страшно душно: от уныния, от печальных мыслей. Однажды Ленц сидел на подоконнике, свесив ноги вниз, как четырнадцатилетний мальчишка. Я присел рядом и взглянул на его лицо — какое-то радостно-грустное, лицо последнего романтика. Потом закурил и дал сигарету ему. Минут 5 мы молчали. Ленц выбросил окурок, посмотрел на меня, а потом опустил голову на моё плечо. Он всегда верил в лучшее. Тогда мы не произнесли друг другу ни слова. ...Григоляйту всегда не хватало его смеха. Альфонсу его длинных речей. А мне до сих пор не хватает его молчания. Иногда во сне я вижу, как он садится возле моей кровати и просто смотрит на меня. Знаете, он всегда приходит, когда в жизни что-то не ладится. Если бы не он, я бы не пережил войны. А весной Ленц не навещает меня. Потому что я ставлю на окно сирень. Не в вазы. В такие же обычные банки, в которые их ставил он. Эта сирень напоминает мне о нём.