Часть 1
11 мая 2017 г. в 00:50
Одинокие люди совершают безумные вещи. Одинокие мальчики впадают в отчаяние и не умеют просить о помощи. Отчаяние — глубокий океан, заполненный горечью, непониманием, обидами и черной пустотой, в которых сначала захлебываешься, потом судорожно глотаешь, а после привыкаешь и дышишь ими.
Учиха Саске не нужно было привыкать. Просто в один момент он вдруг оказался на самом дне, и все содержимое вместе с мокрым песком и склизкими водорослями, острыми пористыми камнями и соленой водой оказывается в его легких, заполняет их и заставляет отрастить себе жабры.
Саске почти не замечает этого, погружается глубже с каждым днем, не держа в планах и мысли всплыть и вдохнуть другого воздуха — чистого, возможно, с солеными нотками, но свежего и отдаленно напоминающего ему тот, которым он дышал раньше.
У Саске много проблем. Бессильная злоба, стоящая комом в горле и режущая его острыми иголками, вспарывающая внутренности и заставляющая кровоточить, казалось, давно мертвое сердце, которое бьется только благодаря жажде крови. Саске снится кровь — своя и чужая. Он стоит в ней по колено, позже — по грудь, еще позже погружается с головой, но он не хватает ртом воздух и не предпринимает ни единой попытки выбраться из бурой горячей лужи, окрашивающей его тело и одежду. Он упивается этим ощущением, чувствуя во снах удовлетворение, которое редко испытывает наяву.
Безумие сопровождает Саске последние годы. Оно идет бок о бок с ним сначала, а после садится на плечи и шепчет на ухо предложения, не дает выбор и плавно направляет. Саске не сопротивляется, не хочет, его устраивает. И он раз за разом рассекает грудные клетки катаной и пропускает через чужие тела разряды молний.
Его глаза кровоточат, а сердце перестает биться. Кожа — ледяная, губы — обветренные и сухие, взгляд — хладнокровный и расчетливый. Саске знает, чего хочет. Он выжигает свои желания на коре головного мозга, на мертвом сердце, на выгнивших легких, которым уже не нужен воздух.
— Снова кошмар?
Саске вздрагивает и открывает глаза, чувствуя на взмокшем лбу теплую ладонь. Ласковые пальцы перебираются на щеку, но стоит Саске слегка поморщиться, сразу же исчезают. Глаза Сакуры в полутьме комнаты напряженно блестят, отражая свет уличного фонаря, а в уголках губ таится отчаяние и печаль.
— Спи, — качает головой Саске, отворачиваясь. Он не рассказывает о преследующих его снах, не рассказывает о том, как страшно ему становится после пробуждения, как все внутри сжимается от одной мысли, что сон — не кровь, облепившая его тело, а этот дом, не теряющая надежды Сакура, шумный Наруто и до сих настороженные взгляды жителей деревни, направленные ему в спину.
Еще больше Саске боится, что он сделал неправильный выбор, что в итоге свернул не туда, так и не достигнув цели. Что безумие, пустившее внутри него корни, окажется правым — Саске не должен был сдаться так рано, выдохшись из-за нескончаемой борьбы с самим собой.
Что, поддавшись сентиментальности, он наплевал на то, к чему шел долгие годы, расчищая себе путь и оставляя горы трупов позади себя. А перед самым финишем смирился с поражением и трусливо попросил прощения.
За все.
За все то, что раньше — или до сих пор? — считал правильными и единственно верным.
Одеяло не шуршит, тишину комнаты ничего не нарушает. Сакура даже дышит незаметно, замерев и не отнимая встревоженного, полного беспокойства взгляда от его лица. Она не спрашивает, что ему снится. Знает, что Саске не расскажет. Она слишком хорошо его знает и никогда не делает лишних шагов навстречу, всегда действует осторожно и с оглядкой, чтобы знать, что может вернуться к отправной точке, чтобы начать сначала.
Когда успела так повзрослеть, думает Саске. Спрашивает сам у себя и снова морщится. В груди неприятно щемит и в горле становится горько и противно.
— Ложись спать, Сакура. Все нормально, — говорит он, вздыхает и поднимается с кровати.
Сакура остается на месте, но напряженно следит за ним. Не задает вопросов, но едва удерживается. И Саске вновь вздыхает — негромко и немного устало. Внимание — докука. Забота — больно режет невидимым острием. Саске пытается не обращать внимание, пытается привыкнуть и научиться принимать это так, как нужно. Без раздражения. Получается плохо, но Саске благодарен Сакуре за терпение и удивительную ненавязчивость. Даже несмелость в каждом слове и каждом движении. Она не обваливает на него все свои чувства сразу, а дает дозировано, словно лекарства пациенту.
— Я попью воды и вернусь, — объясняет Саске, понимая, что если он не объяснит, Сакура встанет и пойдет за ним.
На кухне темно и скрипят полы. Саске на ощупь добирается до полки с чашками, берет одну и долго смотрит на блик все того же уличного фонаря на гладком фарфоре. Перед глазами кровь, мертвые тела и множество врагов, которые остались живы. У Саске еще множество незаконченных дел. А внутри свербят муки выбора.
Чужие руки обхватывают его со спины неожиданно. Сакура появляется словно из ниоткуда, неслышно подойдя сзади. Она утыкается лбом ему между лопаток, тянется наверх и почти незаметно касается губами его шеи сразу под линией волос. Саске только чувствует ее теплое дыхание на коже. Напряженные плечи расслабляются, а пальцы перестают сжимать судорожно чашку.
— Тебе не стоит подходить так внезапно.
— Однажды ты уже убил меня.
Сакура озвучивает это впервые, но в ее голосе нет упрека. И Саске благодарно кивает темноте впереди себя.
— Это была иллюзия.
— Нет, не тогда, — Сакура говорит с тихой печалью и без желания обвинить. — Когда ты ушел из деревни и оставил меня одну.
— Я оставил тебя с Наруто.
Молчание длится всего секунду, но Саске кажется, что вечность. У него ощущение, что он сказал что-то лишнее, не нужное, но не может понять что. А Сакура уже мягко отвечает:
— Да, ты оставил меня с Наруто.
Саске поворачивается к ней и пытается найти в ее лице хоть каплю обиды, но видит лишь молчаливую грусть и такое знакомое отчаяние. Сакура не отводит взгляд. И тишина снова повисает между ними.
— Я очень боюсь, что не смогу помочь тебе, — шепчет Сакура. — Я боюсь, что я не панацея от твоих кошмаров. Что я не справлюсь, что ты не справишься. И мы оба сойдем с ума. Свихнемся от этой безнадежности. Мне сложно, Саске-кун, — она кусает губы и внутреннюю сторону щек, слегка кривится от переполняющих эмоций, но не плачет. И Саске вновь чувствует благодарность.
Он зарывается пальцами в ее волосы, осторожно перебирает их и думает, что не может позволить себе еще одной ошибки. Если он свернул не туда немного раньше, если это было его ошибкой, то он не может совершать другие — выбрав этот путь, он должен идти по нему, спотыкаясь о кочки, потому что не знает дороги и чувствует себя слепым, но он не может упасть. А если упадет, то должен протянуть руку и позволить помочь себе встать.
Сакура цепляется в него пальцами, тычется носом в грудь и вдруг резко поднимает голову.
— Помоги мне, Саске. Пожалуйста, помоги мне хоть чуть-чуть.
В воздухе слишком много непонимания, отчаяния, затравленного одиночества и страха оступиться. Просьба, сказанная почти шепотом, отдается в ушах предсмертным криком, непривычное обращение по имени режет слух, и Саске вздрагивает всем телом, приходит в себя, стряхивает оцепенение и, прикрыв глаза, прерывая их зрительный контакт, лишь прижимает Сакуру сильнее к себе, утыкаясь носом в ее взъерошенные волосы.
Он постарается. Он не позволит ей упасть и утонуть в том океане, из которого едва выбрался сам. Он не даст невысказанным обидам и одиночеству вытравить все ее внутренности и остановить такое большое и несправедливо прощающее его сердце.
И понимание, что он не один спотыкается, идя по выбранному пути, он не один слепо и на ощупь пытается найти дорогу к цели, он не один опасно пошатывается и тянется к чужой руке, желая удержаться на ногах.
Он понимает и неожиданно глубоко вдыхает другой, свежий и отдаленно напоминающий прошлое воздух. Воздух, который заставит расшириться его иссушенные злостью легкие, а пульсу снова забиться под кожей. Потому что кому-то нужна его помощь. Потому что он хочет хотя бы раз быть тем, кто протянет ладонь и сожмет трясущиеся в панике пальцы, чтобы уверенно поднять на ноги и повести за собой.
— Я помогу, Сакура. Я помогу.