Ocean in your eyes.

Тихо... Слишком тихо. И эта тишина мёртвая, гробовая, пугающая... ТАМ так же тихо. В этот июньский вечер, когда мир замер во времени, отражаясь в глазах кудрявыми волнами пришёл уже четвёртый год. Год без него... Когда я первый раз приехал к океану, я не думал, что жалкие серые скалы и небрежно раскинувшаяся бедная растительность, могут так завораживать человека. Он был тем человеком. Тем, кто навсегда изменил мою жизнь. Он тогда сидел на берегу такой одинокий, с небрежно раскинувшимися на плечах кудряшками. И казался таким маленьким, не смотря на то, что был на голову выше меня. Познакомиться с этим человеком было почти невозможно. Каждый раз он отвечал коротко, резко, отрывисто. Так я провёл с ним все лето. Он сидел и любовался океаном, а я им. Его глазами, кудрями, телом... Но настал день уезжать. Я подсел к нему в последний раз за то лето. Тогда он в первый раз посмотрел на меня. Он долго смотрел мне в глаза с изумлением и восхищением. Потом сказал тихо, почти шепотом: — Океан, Луи. В твоих глазах... Океан...— и тогда он поцеловал меня. Человек, с которым я почти не говорил и которого при этом отлично знал. — Ты будешь... Здесь?— это было единственным, что я мог произнести. Он улыбнулся. — Я буду со стихией, пока не стану стихией.— Это напугало меня и удивило. "Стану стихией..." — что это могло значить? Но я понял все потом. Уже слишком поздно... Я приехал к Хаззу следующим летом. Он сидел там же. Его взгляд был так же устремлен в океанскую бездну. Я опять сел рядом. Но он молчал. Кудряшка не сказал не слова, только обнял меня. Табун мурашек пробежал по моей спине, когда я почувствовал его сердцебиение. Через секунду на моей майке появились горячие соленые капельки. Он плакал... — Ты вернулся... Приехал— он дрожал, целуя мою шею. Я обнял его. — Хазз, Гарри, конечно вернулся, я не мог тебя оставить. Тише...— я поцеловал его в кудрявую макушку. До ушей доносился гул прибоя, но он был лишь фоном. Лишь никому не нужным фоном.... Потом он захотел быть ближе к своей стихие. Он поступил в военную академию. Стал капитаном подводной лодки. Я гордился им. Тогда тишина ещё была наполнена надеждой и ожиданием, неизвестностью. Приятной неизвестностью. Гарри вернулся через три года. Так я ещё не рыдал никогда. Мы никогда много не говорили, тогда тишина была наполнена уютом и торжественностью. Я был с ним... — Я хочу детей, Лу— неожиданно. — Хаз, мы можем поехать в детдом и взять малыша к себе в семью, хочешь?— я улыбнулся. Его глаза светились счастьем и тишина тоже была наполнена им. Но была и тревожная, страшная тишина. Это было когда Хаза призвали на военные действия. Тишина была болезненной, невыносимой. Тогда он нежно целовал меня, гладил детей. Он любил нас и всегда был любимым. И тишина была режущей и невыносимой, когда Наил, ворвавшись ко мне в дом заявил, что Гарри больше нет. Тогда я понял, что все, что я строил всю свою жизнь, рухнуло, как карточный домик... Дети спят. Это и есть страшная тишина. Это беспечная тишина. Они любили Хаза, до сих пор любят. И он ушёл... Это не его вина и мы с ним... Знакомый дом. Отдаю маме спящих малышей, взглянув на наши комочки в последний раз. Больно. Теперь и они будут источником тишины, когда всегда заглушали её своими криками... Я подхожу к океану. Захожу в воду по пояс. "Стану стихией..." Он стал ей. Я иду к тебе, Хаз. Лёгкие медленно наполняются водой. Наполняются мёртвой тишиной, которой так боялся Луи...