Стану минутой твоею каждой

Мэтт не знает, когда позволил этому случиться. Он и не вспомнит, когда нырнул с головой во всё это. Кажется, всегда был лишь Гарри. А всё, что до него — неважно. Всё, что до него — осталось в прошлой жизни. Всё, что до него, ему больше не нужно. От Гарри он пьянеет. От Шама его ведёт похлеще, чем от любимого выдержанного виски. Гарри и делать ничего не надо. Просто улыбка — и эндорфины убийственной дозой проникают в кровь, даря чувство счастья. Такого искреннего, безусловного. Не-вы-но-си-мо-го. Один взгляд глаз цвета горячего шоколада — и он пропадает. Мэтт не помнит, когда перестал играть, когда чувства стали отнюдь не выдуманными, а настоящими. Понятия не имеет, когда потерял над ситуацией контроль. Он не знает, не помнит, даже не думает. Он просто себя отпускает. И позволяет этим чувствам поглотить его без остатка. Одним только решением, продиктованным велением сердца, мир сузился до Гарри. Можно называть это как угодно. Привязанностью, помешательством, слепой влюблённостью. Мэттью никакого дела до этих ярлыков нет. Ему плевать. Пока он может видеть Гарри. Изучать, запоминать, боготворить. Любить. Гарри будто пронизан солнечным светом. От него идёт неимоверная энергия, он излучает счастье, делясь абсолютно с каждым, кто его окружает, теплом. Гарри словно небо на закате. Красочный , яркий, запоминающийся, красивый. Недоступный. Гарри — горная река, преодолевающая препятствия напролом, упорством крушащая все преграды. Сильный, настойчивый, смертельно опасный. Гарри — настоящий ангел. Ему неведомы вспышки злости, раздражение либо нервозность. Он держит себя в руках, неся позитив и добро. И если Мэттью перепадает хоть немного внимания, он чувствует себя окрылённым. Гарри — загадка, которую хочется разгадывать вечно. Складывать пазл, по крупицам приближаясь к правильному ответу. Какой кофе он любит, где предпочитает отдыхать, что приносит ему больше всего удовольствия, чем он дышит, чем живёт. Узнавая все эти детали, Мэтт невольно чувствует себя ближе. Гарри — маленький ребёнок, радующийся любой мелочи. Заливисто смеющийся, улыбающийся так солнечно, так лучисто, что внутри невольно разливается тепло. Он бы душу продал за этот смех, да только она уже давно ему не принадлежит. Гарри словно огонёк в морозный зимний день. К нему тянутся все без исключения, а он ничуть не возражает. Как можно? И порой ему, Мэттью, достаётся чуть больше тепла. В такие минуты он по-настоящему счастлив. Гарри будто гроза, прошедшая после нестерпимо жарких дней. Он успокаивает в душе Мэтта то, что отчаянно рвётся наружу, одним лишь жестом, прикосновением или словом. Порой достаточно лишь взгляда. Гарри — глоток кислорода, без которого он наверняка задохнётся. Гарри — его жизненная необходимость, первичная потребность. То, без чего он жить не сможет. Гарри милосерден и жесток одновременно. Шам знает, он всё видит, замечает, смотрит пронзительно. Он не может не видеть, ведь это Гарри. Мудрый, такой проницательный Гарри. Ему не нужно ничего говорить, чтобы Мэтт понял. «Всё это неправильно, Мэттью. Я не могу», — читается в любимых глазах, затуманенных какой-то грустью. Мэтт знает, что было бы нечестно что-то требовать от Гарри. Это он, он, а не Гарри испытывает то, что для Шама табу, совершенно не представляя, куда его это приведёт. Порой Гарри смотрит с тупой болью, и этот взгляд режет Мэтта без ножа, рвёт у него что-то внутри. Но Мэттью прощает. Потому что не может иначе. Мэтт — сосуд, наполненный Гарри до краёв. Достать из него любовь к Гарри — не останется ничего. Шама в нём так много, что его самого больше нет. Он упивается этим, изредка признаваясь самому себе, что никогда не сможет задушить это. Не станет. И пусть Гарри не может ответить тем же, пока Мэттью ловит улыбку, предназначенную для него, он живёт.