Алая магия хаоса

      Магия Бэкхёна привлекательная и опасная, она словно яркая бабочка, напитанная ядом, дотронься — умрёшь. Магия смертельная, хоть и восхитительно красивая. Она алая, будто кровь, и мерцающая, как серебро в лунном свете.       Из-за этого его не любят. И боятся. А он смотрит на всех с опаской, исподлобья, взглядом ощупывает и щурит чернильно-чёрные глаза с алым отблеском, смертоносным, роковым. Как удерживать силу других, директор придумал — перчатки, очки, выпрямители энергии, медитации. А вот как сдерживать Бэкхёна — не знает никто. Даже он сам.       Он, конечно, не безумный зверь, но когда сила плещется через край и Бэкхён заглядывает в алую бездну, сдержать его может только специальная комната, полный контроль самого себя и голос директора, который своим тихим голосом через динамики говорит, что надо дышать ровнее, чтобы Бэкхён успокоился. Помогает не всегда. Сила Бэкхёна слишком велика.        Бэкхён умеет подчинять, насылать морок и опутывать своими мерцающими сетями чужое сознание. Он умеет шептать о том, чего нет, но люди верят. Даже директор — сильнейший телепат. И от этого страшно. Бэкхён может дарить сладкие сны и безумные кошмары, он может разрушать и создавать, манипулировать чужим разумом и силами природы, ему подвластны энергетические взрывы, гипноз, левитация, телепатия и телекинез.        А совсем недавно он сумел создать щит, когда энергия хлынула через край и норовила уничтожить пусть и не самых любимых одноклассников, но всё же людей. Обратный щит, защищающий всех от себя самого. Бэкхён — не убийца, что бы там о нём не говорили другие ребята. Пусть и называли его силу магией хаоса даже преподаватели.       Именно в тот день, когда он гасил в очередной раз рвущуюся наружу мощь, решил сбежать из школы на время, чтобы познать себя. И может, никогда больше не возвращаться сюда, где всё равно его сторонились. Потому что у него всё слишком. С перебором, передозом. Почему у других одна способность, в крайней случае — три, а у него столько всего? И как он мог использовать свои силы с пользой, если они за гранью? Если даже имеющие суперсилы профессора говорили о нём, как о маге?       Но возможности убежать пока не представляется. В школе зорко следят за такими детьми. А сегодня класс пополнился новичками, и теперь с них вообще глаз не спускают. Не сказать, что школа — тюрьма или клетка, но алая магия течёт по венам, бурлит и просится наружу. Бэкхён чувствует себя загнанным зверем. Он уже полгода здесь, научился многому, но ему душно и тесно в школе. Особенно, когда по вечерам идёт к себе — в специальную защищённую комнату в дальнем крыле. Чтобы если плеснёт через край, не задело остальных учеников. Какая никакая забота и даже подобие дома и семьи, которой у него никогда не было.       Рядом с Бэкхёном садится новичок и смотрит прямо в глаза: — Привет, меня Чунмён зовут. А тебя?       Бэкхён щурится, готовый отпрыгнуть в любой момент, но невольно зависает на мягкой улыбке и доверчиво протянутой руке. Ладонь меньше, чем у него, светлая-светлая, будто фарфоровая, и сам мальчишка больше на куколку похож — такие же идеальные и правильные черты лица. И глаза без страха смотрят, будто не бьются на донышке зрачков Бэкхёна алые всполохи. Будто не трещит от напряжения воздух, и профессор не замирает на полуслове. — Бэкхён, — кивает Бэкхён и осторожно пожимает протянутую руку, концентрируя всё своё умение сдерживать потоки силы. — Приятно познакомиться. Ой, прости, сейчас урок, не хочу, чтоб нам влетело.       Бэкхён кивает и немного отодвигается от Чунмёна, который будто полкласса собой занимает. На уроке Чунмён отвечает много, словно знает тему лучше преподавателя, чем откровенно злит любимчика профессора. За неделю Чунмён знакомится со всеми и покоряет своей открытой улыбкой если не всех, то многих.       Чунмён рассказывает о том, как рад оказаться в этой школе и как ему уже тут нравится. Он часто прикасается к Бэкхёну при разговоре. Всегда садится рядом на уроках. И много говорит, заполняя собой тишину. Раньше столько с Бэкхёном не говорил никто. И Бэкхёну немного неловко и волнительно, он напрягается каждый раз, когда прохладные пальцы касаются его, боится, что не удержит свою силу, но с каждым днём он спокойнее реагирует на Чунмёна.       К концу второй недели дверь в комнату Бэкхёна открывается, и смерчем влетает довольный Чунмён. За минуты свободное пространство заполняет кровать, прикроватная тумба, кресло-качалка и картина в полстены. — Что? — Бэкхёна хватает только на это. — Новеньких перевели, уплотняемся. Ты не против? — Я… — И я рад, что именно с тобой, а не с тем колючкой во всех смыслах.       Чунмён хохочет заливисто, искренне, так что хочется присоединиться. И Бэкхён даже дёргает краешком губ, с удивлением отмечая, как здорово, когда есть кто-то рядом. Но это так страшно. Бэкхён ещё помнит, как мир искрил, сходился до точки и взрывался где-то на пределе сознания. Как дрожал всем телом, когда очнулся среди развалин дома, в подвале которого нашёл ночлег. Он не хочет повторения. — Я боюсь, что могу тебе навредить, — хрипло шепчет Бэкхён, понимая, что Чунмён на полном серьёзе собрался жить с ним бок о бок. И директор это допустил. — Ты хочешь мне навредить? — спрашивает Чунмён. — Нет. — Ну вот, значит, не навредишь, не беспокойся.       Первую ночь Бэкхён не спит совсем. Гасит всполохи на кончиках пальцев, до тех пор пока не понимает, что магия течёт по венам с дикой скоростью и надо дать ей выход, чтобы не разорвать мирно посапывающего Чунмёна и не погрести под обломками всю школу. Бэкхён встряхивается и медленно ведёт руками, перебирает длинными пальцами, будто играет на фортепиано. В воздух поднимаются мелкие предметы и порхают в алом мерцании, кружат и танцуют во всполохах. Магия уже не бурлит, а словно мурлычет, совсем немного раздражая вены изнутри.        На следующую ночь Чунмён просит Бэкхёна, чтобы его магия шептала, как вчера. Бэкхён подбирается и вновь готов бежать подальше, но Чунмён уверено садится на кровать к Бэкхёну, трогает за локоть. — Бэкхён, я понимаю, что слишком навязчив. Но я впервые спал спокойно после… — Чунмён замирает и покусывает губы, впервые долго мнётся, прежде чем продолжить. — Я слышал во сне, как магия нашёптывала. И мне такие сны яркие и спокойные снились. Пожалуйста?        Бэкхён вздыхает и кивает. Ему ли не знать, что такое кошмары? Чунмён ложится, укрывается одеялом и поворачивается лицом к Бэкхёну, влажно блестит глазами в полумраке — только ночник мягко мерцает, скрадывая очертания. Бэкхён жмурится, сосредотачивается на магии внутри, и понимает, что не выходит. — Чунмён. Не смотри…пожалуйста… — Хорошо, — поспешно кивает Чунмён.        Бэкхён выключает ночник и полностью сосредотачивается на ощущениях. На этот раз у него получается, с пальцев срываются алые искорки и в воздух поднимаются мелкие предметы, чтобы танцевать в воздухе, слабо вспыхивая. Бэкхён прислушивается и действительно ему чудится тихий шёпот всполохов, он смотрит на засыпающего Чунмёна и думает о причудах судьбы.       С каждым днём что-то меняется внутри, становится более цельным. Бэкхён понимает, что спокойно реагирует на Чунмёна, а когда их занятия разнятся, даже скучает по нему, по его уверенности в нём, в Бэкхёне, его вере в него, мягкой улыбке и понимающим глазам. Чунмён словно становится частью Бэкхёна — уравновешивающей его, поддерживающей и такой необходимой.       Бэкхён уже забыл, каково это — быть наедине. И он не хочет вновь возвращаться в свою скорлупу, из которой недавно только начал выходить. Да, он ещё не завёл друзей, но уже спокойно садится в столовой на любимом месте, без ненужных нервов заходит в библиотеку за книгами или же прогуливается аллеями пришкольного парка.        Не только Чунмён с переездом к Бэкхёну избавился от кошмаров, страшные сны перестали преследовать и самого Бэкхёна. Они пытались пробраться в сознание, но Бэкхён думал о благостном выражении лица спящего Чунмёна, и кошмары отступали, уступая место не таким тяжёлым снам.       На занятии контроля сил Бэкхёна никогда не ставили в пару с кем-то. Всегда боялись, что плеснёт магия, и Бэкхён сорвётся и разрушит всё, и ничто его не остановит. Поэтому когда ему в пару ставят Чунмёна, Бэкхён не верит. Он не уверен в том, что сможет контролировать себя. Он требует у профессора индивидуального занятия, идёт к директору, доказывая, что он боится за Чунмёна, что не хочет навредить ему, но преподаватели лишь качают головой и отсылают на занятие.       Напротив дрожащего Бэкхёна сидит улыбающийся Чунмён. Тянет свои прохладные руки и трогает горячие от прущей изнутри силы ладони Бэкхёна. Бэкхён едва не стучит зубами, но внезапно вместо чужих мыслей чувствует лишь прохладу кожи, видит мягкую улыбку и глаза. Кофейные, с тёмным ободком по краю. И становится совсем не страшно, получается дышать, как надо, выполнять все требования, и ни один алый всполох не проскальзывает по коже. — Зачем эта картина? — в один из вечеров интересуется Бэкхён из-под покрывала. — У тебя нет окон, она вместо них. Смотри, какой океан, какие цвета, как живое всё. — Хочешь, оно станет живое? — спрашивает Бэкхён, вылезает из кровати и подходит ближе. — Хочу, — соглашается Чунмён. — Только отойди чуток, боюсь за тебя. — Ладно, — нехотя кивает Чунмён. — Но я верю, что ты мне не сделаешь больно. Ты не такой. Я знаю.       Бэкхён дёргает плечом и думает о том, чтоб Чунмён никогда не узнал, какой он, какова его разрушительная сила. Что он — алый магический хаос. Привлекательный и опасный, словно яркая бабочка, напитанная ядом, дотронься — умрёшь. Что магия его смертельная, хоть и восхитительно красивая, что она алая, будто кровь и мерцающая, как серебро в лунном свете.       Чунмён почти не дышит, когда Бэкхён начинает плести мерцающую вязь, что вспыхивает алым и отблёскивает лунным серебром. Сначала картинка оживает, а потом добавляются звуки. Слышны крики чаек и стоны волн, шелест ветра и шорох перекатывающейся в прибое гальки. Бэкхён замирает и смотрит на картину, будто не он создал всё это. Чунмён подходит ближе, трогает жгуче горячую ладонь и молчит. У него нет слов.       Бэкхён отступает назад, садится в кресло и начинает раскачиваться, неотрывно глядя на бушующие волны. Мысленно он там, идёт по пляжу, мочит ноги в воде, шумно отфыркивается, когда волна накрывает с головой. Когда-то он был в подобном месте, где не страшно было, что сила сорвётся. Но его загоняли, как раненого зверя, и счастье было недолгим. Обычно при воспоминании о том времени, о гончих псах военного ведомства, о пытках и желании узнать, как работает его дар, о бегстве, магия хаоса уничтожала всё.       Сейчас же алые всполохи на ладонях остановили прохладные пальцы. Стёрли, успокоили, спрятали. Чунмён забирается на колени к Бэкхёну, обнимает крепко, тычется носом в шею, дышит глубоко, трётся щекой и едва ощутимо касается губами кожи. Бэкхён замирает на миг, с трудом отрываясь от созерцания волн, встречается взглядом с Чунмёном — и прошлое уходит, растворяется где-то там. Остаётся призрачным воспоминанием на донышке, маленькой лужицей на асфальте — солнце пригреет, и нет её. Становится так спокойно и легко, что даже краски на картине становятся нежнее, рокот волн сходит на нет и над океаном занимается рассвет. — Ты же не уйдёшь? — спрашивает Чунмён и смотрит так, будто сейчас заплачет. Будто он всегда знал Бэкхёна, его боль и мысли. И даже то, что Бэкхён собирался сбежать.       Бэкхён лохматит волосы Чунмёна, обнимает, крепче прижимая к себе, и улыбается впервые в жизни: — Теперь нет.