Ad valorem

Первый царь сел на трон и подумал:«Нахожусь я на нём и мне сладко, сбросят с него и не перенесу этого. Нет ли в моём государстве Того, кому под силу совершить сие?» Призвал он слуг своих и велел раздеться, чтобы те доказали свою верность. Все оголили свои тела, кроме самого покорного. Тогда царь спросил: — Не ты ли самый покорный и верный в моём стане? Не ты ли воевал за меня? Не ты ли принёс плоды великие послушания? Не тебя ли я жалую отцовской лаской? — Я, о блаженный! — ответил покорный. — Так почему же не снимешь одежд своих? — Позволь шепнуть мне на ухо твоё свой ответ,— слёзно попросил слуга и, с дозволения царя, приблизился. — Не снимаю обносков своих, чтобы другие, видя болезненные струпья мои, не стали злословить тебя, приговаривая:«Разве справедливый и мудрый правит нами, если его лучший слуга страдает больше холопа и вынужден раны свои боевые прикрывать обносками, от которых всё тело начинает источать гной?». Удивился сильно царь, велел всем уйти, кроме покорного, и привести лучшего лекаря, что проживает в стране. Взял царь бархата и шёлку, расстелил перед слугой: — Выбирай любую ткань, велю лучшим портным шить тебе мантию, достойную меня! — Не прогневайся, о великий, позволь ещё кое-что сказать, — покорный бросился в ноги к царю. — Дерзай! — Каков прок от бархата и шёлку на одном единственном человеке, если всё царство твоё в разрухе, земля перестаёт плодоносить от злодеяний, творящихся на ней, и сама жизнь уходит из лесов твоих? Увидев меня в моём селе, забытым самим временем, в одеждах, достойного правителя, возрадуется родители мои, но зазлословят искусители в ушах их, как и в ушах твоих слуг, спросят они сами себя:«Не мы ли сделали царю царство его? Не нашими руками эти шелка сотканы? Разве не заслуживаем мы хоть сотой доли этого почёта?». И будут они правы, когда роптание их услышат на небе, и обрушится кара на тебя. Поэтому раздрай излишки своего богатства бедным, да восславят они тебя, да пронесут добрую весть по землям твоим, да устрашат твоей справедливостью сердца богохульников, и мздоимцев, и всех, творящих неправду! И снова царь был поражён мудростью своего слуги, и сделал так, как сказал ему слуга. Тем временем нашёлся лучший врач в его стране, способный совершать чудеса. И привели лекаря во дворец, соврав о причинах его приглашения. — Ты ли врачеватель телесных оков? Способен ли ты струпья, что получил я на войне, излечить? — спросил царь. — Способен, — ответил врач. — Я имею множество лекарств, которыми смогу облегчить любую боль и затянуть любую рану, однако и награду попрошу соответствующую, — он приблизился к правителю. — Будет тебе и награда, — недовольно ухмыльнулся царь и жестом приказал лекарю остановиться. — Хоть сейчас я прикажу тебе вылечить не себя, но он равен мне. Учти это, ибо чувствую лукавого в тебе. Ступай к слуге моему. Врач недовольно поклонился и ушёл. С большим отвращением он касался тела больного, предполагая, что награда его будет меньше, чем была бы, если б он лечил правителя. Кое-как через неделю стали затягиваться некоторые раны, и лекарь, довольный собой привёл покорного во дворец, хоть тот просил повременить. — Ты просил, правитель, я совершил. Время для оценивания работы. Взглянул царь и ахнул, оттого что его слуга не выздоровел полностью, ахнул так же от наглости фарисейской. — Разве я не просил тебя исцелить его? — спросил царь. — Просил, правитель, я его вылечил. Чем тебя не нравятся деяния рук моих? Его некоторые раны затянулись. Рабам нельзя быть здоровыми плотностью, иначе они устроят бунт. — Пошёл прочь! Завтра же велю нанять лекарей разных о разослать по стране! Не могут люди на благое отвечать злым, равно как и на злое отвечать добрым! Врач ушёл, и покорный стал разубеждать царя в его затее, ибо она не сулила ничего хорошего. — Как бы царство твоё не развалилось, о светоч! Нельзя людей держать в чёрных одеждах, не отдавая своих белых, так и нельзя держать в белых, без насильного натягивания на них чёрных! Но царь не послушал, и вскоре по всей стране разослал лекарей разных. И лечили они всех поражённых, и здоровые восхваляли мудрого правителя. Однако вскоре люди немногим числом пришли к царю и отдали поклон: — О наш пресветлевший и премудрый владыка, не пожалеем за тебя, о славнейший, жизней своих. По праву божественной власти тебе данному правления, просим тебя, призреть на нас милостивым оком и раздать часть земель. Не ради собственной славы и богатства просим, но потому что настал голод великий, а на тех широких территориях простираются житные места, полные дичи. — Не делай этого, о первый из обманутых, — попросил покорный прежде, чем царь успел сказать. — земли эти они украдут, а сами скажут народу, что ничего не дал тиран. — Разве так можно? Разве мы такие? — взмолили люди. — Покорный, ты ошибаешься, будет всё, как было с шелками. Истинно! Пусть люди гуляют, пока могут, и не нуждаются ни в чём! Ступайте и скажите всем, что земли теперь народные те! Вот вам царская печать как доказательство! И пошли они, прославляя имя правителя, но как только вышли за ворота стали делить наживу свою. Из-за алчности своей закололи троих и тогда понесли они трупы, рыдая. И где бы не появлялись плакали об умерших, которых, с их слов, убил царь и велел нести до тех самых земель и захоронить там, после чего написать на глиняной плите:«Здесь покоятся посмертно насытившиеся». Пошёл о правителе дурной слух и забыли его слуги всё хорошее, да и помнить не хотели. Восстали против него и совершили удачный мятеж, убив часть армии, а часть заставив сомневаться в справедливости его. Царь и слуга были забиты камнями и похоронены вместе. Один прославился, как тиран и деспот. Через века его стали называть убийцей, и множество ложных историй было написано о нём. А другого окрестили служителем дьявола. После недолгой анархии править сел мятежник, который изобрёл метод "кнута и пряника". К слову, этот метод восславил его среди остальных правителей мира. И, казалось, история закончилась, более ничего нельзя сказать о странной судьбе героев, однако есть один момент. Говорят, перед самой смертью, царь раскаялся, что не послушал единственно преданного слугу и просил его скрыться от людского суда, но тот не стал этого делать и на допросе твёрдо стоял на своём, отрицая явную ложь. Когда царя и покорного стали избивать камнями, то слуга защищал тело своего господина, пока не умер. Тогда тот с грустью прокричал: — Я умираю, ибо праведность слишком дорога для царя.