***
Пока он думал, что с Кайло Реном можно попрощаться уже навсегда, неожиданно его показатели стали приближаться к норме, а раны затягивались быстрее. Спустя всего несколько дней, казавшихся мучительными под приказами от Сноука, генерал увидел прежнего магистра Рена в строю. Сказать что-то определенное о его состоянии было трудно: Рен снова облачился в плащ с маской, потерялся за своей броней, даже походка его была слишком уверенна для того, кто получил столько ран и проиграл в битве — девчонке. А дальше не он уже был ответственен за Рей. Всё с приходом Кайло завертелось в обратном направлении: девчонку освободили из карцера, капитан Фазма постепенно приходила в себя. Новая база, на которой они обустроились, возвращалась к прежней жизни. Лишь одна девчонка мешалась всему, зрела теперь не своим близким, понятным присутствием, но ощущением чего-то незнакомого, нарастающего, неправильного. Он не видел её с того момента, как карцер номер три был освобожден. Генерал не понимал, для какой надобности надо было отправлять её во временное заключение, чтобы затем возвращать на руки лично Рену. Он многого не знал — и считал это благостью. В конце концов, его всё это не касалось. Так он полагал, вплетаясь в любимые дела, формальности, проводя бессонные ночи за черным полированным столом. Выстраивание новой операции, поддержание боевого духа, Республика — не последнее, что осталось на пути, ещё необходимо Сопротивление... Он думал об этом каждый раз, подробно и с расстановкой, пока она снова и совершенно случайно не появлялась в его жизни. Генерал ничего не знал о ходе её жалкого существования, да и спрашивать был не намерен. Однажды ему всё показалось само — без его же спроса. Она теперь напоминала Рена, была его тенью — ещё без отсвечивающей маски, но в черном и неброском, плетущемуся по её телу нарядом. Ярость сгладилась, но не пропала насовсем, кожа её, до этого грязная, вся изжратая солнцем, теперь стала бледнее. И всё же каждая её черта пока была генералу знакома, она не так уж и изменилась: эти некрасивые, мягкие черты лица, теплые глаза, и веснушки, что смешно, стали ярче. Губы до победного сомкнуты — может, она и правда окончательно стала немой? Неприятный стук пронесся по коридору, когда они встретились во второй раз. Странное продолжавшееся молчание, она как будто бы и не совсем здесь. — Вы уронили меч, — нехотя признался Хакс, скривив губы. Как можно быть настолько рассеянной? Она, словно правда не понимая, опомнилась, стала искать и ещё несколько жалких минут не могла найти. — Вон там, — сказал он ещё с большим презрением, и она схватилась за меч, не говоря ничего, скрываясь в следующем темном проеме. Это его неимоверно раздражило. Ещё хуже, чем Кайло.***
Каждая встреча с Рей неосознанно откладывается у Хакса в памяти. Каждая из них ничем не примечательна, каждая — по-своему ничтожна, но он считает. Как военный, привыкший к закономерной системе, он ждет и от неё такой же послушности в подсчете. Через определенные промежутки, не дни, но растягивающиеся месяцы, они снова видятся среди запутанных схем базы, как будто она появилась здесь только вчера, а не живет среди тягучего времени, спрятавшись от солнца в металлической клетке. В третий раз она всё такая же, не изменившаяся с того дня. Генерал не знает, кто она. Пленница, любовница? Или где-то осталась всё та же мусорщица, ловкая, сотканная из инстинктов, а не податливой бледнеющей хрупкости? Если бы хоть кто-нибудь давал ему ответы. Он ведь слышал только вопросы. — Генерал, — он, не желая, вздрагивает от её голоса, низкого, хрипловатого, в этих грубых полутонах почти что мальчишеского — не такого он себе ожидал, но оборачивается. Хакс смотрит на неё выжидающе — эти глаза его выжигают с места. Он бы теперь не описал их так просто, как тогда, за решеткой. — Вам не спится, генерал? — спрашивает она с насмешкой, бегающей по её вдруг открывшимся губам. Она была другой — вспоминает он, генерал дорисовывает улыбку в своих дребезжащих воспоминаниях. Её улыбка должна быть непомерно радостной, ребяческой, абсолютно открытой, и десна виднелась у неё из-под верхней губы. Но теперь что-то не то закралось туда, ненужное, неподходящее к ней — где она? Та девчонка-ничтожество? Веки закрываются тяжело, розоватые круги оплетают его глаза постепенно, ночь за ночью, но ей-то откуда знать — зачем? — К чему вы спрашиваете? — огрызается Хакс, хоть и хочет сказать гораздо грубее. Пальцы в безукоризненных перчатках за спиной переплетаются, сжимаются крепко. Его лицо — всё то же, бледное, льдистое, наверняка холодное на ощупь, но она не пробует, хотя и могла бы. А во льду этом лишь одна-единственная трещина — презрение, идущее ломаной линией по куску. — Сейчас ночь, — без улыбки отвечает она. Он оглядывается — они одни в темном коридоре, подожженном электрическим светом благодаря сработавшему датчику движения. Как только они перестают двигаться, свет гаснет. Именно в этот момент они застывают. — Генерал, вы видите сны? — её голос тихий во тьме, как теряющаяся хрупкая ладонь, выскальзывающая из его перчатки. Её слова — приглушенный зов о помощи, отголосок той, которую он нашел в снегах. Он думает быстро: видел ли он её, разговаривающей ещё с кем-то? Или только тень Рена, как страшный тонкий призрак, следовал по базе? Вот и теперь — она пришла к нему как сонный паралич, схвативший грудь, мешающий дышать и размышлять. Следовать ему лишь за странными, скрипящими звуками и удлиняющимися тенями. Чувствовать, что подняться невозможно, она давит, смещает его к стене в этом сузившемся вдруг коридоре, не прикасаясь, но без пальцев берясь за его горло. — Нет. Давно не видел, — говорит он невпопад, как умалишенный, и только после этого способен снова отмереть — онемевшие было руки с ногами снова двигаются, паралич сползает с его провалившейся груди. Она отступает, кажется ему в снова зажегшемся свете, но ведь только кажется. — Это хорошо, — произносит Рей задумчиво, уронив взгляд куда-то между ними, и говорит так, будто они ведут самый обычный, повседневный разговор. — У меня их много. Неловкая пауза виснет, как взгляд, свет вот-вот погаснет, и это сдавливающее чувство тяжести придет к нему вновь, усядется демон уже на шею, дальше — только асфиксия. — Вы пытаетесь мне пожаловаться? — Хакс выпрямляет спину, смиряет её проблеском презрения, которое он силится вспомнить, как и всё остальное по отношению к ней. Это будет вместо выстрела. Теперь его очередь смеяться — блекло и быстро подтянув уголок губ, призрачно на этом лице. Она теряется. Хакс видит в ней какой-то надлом, она словно опять ищет на полу меч и не может найти. Но в этот раз он ей не подсказывает. Сдавленное и тихое «нет, я так» остается вмятиной у него между ребер, прежде чем он снова, бессонный и измученный, путающий реальность с видениями, запирает свой кабинет и утирает холодный пот со лба. Он не хочет думать о том, что всё это значит. Фантомные знаки, ночной бред, но всё кончается на одной простой ноте: Генералы не видят снов.***
Не кружится, застывает слепой оболочкой мир в иллюминаторе. Что касается Хакса, его не интересуют чернеющие звезды, лишь практическая сторона дела: почему Рей появляется так редко и если появляется, то находит генерала? Не проще ли было скрыть её ото всех глаз? Здесь снова, видимо, прорывался «фактор Кайло Рена», как называл это генерал, — самый губительный фактор на свете. Сочетание двух противоречий — держать девчонку почти что на привязи, но позволять ей короткие прогулки настолько, насколько растянется цепь. Из жалости? Из потребности даже Рей получать хоть немного другого воздуха из запертых, отфильтрованных отсеков базы? Он не знал. Это ведь было попросту смешно. Мир чуть-чуть двинулся с мертвой точки в окне, и Хакс без интереса затянулся — крепко, будто желая прикончить себя ещё быстрее. Она не появлялась уже долго, дольше обычно положенного времени. Генерал считал это время, как считал бойцов, замечал отклонения от нормы — неправильно, неверно, и это мутило его разум, сжимало сердце, объявляющее о своем существовании только вот в таких сухих подсчетах. Но Рей не была ещё одним безликим бойцом в белой форме штурмовика. Ему словно довелось стать зрителем того, чего он никогда не видел раньше — зрителем смерти или рождения. Рей была другой, и это тоже раздражало. Он не хотел снова видеть её насмешку, слышать затухающий голос, но считал перевалившие за границу дни — и однажды обернулся на суетливое шуршание за своей спиной, как вечно ожидавший, но боящийся в этом признаться даже самому себе. Сегодня она была другой. Или всё той же — может, просто та грязная насмешка теперь расплылась по её телу. Длинное черное платье со вставками мерцающего серебра, наверное, могло бы быть даже красивым — если бы только генерал смыслил в красоте нарядов. Куда больше его интересовало тело за облегающими тканями: тонкое, хрупкое, не замотанное в те бежевые тряпки. Даже лицо её теперь трудно было назвать девчачьим, чьи-то темные, кровавые краски расплылись по нему, превращая её в кого-то незнакомого, с заостренными чертами лица, куда более хищного и ловкого. Она внимательно следила за его взглядом, движениями, мимикой, и всё это молниеносно, в несколько секунд, чтобы расплыться скрытой, не доделанной до конца усмешкой — губы алеют в этой крови. — Вам понравился мой наряд, генерал? Рей показательно кружится перед ним, как красивая, наряженная игрушка, он слишком близко, непозволительно видит каждый срез и изгиб её тела — он хотел бы верить, что она этого не понимает, и что эта прежняя невинная Рей, ни разу не позволившая бы себе одеться в такое, всё ещё здесь, но её глаза, помутневшие, темные глаза говорят об обратном. Он приваливается к креслу как обезоруженный — впервые перед ней генерал ощущает какое-то волнение. Трепет. Хоть и пытается оправдать это тем, что его застали врасплох: она не должна была зайти в эту кабину. — Что ты здесь делаешь? — резко, очерчено, не как все их мимолетные диалоги-монологи до этого. Сигарета уже начинает вонять, и он тушит её незамедлительно. Хакс задал этот вопрос, увидел её первую реакцию и не почувствовал облегчения. Волнение лишь усилилось. Она посмотрела на него очень подробно — так, словно раздела догола, кожу прожгла до мучительного крика световым, обожженным кровью мечом и стала с интересом смотреть, что у него там внутри — взвешивать, перебирать. Рей присела на панель, не отрывая от него заинтересованного взгляда. Она моргала очень редко. — Тебе ведь интересно, что происходит между нами? — взгляд раскрылся ещё подробней, глубже. В «между нами» всё ещё можно было вставить разные, сводящие с ума вариации. Кайло Рен и Рей. Хакс и... Рей? — Почему он отпускает меня? Он выдохнул и, не отрываясь, посмотрел на её кружевной ворот, ожидая увидеть синяки или ссадины, но тело, он тяжело сглотнул, тело её было чисто. — Почему я прихожу к тебе? Она словно специально выводила его этими вопросами, которые не складывались напрямую в чистые ясные слова, но всегда витали где-то на периферии сознания, и он отталкивал их неистово, не желая знать ответа. Всё было ненормальным, даже он это понимал. Он пытался вернуться нитью к прежней девчонке-ничтожеству, имя которой было созвучно с кличкой для зверька, к мусорщице, но видел перед собой Иезавель. Смерть или рождение — что это было? — Я тебе нравлюсь? — спросила она с отрывочным, выдавленным насилу смехом. Она не задирала подол, не припадала к нему, только улыбалась и смеялась, но было в этом что-то такое ужасно опороченное, грязнее даже того, как если бы она сейчас стояла перед ним обнаженной — слова её были бы полной, изнеженной пошлостью, а не вид. Эта девочка, вчерашняя прежняя девочка, спрашивала его про сны. — Ты не ответила на мой вопрос, — сказал Хакс сухо, теряя самообладание. Нервы его не выдерживали больше этого непонятного, так и не обозначенного натиска. И где-то над ними обоими черной огромной фигурой нависал Кайло Рен. — А по-моему, ответила, — в ней иногда проглядывалось что-то резковатое, не подходящее ко всем насмешкам, так и сейчас слова последовали вслед за быстрым ломанным движением — она спрыгнула с панели и посмотрела на него почти что со злостью. Впрочем, злость быстро растворилась в этом одурманивающем вине. — Главное, что нравится, — улыбнулась она, как улыбнулась бы та Рей. Он почувствовал невыносимую жажду. Прогнать, убрать её отсюда, убежать самому, но не видеть этого, не надо... — Вы считаете, генерал? — снова перескочила она на театральное к нему обращение, это уважительное почти генерал, исказившееся в её устах. — Что? — очнулся Хакс. — Дни, — рассмеялась она и подлетела к нему невесомо, он даже не успел ничего сделать. Теплые сухие губы отпечатались у него на щеке, она целовала его как старого друга, по которому скучала, так бы она, он мог заверить, поцеловала бы и Финна. Ловкие цепкие руки сначала сильно сошлись на нем в одиночном объятии, а потом стали как будто убавлять в весе, пока безвольно не обвисли совсем. Вскоре она убежала, и он не успел ничего сделать. Забывшись, безукоризненной черной перчаткой он вытер след от помады. Так на перчатке он и остался. Жирный, покрасневший след. Не видя сны, начинаешь считать дни ещё лучше.***
Должен ли он был это предвидеть? Он не знал. Он тогда ещё ничего не знал. Когда она пришла к нему раньше времени, он подумал, случайно, необдуманно, что от неё веет адом. А потом понял — духи. Терпкие, не сладкие, не то, что обычно предпочитают женщины. Её помада в этот раз была ярче, и она улыбнулась ему. Он не мог ответить ей тем же. Спросила, почему генерал сегодня так грустен, устроилась около его стола. Хакс уже не спрашивал, что она здесь делает. Она всего лишь сказала ему, что хочет его руки в своей ладони, и он подал ей перчатку, не без трепета пальцев, со всей странностью наблюдая за ней, так и непонятой, неразгаданной, не зверьком уже и не девчонкой, но тем, кто был страшнее всех вместе взятых. Рей поцеловала его в перчатку и попросила у него удачи. — Скажи, — попросила она с присущей ей улыбкой. Он ей, конечно, отказал. Она с проскочившей, неумеренной злостью откинула его руку, но потом всё же заново улыбнулась. — Что было дальше? — спросил сухой мужской голос. В помещении пахло ржавой водой. Вероятно, это всё тот же карцер номер три. Проклятый карцер номер три. А через несколько дней она пришла снова. Генерал никогда и не думал, что всего за пару дней жизнь может обвалиться так просто. Кайло Рен пропал. Легко и просто, как будто его и не существовало на базе — как будто он умер ещё там, на Старкиллере. Никто не знал, где он находится, даже Сноук понятия не имел. Просто стерся с лица всего Первого ордена. Рей была допрошена самим Верховным лидером, и как он узнал, это не дало никаких результатов. Но он ждал, с усилившимся трепетом и звонким страхом, который невозможно было больше отрицать. Он ждал — и она пришла, как тогда, перед удачей. Хакс подождал, пока она встанет перед ним, посмотрит и склонит набок голову. — Ты убила Кайло Рена? — спросил он, прерываясь, быстро, как выплевывая эту воспаленную, не раз за все ночи обдуманную им мысль. Она сначала сделала вид, что думает, а потом рассмеялась — оглушающе. Она смеялась над ним как над маленьким глупеньким мальчиком, который верит в лисье притворство и сказки. Кажется, он заражался от неё, это было той же инфекцией, и теперь сумасшедшими глазами он смотрел на Рей, подбирающимися руками хотел схватиться за горло, и она откинула его просящие ладони, отмела как ненужные дары. — Признайся, — пальцы слабели всё больше, опускались его руки, хотевшие было задушить её, — так будет проще. Ведь это ты. Кто ещё мог бы? — Он ведь пропал, а не умер. Где его тело, если он умер? — даже сквозь хрипы она смеялась. Хакс смотрел и не мог понять — она сводила его с ума. Новости разлетались быстро, вся база знала теперь, и лишь она одна, проводившая с ним больше всего времени, смеялась им всем в лицо, вместо всех ей — лицо генерала, отражение бед на корабле. Она должна была понести наказание, но она сидела перед ним, как виновная и не боящаяся, как признающая это без слов и плюющая этим прямо в его глаза. Он должен был, обязан обвинить её, но улик не было, кроме её раскрытого лживого притворства и смеющейся над всеми улыбки. Что-то страшное произошло с ней, впервые понял он. Непоправимое. — Зачем? — бесполезно спросил Хакс, так же, как много раз спрашивал и до этого, зная, что не получит ответа, от неё — никогда. Рей задумчиво переставила ноги, откинула голову, вены на её руках чуть вздулись — ладони уперлись в стол. Он впервые увидел в ней красоту. Смертоносную, ослепляющую, усилившуюся жадно раскрытыми глазами, как прежде проникающими внутрь. Он не чувствовал больше самого себя — чьи-то когти впились в него, откинули потоки крови и с интересом прощупывали. — Признайся. Может, он что-то сделал с тобой? Он спрашивал как наивный, походящий на одного из сопротивленцев, будто ему правда было интересно, и он мог посочувствовать ей. — Ну, что ты? — обернулась Рей на него, вдыхая страх, исходящий от него волнами. Он не знал её, не понимал. Она была непредсказуема. Этот лед смотрел на неё холодно, затаив волнение под ломающимися кусками. Осталось совсем немного. — Достань сигарету, и я всё тебе расскажу, — предложила она легко, вновь ему доверительно улыбнувшись. Всё одни уловки, но разве мог быть у него выбор, перед ней, несущей смерть? Пытаясь скрыть дрожь, он достал сигарету, дождался её знака, чувствуя спрятавшееся унижение в покалывающих кончиках пальцев, и закурил. Вкус был ещё противнее, чем раньше. Рей поднялась плавно, шурша платьем, и встала к нему спиной — эта поза заставила его чуть ли не отпрянуть, он мог ей сейчас, казавшейся беззащитной, прострелить позвоночник, переломать шею, но он этого всё равно не сделал. Она прижалась к его груди спиной, и Хакс послушно замер, как скованный цепями. Сейчас он мог бы её задушить — обхватить открытую шею сгибом локтя, чуть прижать к себе крепче и слушать, вдыхать, как аромат её духов становится слаще. Но он был не так глуп и не так смел. Наверное, так много раз мог делать Рен. Генерал же отстранялся, он предпочитал казнь не ручную, а на глазах у многих, мучительную и страшную. Этого она заслужила. Он не знал еще всех её грехов, но заранее проклинал её, ужасную, невозможную, испоганенную в самой своей сути. Хакс старался уйти, а она сместила его, прижав к столу окончательно, и если бы он продолжал сопротивляться — упал бы на спину. Он остановился. Закурил, невольно смотря на неё так близко, как раньше никогда не смотрел. Рей любила его сдержанность, проникалась ею, несбыточным сильным желанием отпрянуть от неё, спрятаться, скрыться, попросить пощады хотя бы так. Он боялся и при этом не мог оторваться от рассыпанных пропадающих веснушек на её спине, глядел на высунувшиеся острые лопатки, соизмерял, ждал, боялся. Его же тело всегда было более закрыто, чем нужно, и ладони в перчатках даже теперь. Она молча подняла руку, нагнула и раскрыла два пальца — стараясь прийти в себя, он всунул осторожно сигарету меж этих таких же острых, угловатых пальцев, не знающих пощады. Дым сильнее вдарил ему в лицо. Рей закурила — прикоснулась губами к фильтру прямо к тому месту, где касались его. Чувственные, полные, слишком живые для генерала. Она словно целовалась с ним, сухо и больно, продолжая распространять отравляющий дым. Он смотрел и видел не всё, но очень многое: её, слегка содрогающуюся под накидкой, спокойные, монотонные пальцы, и след от её помады на сигарете — он хотел облизать свои иссохшие, точно как песочные губы, и не мог. Его рот как онемел, глаза — застыли, и он за ней смотрел, продолжая чувствовать каждой клеточкой это преступное тело, не двигавшееся почти, как статуя, но прижавшееся к нему до предела, не давая двинуться. Он парализован. Не мог отодвинуться — она не позволяла. Только позволила задыхаться, и Хакс покорно ждал. Смерти? Что ещё могла ему дать она, смертоносная, ничего не объясняющая, убийственная, сочетающая в себе всё то, что могло бы восхищать генерала, если бы прямо сейчас — буквально — его горло не находилось бы под её ножом? Но ведь это он и любил. Что-то такое, что способно поразить своей мощностью, ударной волной откинув всё на своем пути. Пожалуй, лучше, чем Старкиллер. Кайло Рен вряд ли осознавал всю её красоту. Не понимал её значения, ломал и бил, только разрушал... Она передала ему сигарету, и он затянулся — её дыханием, буквально прикоснувшись к побагровевшим губам. Впрочем, и он сам не сразу увидел это в ней. Её губы теперь не пахли ярым сопротивлением, когда он курил, они лопались на его зубах как зернышки граната — маленькие капельки крови, потекшие из чьей-то вены. Он уже начал забываться: ему нужно было продолжать допрос, вывести на чистую воду, а она стояла к нему, по-прежнему прижавшись, ожидая неясного. Сигарета кончалась, и он предложил докурить ей. Она приняла обратно без звука, губы сомкнулись на его губах — он за этим жадно наблюдал. Мог остановить её в любую минуту, растоптать сигарету в пепел, как и её саму, но продолжал. Тешился мыслью, что мог, забавлял себя ею. — Скажи, генерал, — проронила она поочередно слова, то ли взвешивая каждое как ход на шахматной доске, то ли бросая в пропасть игральные кости. Бог не играет в кости — но ей позволено, — ты ведь любишь меня? Рей сама чуть ли не рассмеялась, продолжая курить. Стоять к нему спиной. Изводить — ожиданием. Любовь? Если бы она ещё рассказала ему, что значит любить. Что значить считать дни... — Почему ты всегда называешь меня генералом? — спросил Хакс, стараясь совладать с собой. — Хакс? — с усмешкой поинтересовалась она. — А ты хоть помнишь, как меня зовут? — Рей, — тихо, шепотом проговорил он, это имя давно не выходило из его головы, но только теперь оно заново взметнулось для него — непринятием, странным отторжением. — Лучик, — улыбнулась она. Всё в нем содрогнулось. Она попросила его снять перчатки — он был слишком не в уме, чтобы противиться. — Так любишь? — повторила Рей. Лучик. Солнце. Какая ирония. Она — сама тьма, в тянущихся к нему высеченными ладонями. Генерал молчал. Рука его перешла к её губам, он заново содрогнулся, понимая, что она хочет сделать — поцеловать? — Ты хочешь знать, где Кайло Рен, и убила ли я его, — вспомнила она, как бы потихоньку забываясь, смотря на его красивую, бледную руку, не знавшую тяжелой работы, длинные пальцы, мертвенно-бледные — никогда ей не стать такой. Его кончики пальцев, чуть розоватые, выделявшиеся на этом бледном полотне, были мягки — она перебирала их своими ладонями, как искусные нити, плела одной ей известный запутанный клубок. Пальцы его были красивы, похожи на руки Императора — ему бы пошло быть Императором. Она могла бы их даже целовать, складывая меч перед его ногами, на одно колено вставая перед зыбким троном. Он мог бы носить всё белое. Быть величественным. Она видит прежние черные рукава, руки скользят, он ждет, когда можно будет их отстранить. Она целует его руки, но когда убрать их — решает она. Она целует, полагает он, ведь вот же — льнет расстеленная бледность к жадным, изучающим губам, бьются шероховатые трещинки о гладкость, так он себе это представляет. Так. Пока его кожу не прожигает дотла. Рей со всей силы прижимает окурок к тыльной стороне его ладони, не потухший огонек маленьким кружком въедается ему в руку, делает её неидеальной — горит всё, он хочет отпрянуть, а она держит крепко, сдвинуться не давая. Он не кричит, но вырывается, бьется о её тело — задушить, убить, сжечь, и лишь через мучительно долгую вечность она сбрасывает потухший окурок, раздавливает его крепким ударом ноги и оборачивается к нему. Она берется за его плечи, и убить её хочется — больше, ещё больше. Смерть несущая. Проклятая, маленькая Рей... Демон в его тусклом коридоре. Его неисполнимый сон. Рей не целует его, даже не просит прощения. Лава в её глаза бьется, этот запах сгоревшего ада — ощутимее. Или всё-таки духи. Он не может понять, ладонь среди переплетов костей болит невыносимо, чувство такое, что добрались до мяса. Та, которая жгла его руку, успокаивающе почти целует в уголок губ, так и не касаясь их самих, настоящих, и это ещё более невыносимо, она специально — вся как невесомая, трепетная и адская. Он хочет поцеловать её в ответ, узнать наконец, живы ли эти губы, но она не позволяет большего — кроет его лицо отрывками, больше не прикасаясь к ладоням. Кайло Рен мертв? Наверное, именно это он неразборчиво шепчет, и вдруг Рей останавливается — внимательно смотрит. Она не была такой, чувствует он через боль, вспоминает, она пыталась спастись — жалкая мусорщица. Девочка-ничтожество. Пыталась... Говорила с ним. Ей нужен был кто-то. Генерал, которому она могла бы служить, если бы была той, которая подчинялась. Но теперь ей не нужен был никто. — Спасибо, — пропела она мелодично ему на ухо, вызывая новую дрожь, проскользнула по руке — он заметил кровь. Сморгнул. Показалось, пожалуйста, только бы показалось — безжалостное железо мазнуло его по щеке. Запахло яростью, той самой. Он не закричал. Кричать было бесполезно.***
Ржавая вода, непривычно сдавливающее одиночество, не двигающееся тело. Наверное, это сон. Во сне тоже тела ломят дугой, и движение замедленно-онемевшие, пытающиеся быть резкими, а выдающие только плавную смерть. Генерал Хакс уже отчаялся проснуться в карцере номер три. — Вы убили Кайло Рена. Это даже не вопрос, прямой приказ к казни. Вода не мешает их разговору, не стекает дробленными каплями, как выстрелами в паузах — между ними в паузах виснет только тишина. Генерал Хакс убил Кайло Рена, говорят они, а он смотрит на свои руки, которые только пять минут (сутки назад) были в крови, а теперь чисты, за исключением ожога от того окурка. Но ведь и той крови — он не причина. Это Рей. Он пытается сказать это по слогам, пока пухнет голова, и рот вяжет от вчерашнего вкуса, выходит только непонятное бормотание. Рей, Рей, Рей, Рей... Светящийся смертоносный луч — огромный краснеющий залп из Старкиллера, пошатнувший целый лес, ударяющийся в планету. Он ошибался, он так сильно в ней ошибался. Это Рей убила Кайло Рена, а потом оставила его окровавленное тело у Хакса в душевой — она специально сделала всё так, как, вероятно, сделали бы на Джакку. Разодранное, пожратое как будто яростным животным тело, без применения Силы, лишь слепая ярость, которую он однажды, уже очень давно, видел в её во взгляде, и тогда смеялся, был ещё способен. Она подставила его, это ясно как день, но ему никто не верит — он скинут кому-то под ноги, и чьи-то ступни, как молотки, топчут, выламывая кости, ему, генералу, выслужившему так много, просто не верят. Генералу, который их спасал, так преданный Первому ордену, убивал ради них, и ради них же так часто не видел снов — они орудуют прикладом винтовок, попутно задавая вопросы, на которые он не может ответить. На Кайло Рене — его отпечатки. Они могли бы сразу отправить его к Сноуку, но добротные воинские традиции выше. Хакс и сам часто так делал, не прикасаясь к военнопленным руками, отдавая приказы, но мог ли он подумать, допустить хоть на одну опасную секунду — что... Позвонки пляшут под ботинками, и он совсем теряется. Он не знает, как кричать, в горло поперек врезается измученное оправдание — и генералы не умеют оправдываться. Только отчитываться. Сухой расчет. Боже. Он так хочет жить. Сейчас — просто как самый примитивный, слабый звереныш, к которым он так лелеял свою ненависть. К Рей. Это закономерно? Она бы посмеялась, если бы была здесь. Но её нет. Впервые, когда она была так остро ему нужна — для ответов или помилования, для чего угодно ещё — её здесь не было. Рей ушла, и ему как всегда осталось считать дни. Дни до его казни. — Кайло Рен мертв?***
Вопрос съедается поцелуем — нарочито последовательным, испепеляюще-осторожным. Скорчившись в углу камеры, он способен видеть только отрывочные образы. Она приходила к нему в карцер, кажется. Её платье на этот раз было бесшумным, плечи, окутанные в прошлом сигаретным дымом, не пахли ничем, губы были настойчивы. Он полагает, она наслаждалась его поломанным видом, без привычной черной экипировки на нем, скрывавшей всё. Его тело теперь, после всего, было сплошной искореженной раной, и Рей прикасалась к нему с особым интересом, смотря на сумасшедше-бледную кожу, избавленную от всего приличия, убитую напрочь ударами, которые не причитались ему. Ей. Просила ли она извинения? Нет, оно ей было не нужно. Как и он никогда не просил извинения за то, что однажды приказал штурмовикам поднять её, не дал Тысячелетнему Соколу обогнать их — и навсегда, фактически, поломал её жизнь. Она прикоснулась к нему ещё раз, и пальцы её были подобно раскаленному углю, равны тысячам окуркам. И, тем не менее, взбудораженный, он хотел ещё — ему надоело считать, а она ведь больше никому не принадлежала. Впрочем, принадлежала ли она когда-нибудь Кайло Рену? Или никому, никогда, ни за что, даже ему, бывшему, стертому до жалкого пепла генералу, в коротком сплетении рук и одной сигареты на двоих — она не принадлежала? Иначе она не возложила бы его голову, поглаживая, на плаху — полюбовно, ласково, не так, как он однажды приказал завести её на базу в сопровождении военных, подгоняя грубыми тычками в спину. Прежняя Рей так не смогла бы. Он всё ещё помнил её — неотесанную, грубую, которую надо было всего-то правильно приручить. Он бы справился, если бы ещё тогда не знал, что такие, как она, дрессировке не поддаются. Это в их руках оказывается хлыст, и по чужим спинам чертятся полосы. Пинок в живот. Грубо, по-животному, лучше бы — пытка разума. Он уверен, скоро со своим отрицанием он добьется и её. — Я не убивал его! Он не убивал Кайло Рена, это всё сделала она одна. Хакс пытается хватиться за неё, за этот эфемерный, плывущий образ, вечно обманчивый, где ещё недавно горела напускная похоть, желание, теперь там было лишь удовольствие — исполненный, накормленный гнев, а за ним пряталась давняя мольба. Эту жажду воображали себе все, но при мольбе становились слепы. — Скажи им, что я не убивал его, — вытрясти из неё хоть какую-то эмоцию, нужную ему, даже не получается, слабые пальцы скользят по открытым предплечьям. — Я ведь не делал этого. Впервые в ней нет насмешки, лицо под этим привычным макияжем становится каким-то тусклым, непробиваемым. Ей как будто наплевать. Он умоляет жалко, применяя сдавленное пожалуйста, он называет, сбиваясь, её имя, и она до сих пор никак не реагирует. Ему стало от этого намного страшнее, чем если бы она привычно рассмеялась, ударила бы его прямо в солнечное сплетение или плюнула в потускневшие глаза — разбитый лед, где вскрылось безумие. — Да, ты не делал этого, — повторила она бесцветно и всего через пару минут заставила себя улыбнуться. Под его изрезанной грудью впервые клокочет сердце. — Нас кто-то оклеветал, — продолжает она уверенней. Он даже не может анализировать, понимать это как-то нас и оклеветал, он кидается к её рукам, прижимается носом, вдыхает сильно, трется не гладко выбритой щекой, а поросшей рыжей колючей щетиной и украдкой целует между податливых суставов. Она его пощадила, он знает, что чем-то должно будет заплатить за это, но уже заранее примет любую цену, только бы — жить. Рей терпеливо, дожидаясь, пока он закончит, убирает руку, и целует его, как когда-то давно, когда он был совсем другим, и она ещё — не до конца разрушенной, в уголок губ, шепчет о скорой встрече — дрожь как автоматически пускается по нему снова. Он ждет, хоть и дни в карцере сложно задокументировать, они не поддаются счету. Хакс ответил бы ей теперь, что бесконечно любит её, он не мешкал бы, как тогда, но теперь он спокоен — шанс ещё выпадет. Скоро. Пурпурное платье её, отдающее голубым, было соткано словно из Вортекса. Оно переливалось полупрозрачной тканью по её коленям и ниже, маленькие точки-родинки виднелись даже отсюда. Он не помнит, был ли это карцер или открытая площадь, было ли вокруг много людей или лишь она одна, но он помнит эти мелочи, как яркие вспышки, не всегда отчетливо видит её лицо, но слышит разбивающуюся об пол твердую походку. Она оказывается с ним рядом и предлагает сигарету. Теперь уже не на двоих. Генерал, всего немного раздумывая, вскоре кидается за заветной порцией отравленного табака и с удовольствием жжет свои губы, держа той ладонью, на которой теперь круглый шрам от окурка. Рей не смотрит на него, не смущая, ждет, будто она ему сейчас подчиняется, а не он ей, и он всего на какую-то секунду представляет себя в ослепительно белом, возвысившемся над ней, и они слишком выделяются среди темной залы. На волосах — подходящий к нему золотой венок, в лучших традициях римских императоров. Она склоняется перед ним, перекликаясь с реальностью. И там — там она была его. Он с горькой ухмылкой видит, как она клонит голову. Может, и здесь осталось немного: дотронуться до её волос, убрать несколько непослушных прядей, пока она даже не двигается, не отвечает на его позыв. Будто готова стерпеть и удары. А он хочет, очень хочет влепить ей пощечину, от которой будет щемить лицо. Хакс уже знает, что она его обманула. Но его руки останавливаются — чем-то грозным, исходящим от неё, смерть несущим. — Разве ты не помнишь? — она облизывает губы, хочет насмешкой добить его, но не может, как-то падают уголки. — Я попросила тебя, и ты убил его. Она перехватывает его измученные, но всё те же красивые пальцы, смотрит на них, скользит губами быстро, как бы припоминая. — Вот чья кровь была. Рена. В ужасе он дергает руки, но Рей держит. — Армитидж, — впервые она произносит его имя, деля на слоги. Откуда? — А это на что похоже? — бессмысленно интересуется Рей без смеха. Она отпускает его обманчиво сначала, но на самых кончиках сдерживает ладони, и Хакс не способен вырвать их до конца. — Ты лжешь, — отплевывается он бесполезно, понимая, что уже падает. Рей задумчиво разглаживает его костяшки, отливающие бледно-голубым. — Мираж, — как бы и не слушая его, говорит она, уперев взгляд в пустоту. Желание убить её нарастает — железо плывет маревом по этому воздуху, катится кристаллами соли по языку, а она перед ним — непомерно горчит. Её слова встревают в горле, разъедают без конца. Он, находя в себе силы, наконец вырывает руки — она будто и не сразу приходит в себя. Этот запах железа уже кружит ему голову. Хакс вцепляется в неё, озверев, обессиленно режет по закрытому телу ногтями, но слишком быстро сдается, когда она толкает его осесть на колени. Перед ним теперь только её полупрозрачные ноги, но всё, он усмехается, должно быть наоборот. Он ослаб, чтобы спорить. — Ну, скажешь? Рей плавно выдвигает колено, мелкими волнами, приливами-отливами, отходит ткань, только около округлого колена срезаясь, и, как обтянутое сочное яблоко, греховный плод светит ему не матовой кожей, как у него — на ней впечатано джаккуинское солнце, и даже в закате загар по нему бежит брызгами. — Признайся, что ты убил Кайло Рена, и я помилую тебя, — Рей гладит его впавшую щеку, очерченную скулу, её ногти не стараются сделать ему больно, она убирает их не спеша, едва касаясь подушечками пальцев, чертя любовные успокаивающие линии — дары притворщицы. В её пальцах скрыт адский огонь, но он сжимает челюсти, не давая желвакам нервно пробежать по его лицу. Он держится — остатки военной выправки, ярость и сопротивление в его взгляде, зверек — и ей кажется прекрасным эта сменившая фокус с Рей на Хакса шутка. — Я не убивал его, — говорит он, насилу разлепляя губы, смотря на её секундно дрожащие колени, если голову задерешь — прильнет к затылку тупая головная боль. Сегодня он готов считать темнеющие точки на её ногах, разбросанные невпопад. Она сжимает его щеку ногтями. Генерал прикрывает глаза. — Ты сделал это ради меня, — не слыша его отрицания, она вбивает глубоко и надежно осипшим голосом, и он прислушивается не к женщине, чью маску Рей надела, а к ней — настоящей, подчиняющей, зерна жестокости прорастившей прямо в обваливающемся сердце: дикие уродливые цветы прорываются разрозненными лепестками сквозь ребра. Колени устало шоркают по давно немытому полу, его плечи сгорблены, выправка позабыта. — Ты ведь любил меня? — колено её осторожно касается подбородка Хакса, мягко подводит к рассеянному свету, заставляя голову приподнять слегка, чтобы посмотреть на её возвышающуюся фигуру. Его зубы уже скрипят о друг друга. Бедра её в нескольких сантиметрах, и руки находят быстро, ладонями вжимаясь, пальцами проникая во вмятины, пытаясь достигнуть сути — посмотреть, что у неё под натянутой кожей, безжалостная сталь или податливый обманчивый воск. — Ну же. Она заново убаюкивает его оплетающими ладонями, держит голову, не давая опустить, заставляя смотреть, лгать даже в молчании, взглядом — любил ли? Она, право, смешная — или самая ненастоящая, убийственная на всем белом свете. Колено её упирается крепче, не давая как следует сглотнуть надвигающуюся горькую желчь. И он вдруг допускает: что, если сыграть по её правилам? — Да. В конце концов, Рей нравится ему такой, не отвергающей его рук, дающей ему власть в движении наверх, по изгибу талии и выше, достигая выпирающих пустот между ребрами. Всё ещё на коленях. Когда она милует его, она кажется ему самой нужной и необходимой, смертоносной — для других, прекрасной — для него. Он разглядывает эту затаившуюся мольбу, которую так долго отвергал, находит ответ в пустых, сдерживающихся глазах, там не триумф, там что-то иное. И теперь он уверен, что останется в живых, ведь её руки не могут отпустить его лицо, они держат, ласкают сначала как умалишенного, а затем как единственного поверившего. В Иезавель он видит Рей. Она шумно выдыхает и опускает ногу, позволяя монотонно склонить затекшую голову вслед за коленом. Ладони соскальзывают, но Рей остается стоять. Давая ему на опомниться всего несколько секунд и чуть-чуть только двинуть усталыми ногами, как она снова — выдвигает немного колено. Он не может задрать голову снова и спросить. — Поцелуй, — тихий, короткий, донельзя унизительный приказ, звучащий без всякого сарказма или удовольствия. Сухое указание к действию. Он недоуменно смотрит, морщится. — Не спрашивай, — вслед за недолгим жужжащим молчанием она пресекает любую попытку. И он унизительно поддается вперед, заново вдыхая ад, невыносимо близко, горячо, губы прислоняя как затерянный раб. В этот момент, окончательно склоняясь перед ней, он и сам начинает верить в убийство — железо уже бьет по вискам бурлящей ещё внутри него кровью, отобранной у Рена, неподкормленное безумие таится за льдом. Льдом, затерянным в песках. Она проходится рукой по его волосам, не заставляя припасть ещё ниже и прочувствовать меж зубов противную на ощупь ткань, она хвалит его, поощряет, соскальзывая пальцами и давая подняться, чтобы дать ему снова стать выше. Чтобы заново утвердиться в своей власти над ней, которая никуда не уходила. Рей прежняя — глупая, но на самом-то деле он знает, как стерпеть можно этот воск — маленькие капельки крови, только первый раз обжигающие. Остальное — иллюзия. Мираж, если ей снова так хочется. Приближаясь к ней с поцелуем, Хакс знает, что доломает её жизнь. Сегодня он снова попробует этот вкус, уверяясь, что нет ничего страшнее того, что наделяем пресловутыми кошмарами мы сами. Нет ужаснее его, равнодушно теперь влепляющегося в её губы, уже величественно, не на коленях стирать ему гордость, только пожирать чью-то уверенным жадным поцелуем, сравнимым с сильным затягом. Он не посмеет кашлянуть — вберет в себя её всю, цепляясь за оголенные холодные локти, приманивая к себе. Так и поступают генералы. Она отвечает ему, прижимаясь как в полузабытье. Хакс уже остервенело бьется в губы той, которую ненавидел. И не снега ему те холодные кажутся, не последовательный мороз острыми мурашками по спине, видится ему жара и поразительная сухость её ответа. Раньше в ней была живительная влага — ею можно было вдоволь напиться. Он опускает локти, берется за бедра, последовательно задирая ткань — постепенно нарастающая сопротивляемость её, неготовность только сильнее зажигает в нем необузданность, увеличивает напор пальцев. Остановить, прижать. Выбить. Рей принадлежит ему. Как принадлежала Кайло Рену до этого, а до него — своей умершей семье в великой преданности. Теперь и навсегда — генералу. Он не ошибался в ней в самом начале. Всё, что нужно было сделать с Рей — приручить. И он не то чтобы любит, он ведь не умеет любить. Хакс наслаждается властью, её ослабевающей неторопливостью, закончившимся смехом и даже каким-то яростным страхом, который давно не исходил от неё, не истекал её чудесной кровью. Он целует её, разрывая губы, и лишь в животе, под самым ореолом ребер, зреет страшное. Легкое жжение, которому не придашь значения сначала, извергается в настоящую лаву, засыхающую огненными дорожками прямо на месте. Везде становится пусто, в голове только — преклонение, униженный, грехоподобный поцелуй... О, как горько он заново ошибался — доверился смерти в её обличье. Знал же, что его, как и отца, однажды настигнет ужасное наваждение. Но отец выжил после того. А Хакс? Он заново падает на колени, хватаясь за рану в животе, от которой, он бегло понимает, что не умрет, зарывается пальцами в мгновенно засохшую кровь и смотрит на неё. Смотрит так — если бы сейчас был трон во тьме, а она бы плечи ломала перед ним, каясь в совершенном поступке. Хакс уверен, он бы пощадил её, заставив всего лишь униженно подползти к его ногам. Девчонка знает, у кого она учится. Он и сейчас предлагает ей выбор обойтись меньшей кровью, в глазах созревает безумие побега. Но Рей думает — черное подходит к красному. В следующий раз она наденет его. К бледному его лицу ещё больше идет смерть, к красивым, достойным императорским чертам подходит застывшая, окоченевшая величественность в неожиданности. И ему бы пошло белое. Она похоронит его в белом. Однажды. Он будет красив. Он и сейчас, ободранный, скинутый всеми в пропасть, а ею первой— прекрасен. Губы его вспухли от собственных терзаний, лед во взгляде достиг самого низкого градуса. Она позволила бы себе замерзнуть в этой дикости холода, если бы не одно но. Есть что-то, что хуже смерти. Его пальцы цепляются за её платье, кусок ткани обрывком тает в руках. Она резко отходит назад, отрекаясь от него. Рей уже это познала и теперь просто предлагает ему как сигаретный поцелуй. Как её кровь, что пахла ярым сопротивлением — и он впервые видит всё так ясно, понимает... Он не скажет, что ему жаль. Потому что ему просто не может быть жаль. Хакс остается на полу, перед ней на ослабших коленях, наблюдая, как она уходит. Рей могла бы его убить, а оставляет жить ещё немного — и это гораздо более беспощадно, чем отрубленная по её прихоти голова, что могла бы сейчас валяться здесь. Она уходит, и взгляд её тихо угасает. Как последний луч. Когда-то он спас её из снегов. Ослабшую, закованную в собственной ярости, брыкающуюся среди штурмовиков и лепетавшую что-то про Финна. Спас ли? Теперь она оставляет его в утягивающих всё глубже песках, не спасая. Это всего лишь плата. Он вытирает губы, и она смотрит на него в заключительном немом приговоре. Сегодня он увидит вновь сны, Рей это знает. Чувствует. Она не просит у него руки, что могла бы поцеловать опять, не просит удачи, на коже у неё — приятная мерзость его подчинения, покалывающая в области колен. Рей хотела бы ещё раз дотронуться до его пальцев, не затянутых больше в перчатки, изуродованных, и делать больно ему, мокро целуя раны. Он, пожалуй, ещё раз поделился бы с ней сигаретой, до вывиха нежно придерживая руку сзади. Но они тихие заклятые враги и прощаются по всем правилам. Каждый раз оставляя на верную смерть от чужих рук, не своих почему-то. И тайно мечтая о том, что когда-то это будет его. Или её. Генералы не видят снов. Но сегодня — они обязательно сбудутся.