Смертельно больной

Жарко. Очень жарко. Кутаюсь в тёплое одеяльце с довольно весёленькой расцветкой в красно-желтый горошек. Единственное, что не закутано в это весёлое нечто и оставшееся в этом бренном мире, это одиноко торчащий кончик моего болезненно распухшего красного носа. Обиженно соплю изо всех сил, как только сейчас могу, этим самым раскрасневшимся кончиком. На моё униженно-оскорблённое до глубины души сопение никто не обращает внимания. Меня никто не любит. Я умру, возможно. Может быть даже сегодня. А всем на это наплевать. Абсолютно всем. Сэди без зазрения своей потерявшейся совести уснула блаженным сном около моей кровати на полу, даже не подозревает, что её второму "папе", который каждое утро любезно насыпает ей корм, сейчас очень плохо. Ещё громче и ещё больше разобиженней соплю. Никакой реакции. Ты сидишь в кресле и читаешь очередной дурацкий журнал. Даже улыбаешься чему-то. Я даже смутно представляю, чему именно ты улыбаешься. А, именно, вот чему: «Я же не виноват, что у меня приоткрывается каждый раз рот, когда я вижу девушку с четвёртым размером, но люблю-то я всё равно тебя с твоим нулевым размером». Нулевым… естественно, у меня в принципе не может быть груди, даже нулевой. Никто не любит меня. Похихикиваешь над своим журнальчиком, пробегая озорными глазами по строчкам. Конечно, я уже пройденный этап, чего церемониться, зачем миндальничать. Соплю изо всех сил, которые пока ещё у меня остались. Может застонать? Или это будет слишком нарочито и слишком "сделано специально"? Покряхтеть? Ну, я ж не девяностолетний дед, в конце-то концов. Думаю, усиленно думаю… Или всё таки напомнить о моём богом забытом существовании? А то ведь перестану дышать, а никто и не заметит этого весьма печального события. В конце концов, я же не чужой человек, ни какой-нибудь Тони из соседнего дома, пусть немножко поволнуется. Решено! Буду стонать… болезненно стонать. - А-а-а, - говорю я. Твои ореховые бесстыжие глаза перестали бегать по строчкам журнала и увлеченно взглянули в мою сторону, твой гордо вздёрнутый нос держит курс прямо на мою никому не нужную скромно валяющуюся на диване тушку. - Что-то случилось, детка? – обеспокоенно спрашиваешь ты. «Что-то случилось, детка»? Нет, вы видели такое лицемерие? Как будто он не в курсе, что случилось со мной! Я, между таким прочем, болен. У меня тем-пе-ра-ту-ра! Понимаете? Температура! Высокая, может даже быть. Горло обложено со всех сторон, нос заложен, дышать абсолютно нечем, жизнь, по-видимому, прожита зря. Жизнь. Прожита. Зря. Ты откладываешь журнал на столик. Легко поднимаешься с кресла и подходишь к кровати. Чувствую как матрац подо мной прогибается, садишься рядом с моим помирающим телом и твоя спасительно-прохладная ладонь касается моего лба. Хорошо, приятно, прохладно. Родное, такое необходимое тепло. Получилось надавить на совесть. Теперь можно и повыёживаться. Демонстративно отворачиваюсь к тебе спиной. Кладешь свой подбородок мне на плечо и утыкаешься носом мне в шею. Щекотно и холодно. Хихикаю. Вообще, было бы гораздо удобнее знать дату своей собственной смерти заранее. Я бы уж, точно ручаюсь, с пользой распорядился отведенным мне последним временем с умом. Может быть я написал сценарий, снял бы шедевр, а даже и два… если, конечно, успел бы. Все - здравствуй, депрессия! И я вот лежу сейчас весь в неведении того, сколько мне осталось. Блин, а может, всё-таки, успею чего-нибудь сделать? Уже вижу церемонию вручения Оскра, я, весь такой красивый и сексуальный, благодарю киноакадемию... Слава. Миллионы. Падалеки у ног. Да, было бы здорово! Если бы я писал сценарии и снимал фильмы, ты бы сейчас не читал, а обеспокоенно держал меня за руку и улыбался сквозь слёзы, пытаясь спасти моё жизненно-важное всему человечеству существование. Это была бы невосполнимая потеря для всех. Не меньше. Я бы на прощание тебе сказал бы: - Джаред, главное – вырасти детей. Но у нас нет детей. Вот в чём дело. Нет смешных и таких нужных сейчас мне мини-Эклзят. Вот умру я, а что после меня останется? Неприкаянные Крис и Стив, истерически рыдающий Майк, повиснувший на широком плече Тома, Данниль, наперевес с Икарусом, табличка со съемок и Импала. Блиин, Импала-то тоже не моя. Какой же я несчастный!!!! Интересно, а на том свете есть секс? По идее должен быть. А если я умру сейчас, а он позже? Но я его дождусь на том свете, вот тогда и оторвемся. А вдруг он умрёт лет через семьдесят, а мне что там делать всё это время? Пояс верности носить и терпеть? А вдруг он за это время другого себе найдет здесь? Выходит - зря я там терпел? Кстати о сексе. А если я, всё-таки, выживу после этой ужасной простуды, но в результате осложнений не смогу заниматься таким полезным делом, что тогда? Может быть, я уже сейчас лежу осложненный и ни на что не способный! Надо подумать о самом сексуальном и проверить реакцию. Представлю тебя! Секс. Смятые простыни, твои волосы, разметавшиеся по белоснежным подушкам. «О, Дженсен, сильнее», - кричит Джаред, впиваясь своими ногтями мне в плечи. Гибкое, податливое, извивающееся тело подо мной. Комната, заполненная безудержными откровенными стонами. А-а-а-а-а… -…а-а-а-пчихи! Да что ж такое! Внезапный чих перебил мне весь сексуальный настрой. Ноль реакции со стороны моего жизненно важного органа (чихание не в счёт). Класс! Отличная будет надпись: «Дженсен Росс Эклз. 1 марта 1978 – 13 мая 2011 г.г. Импотент». Немудрено, что Джаред читает. Я бы на его месте тоже читал взахлёб. Меня никто не лю… Чувствую твои горячие мягкие губы, игриво кусающие мочку моего чувствительного уха, сбивчивое дыхание, дорожка из поцелуев опускается вниз по шее. Твоя рука скользит по моему животу, поглаживая, опускается ниже, поддевает резинку боксеров и опускается на моего приветливо вставшего .... А я уж думал всё… импотент на веки веков. Выдыхаю с облегчением, чувствуя, что начинаю заводиться. Ты жарко шепчешь мне на ухо: «Пора измерить температуру». Что? То есть вот мы как, да? С больными ни-ни. Засовываешь мне в рот приготовленный заранее градусник. - 36,6, – Ну что же… Пожалуй я ещё поживу.