Il pleut

…Счастлив в наш век, кому победа Далась не кровью, а умом?… Ф.И. Тютчев

      В комнате царил утренний полумрак. Что-то надоедливо стучало по ставням, шуршало по дереву, брезжало и мешало отдыхать. Александр Михайлович Горчаков наморщился. Ему казалось, что он может видеть свою боль в виде большого огненного шара, пульсирующего перед глазами. Он перевернулся на спину, попытавшись заткнуть уши, но и так до него доносился мерный стук, от которого звенело в голове. «Ах да, это же мое сердце... Оно тоже стучит... — догадался Горчаков. — Лучше бы его не было вовсе!».       Лежать долго, заткнув уши, было невозможно. Пальцы устали. Отняв их, Александр Михайлович вновь услышал мелкую дробь, похожую на ритм, отбиваемый сотнями маленьких оловянных барабанщиков. — Qu'est-ce que c'est? Quel son irritant*... — пробормотал он, поджимая губы. — Il pleut, papa,** — ответили ему из другой комнаты. — Qui pleure?*** — не расслышал Горчаков и приподнялся. — Дождь, дождь идет, papa. — Ах, дождь... — Горчаков медленно лег и укутался в теплый плед.       Ему было пятьдесят восемь лет. Он устал и хотел покоя. Честолюбие удовлетворено, граф Нессельроде вышел в отставку... Тютчев проводил его злостной эпиграммой... Но Европа схватила Россию за глотку и душила, Александру Михайловичу казалось, что его она тоже душит. Душит верно, медленно, высасывая жизненные силы. Именно ему вручили портфель Карла Васильевича.       «Вот вам и карты в руки, — Горчаков поморщился и потер лоб. — Какие карты… какие планы... какие трактаты... Оставьте же меня в покое, я разбит смертью любимой женщины. О, я ведь был другом декабристов! Быть может... Хотя на Сенатской площади не торчал. Верните мне мой яд из кармана! Трахнуло б меня апоплексическим ударом! Я не могу, не хочу заниматься этими странными, а вовсе не иностранными делами!..».       Настроение у новоиспеченного канцлера Российской Империи было под стать погоде. Даже назначение на высокую должность не радовало его. Как некстати ему вспомнилась такая родная, такая обожаемая и теперь такая далекая Мария, его Маруся… «Где же ты, бедный ангел? Как бы ты порадовалась за меня, — Горчаков попытался мысленно восстановить лицо жены перед глазами. — А я уже и не помню твоего голоса... Говорят, его забывают первым...».       Мария была вдовой, когда Горчаков, будучи послом, повстречался с ней. Ради нее он отказался, ни на секунду не поколебавшись, от заманчивой и лестной службы. Неуступчивость, изящная вежливость, отменные знания приличий, русская душа — все покоряло в нем. Красота, добрый нрав и лучистые глаза — все располагало к ней. Свадьбе не помешали ни возражения кабинетов Австрии и России, ни угроза удалить посла из Вены, ни вопли Татищева, его начальства. Горчаков подал в отставку и сразу же женился.       Так он приобрел падчерицу и четырех пасынков. Позже родились дети Михаил и Константин. Дом озарился детским смехом и теплым светом любви. Жена помогла ему вернуться на службу, и все было прекрасно. Эта маленькая победа была достигнута без кровопролития. Или, по крайней мере, без лишних страданий. Сейчас на его плечи свалился тяжкий груз: точно так же, без единой капли крови, не потратив ни рубля, следовало покончить с Парижским Трактатом. Пока жена была рядом, все казалось нипочем. Но вот ее нет… Как недолго длилось счастье! Пятнадцать лет... Всего лишь пятнадцать лет!       Горчаков встряхнул головой, прогоняя воспоминания и боль. Полежав немного, он поднялся, хрустнув суставами, прошелся по комнате и замер над тазом с водой. «Уже остыла...». Александр Михайлович сначала умылся, ощущая, что от прохлады становится легче и красный шар потихоньку растворяется, а затем зачерпнул воды и, клокоча гортанью, как старый орел, прополоскал горло.       Дождь усилился, его дробь стала частой и напомнила Александру Михайловичу, как в годы Лицея гувернер Трико, докучавший всем придирками и замечаниями, стучал по столу костлявыми пальцами, отчитывая в очередной раз Пушкина и Кюхельбекера. — Il pleut, — повторил он грустно. — Et moi, je pleure****...