— Черт, да где ты там! А ну вылезай! — в мое окно — даром, живу я на третьем этаже и это не так уж и сложно — стукнулся увесистый камень, а затем еще один, и еще. — Вылезай, говорю, а то без тебя уедем!
Блефует. Явно блефует. Сам-то, небось, уже забрал документы из универа, и как же он поплетется приносить их обратно?
Да и к тому же, вряд ли они уедут без гитаристки, да еще и той, что им обложки для будущих альбомов бесплатно нарисует.
Ну, не совсем бесплатно. За обед в КФС.
— Саша, блядь, где ты? Опять проспала?
— Молодой человек, — из соседнего окна высунулась помятая заспанная рожа моего отца. — Либо в дом заходите, либо валите, откуда пришли, шесть часов утра на дворе, поспать нормальному человеку не дают!
— Да, Тох, поднимайся наверх, код в падике ты знаешь, — поддакнула я и закрыла окно.
Ну, вообще Тоха был прав. Я опять проспала. В очередной раз. И это становится весьма странной привычкой, потому что моя пунктуальность (я настолько боюсь куда-то опоздать, что в прошлом году даже постоянно вскакивала за час-полтора до звонка будильника) славится на весь наш район.
Слыша негодующее сопение Тохи, я быстро сунула ноги в тапки и понеслась открывать через всю квартиру, не дожидаясь звонка. Еще не хватало, чтобы моему лучшему другу открыл заспанный батя, который вечно обещается спустить его с лестницы.
— Иди чайку попей пока на кухне, — до меня только сейчас дошло, что я все еще в пижаме. — Только смотри не напорись на моего отца.
— Давай я тогда сразу в твою комнату пойду, — резонно предложил Тоха, разводя руками.
Я покачала головой.
— Ты совсем опух, да? Я ж там переодеваться буду.
— Чего я там не видел, — тихо пробормотал Тоха и послушно направился на кухню.
Вообще, он прав. Мы же столько раз на речку бегали купаться — правда, для этого приходилось ловить маршрутку и ехать куда-нибудь далеко-далеко за город. И ночевал он столько раз у меня, когда в очередной раз сбегал из дома, в тапочках, трусах и конспектом лекций по начертательной геометрии под мышкой. Прятался под кроватью, пока шаги моего отца не стихали за тонкой стеной.
Тоха — мой лучший друг, и мы знакомы, наверное, больше, чем я себя помню: мама Тохи, например, часто набивалась гулять с моей. Когда она была еще здорова. Они катили вместе коляски, разговаривая о всяких там женских вещах, а мелкий Тоха в красном комбинезончике с ягодками семенил сзади, угрюмо пыхтя и держась рукой за подол юбки.
Вместе с Тохой я научилась читать. Вместе с Тохой пошла в первый класс. Вместе с Тохой когда-то начала слушать его —
наши — любимые группы и подбирать аккорды на слух. Вместе с Тохой училась играть на гитаре. И вместе с Тохой мы сбегали из дома под носом у моего отца, чтобы дать концерт в клубе «Паприка» целую ночь.
И именно с Тохой и всей нашей группой я бросаю все, чтобы свалить в масштабный тур. Угадайте, чья была идея?
Уж точно не Тохина, он-то так свой мехмат любит, что спит с конспектами лекций по начерталке и матану. Еле-еле его уломали. И точно не моя, я слишком бесхребетна для такого, к тому же еще и школу не закончила.
А идею предложил наш хиппующий клавишник. Как в славных шестидесятых, да, ребята? Дороги-дороги-дороги, концерты в разных городах да раздолбанный фургон с обдолбанными музыкантами.
Мечта идиота. Неудивительно, что все мы на нее купились.
Отец не знает о том, что я сваливаю — для него я просто уезжаю с друзьями на выходные. И для него это просто неслыханно.
И, конечно, не он писал заявление о том, чтобы забрать меня из школы. Заявление писала мама, раскинувшаяся на больничной койке и улыбаясь мне. Она всегда знала, как лучше для меня, моя мама. И я знаю одно: папе она ничего не скажет. Это будет наш маленький секрет.
Тогда, забрав документы, я пообещала себе, что если все выгорит, на полученное бабло я вылечу маму. И плевать, во сколько это обойдется.
— Саня, ты скоро уже? — Тоха, как всегда, тороплив и сердит.
Быстро убрав волосы под полосатый свитер — на дворе стоял вовсе не май-месяц, а, например, октябрь — я распахнула несчастную дверь ногой. При этом чуть не попав Тохе по носу.
— Вообще-то Валера обещал к восьми подъехать, ничего так? — два носка из разных пар прицельно летят в видавший виды чемодан, перевязанный всякими веревочками и замотанный скотчем.
— Да я знаю, знаю, — Тоха заржал, присаживаясь задницей в заляпанных бензином джинсах прямо на мой письменный стол. Благо, хоть не на рисунки и конспекты по радиохимии. — Моя мамаша просто решила, что у нас с тобой свиданка, вот и выгнала из дома с утра пораньше. И косаря три дала на цветы-конфетки.
— Вот и заебись, на бензин клянчить не придется, — я хмыкнула и небольно шлепнула Тоху по бедру: — А теперь свали, ты приземлился прямо на паспорт.
Тоха тихо заржал и присел на ковер, от скуки теребя мою гитару — дедов «Урал», найденный когда-то в гараже между коробками с книгами и кипой флойдовских пластинок. Играть он не умел вовсе, разве что «Звезду по имени Солнце» и вымученные битловские песни раз в никогда.
— А вообще представь, как удивится моя мамаша, — хмыкнул Тоха. — Тоже, нашлась сватья.
Я слушала его в пол-уха, кидая в чемодан все рок-футболки, что могла найти на дне комода.
Отец за стенкой зашевелился, грузно переваливаясь с бока на бок: слушает. Пытается вынести для себя что-то. Что-то обо мне.
Значит, надо обеспечить алиби.
— Классно мы порыбачим, да? — приходится усиленно подмигивать и кивать рукой за стенку.
Впрочем, Тоха вовсе не тупой — третий курс мехмата, как-никак — а потому он быстро подхватывает:
— Поверить не могу, что в октябре так тепло. Представь, как стоишь в воде и тянешь на себя огро-о-мную рыбину...
— Тох, руками ловят только форель, вроде бы, — папа, кажись, успокаивается.
— Какая разница, — отмахнулся Тоха и со всей силы дернул струну «Урала». — Все рыба.
Струна громко задребезжала, заполняя эхом маленькую комнатушку с линялыми плакатами.
— Ты что наделал, она же настроена!..
— Еще один звук — и никто никуда не поедет! — орёт отец из-за стенки. — Ишь, взяли моду, на рыбалки ездить.
Против моего отца не попрет ни один здравомыслящий человек, а потому собираемся мы в полном молчании.
Свои вещи ушлый Тоха притащил в пакете из «Меркадо», а потому они быстро занимают половину моего чемодана. Трусы-носки-рубашки... и полный комплект конспектов.
— Конспекты мог бы и в рюкзак положить, — не собираюсь я тащить на себе его барахло.
Тоха развернулся ко мне спиной.
— Видишь рюкзак за плечами, деточка? Вот и я нет. Пока сваливал, думал только о том, как бы побыстрее добежать, пока она не передумала. Взял только самое необходимое.
— Трусы, носки и конспекты по начертательной геометрии, — вздохнула я и прыгнула на чемодан, пытаясь его закрыть.
С третьей попытки вроде бы и получилось.
— Когда Валера подъедет?
Тоха засучил рукав пиджака и посмотрел на часы.
— Предположительно часа через полтора. А пока — давай пропустим по чайку, я с утра не ел.
Я и хотела бы что-то сказать, но зачем? Потому что только Тоха может ввалиться ко мне в шесть утра, перебудив весь дом, словить очередное заявление о кровной вражде от моего отца и засунуть свои пухлые конспекты мне в чемодан.
А потом еще и пить чай у меня на кухне, с аппетитом прихлебывая, помешивая ложечкой и макая печенье. В строгом пиджаке, трениках и скворчащей сосиской во рту.
По правде говоря, иногда мне кажется, что Тоха — неисправимый идеалист. В конце концов, кто, кроме него, мог бросить в начале года третий курс лучшего вуза страны, чтобы ехать в какие-то ебеня с подругой детства, затерявшемся во времени хиппарём и барабанщицей-лесбиянкой?
— Короче, я рисовал чертеж дня три, наверное, — пятая по счету сосиска исчезает в его голодной пасти. — Многофункциональный центр, все дела. А потом какие-то уроды изрисовали его членами на ножках, представляешь? Огромная армия членов на ножках.
Перед моим взором встает сплошная чернота, из которой все идут и идут шеренги членов на ножках. Надо записать про это песню.
— Ага, и посвятить ее моим уебкам-одногруппникам, — хмыкнул Тоха.
Кажется, я сказала это вслух.
Время движется медленно, как будто в космосе. Да и так же тихо: только тикают часы да Тоха закидывает в рот еще и картошку-пюре. Изредка говоря что-то интересное.
А я думаю о том, как две недели назад ходила разговаривать с директором по поводу того, что я свалю со школы. Даже заявление подавала.
Орали на меня тогда жутко, а завуч, усатый математик с любовью к футболу и ужасно ехидным чувством юмора, даже собирался просто меня выпнуть, да только его отговорили.
Говорят, на мою защиту встал не только старик-химик, но и вся кафедра неорганической химии прямиком с Университета. Мол, так и так, девчонка способная, но ленивая (что, кстати, полнейшая неправда — тот самый доклад про Бутлерова я делала хоть и в последнюю ночь, но от души и на чистом энтузиазме). Так что после долгого разговора по душам меня согласились не отчислять. Может быть, и потом принять, если что.
Если что. Об этом «если» я стараюсь не думать. Все получится. Все должно получиться.
От резкого гудка Тоха аж подпрыгнул на табуретке, а шмат пюре с противным хлюпом упал ему на пиджак.
— Вот черт, я же говорил, что этот прохиндей пораньше будет, — пробурчал мой лучший друг, пальцем собирая с лацкана остатки пюре и отправляя в рот.
— Мы будем заезжать за Наташей?
— Она уже нас ждет, отвечаю, — Тоха вытер рот подолом задрипанной серой футболки. — Она же живет в одном с Валерой районе.
Тоха подтянул треники, убрал тарелку в мойку и принялся тащить чемодан по лестнице.
— Быстрее давай, а то они еще без нас уедут, — на лестничной площадке его голос звучал весьма гулко.
Я натянула любимые кеды, наскоро собрала волосы в хвост и собралась уже уходить. Безуспешно: отец положил мне руку на плечо.
— Александра, послушай, — тон у него непривычно серьезный, давно уже не слышала. Только всякие шутки-прибаутки.
— Я уже взрослая, пап, — я встряхнула плечом, попытавшись убрать его руку. — И мама обо всем знает.
Отец смотрит мне в глаза — такие же, как у него — и цедит ядовитым шепотом:
— Принесешь ребенка в подоле — выгоню.
— Пожалуйста, — я закатила глаза. — Это все?
— Да, — он замялся. — Обнимешь меня на прощание?
— Не заслужил, — шепчу я, однако наклоняюсь и коротко обнимаю его, целуя в щеку. — Пока, пап. Не скучай.
Захлопнув дверь, я сбежала по лестнице — лифта у нас в хрущевке никогда не было. Пинком открыла дверь подъезда и вышла во двор.
Фургон Валеры уже стоял напротив моего подъезда, распространяя на всю округу пение Роберта Планта и острый запах гашиша. Раскрашенный в яркие цвета, он пестрел среди серых хрущевок и черного мокрого с утра асфальта, привлекая внимание.
— Сань, ты чего так долго? Опять просыпаешь? — Валера-клавишник высунулся из окна, сверкая огромными круглыми очками с розовыми стеклами.
— Вообще-то мы на восемь договаривались, а не семь тридцать, — парировала я, забираясь в фургон и плюхаясь на диван между бас-гитарой в чехле и спящей Наташей.
— Может, музычку другую для настроения? — спросил Тоха с сиденья рядом с водителем.
— Наташку разбудишь, — я покачала головой и уютно устроилась на теплом диване.
Инструменты, мой «Урал» в ярко-розовом чехле, Наташины барабаны и Сид. Немой пятый член группы и самая незаменимая вещь на свете.
На стене, что напротив меня, висит яркий плакат. Олицетворение всей нашей мечты.
DIRTY HONEY ROAD В КИЕВЕ
ВОКАЛ — МАРИНА ХМЕЛЬНИЦКАЯ
СОЛО-ГИТАРИСТ — ЭМИЛЬ АНДЕРССОН
Но это все неважно, совсем неважно, хоть последний альбом Dirty Honey Road и был прослушан нами до дыр. Как и все предыдущие, впрочем.
Но важно совсем не это. В самом конце рекламного плаката тощими психоделическими — Валера, небось, постарался — буковками написано:
На разогреве — Carouselambra
Наша группа. Наша с Тохой, Наташей и Валерой группа.
От осознания этого хочется петь и кричать во всю глотку, а потом долго-долго-долго играть на гитаре.
— Ну, трогаемся? — Валера поворачивает ключ зажигания и приглушает Планта, чтобы не мешать Наташке.
С надрывным скрипом ржавых колес психоделический фургон родом из шестидесятых трогается и медленно уезжает в закат.
Пути назад уже точно нет. И вряд ли будет.
Осталось лишь наслаждаться происходящим. Сладкий кислотный трип, жгучий косяк, ядреный гашиш.
I want to tell you a story
