Лабиринт отражений

Гет
R
Заморожен
97
Размер:
33 страницы, 4 части
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
97 Нравится 49 Отзывы 45 В сборник Скачать

3. Луция

Настройки текста
Аммиан задыхался, с трудом прорываясь через лес. Он стоял густой непролазной стеной из острых веток и выступающих из земли корней. В наступающих сумерках мальчику казалось, будто это огромные чудовища тянутся к нему своими узловатыми лапами. С холмов клочьями сползал стылый туман. Его дыхание вырывалось белеющими во тьме влажными облачками пара. Скользкие пальцы сжимали осколок драгоценного камня - все, что осталось Аммиану на память о матери. Слез не было. Вместо них по стиснутым в кулак пальцам текла кровь. Аммиан хотел думать, что так же будет течь кровь ее убийц, когда он доберется до них, когда их крепкие шеи хрустнут, перебитые его мечом, когда они будут молить о пощаде, как молила их сохранить Аммиану жизнь его мать, и когда он откажет им в милости так же, как они отказали его матери. Он их убьет. Он окрепнет, научится владеть оружием, вернется и убьет их, каждого, будет выслеживать их по всей Римской Империи и дальше, по всему свету, он их найдет и изничтожит даже память о них. Перед мальчиком был только лес на много миль вокруг, но он видел картины недавнего прошлого в каждой тени. Он видел, как кричала, срывая голос, его мама, согласная на все, лишь бы защитить Аммиана. На все. Видел большого дородного мужика, вжавшего мать в стол, закинувшего подол ей наголову, спустившего штаны и... Аммиан прятался за досками, изодрав себе ладони и колени, зажав себе рот руками, а мама беззвучно просила его уйти, убежать, спрятаться, спастись, и слезы катились по ее искаженному болью лицу. Он досидел до конца, пока они не ушли, трусливо сжавшись, а потом выполз и завыл, срывая связки, над изувеченным мертвым телом. Аммиан смотрел на небольшой темный камень, висящий на цепочке над столом, скрытый неровными мотками ткани. Мама говорила, что он приносит удачу. Мальчик кинулся к камню, дернул что есть силы, оборвал цепочку и швырнул его в стену, готовый проклинать все, что не помогло его матери. Камень треснул, мелкая взвесь осела поверх него, какая-то часть отлетела во тьму, а оставшийся осколок тяжело дышащий Аммиан взял в руки. Камень был ни теплый, ни холодный, одновременно и гладкий и шершавый. С осколка капала кровь. Послышались голоса. Напуганный Аммиан, ничего не понимая толком от боли и ярости, бросился из дома прямо в темнеющий влажный лес. Он бежал долго, пока силы не оставили его. Аммиан споткнулся в темноте об корень и упал в напоённый дождем мох. Сверху его мгновенно заслонило большими листьями папоротника, с которых ему за шиворот стекала ледяная вода. Не находя в себе сил даже приподняться, беглец свернулся в дрожащий комок, просовывая в подмышки мокрые обледенелые пальцы, подтянул к груди тощие коленки и, повозившись с минуту, провалился в тревожное забытье. В темноте ему мерещились шаги и голоса, а болотные испарения казались теплым зловонным дыханием невиданных чудовищ. Очнулся мальчик от оранжевых отсветов на своем лице. Прямо над ним стояла темная фигура, закутанная в плотный плащ. Она держала над его лицом факел, отзывающийся недовольным шипением на льющиеся с неба капли. — Идем в дом, — сказал незнакомец и протянул Аммиану руку. Мальчик вцепился в нее изо всех сил, навалился почти всем весом, но неизвестный легко, как пушинку, вытянул беглеца из зарослей папоротника. Рука была теплая и надежная, и Аммиан испуганно жался к ней, отчаянно вслушиваясь в тьму ночного леса. Незнакомец вывел его к дому, укрытому большими еловыми лапами. Из небольших окон тускло светил огонь очага, пахло чем-то съестным. На самом пороге, властным движением указав Аммиану на низкую скамью, фигура стянула с головы капюшон, оказавшись странной высокой старухой. В ее встрепанные седые волосы были вплетены бусины и перья, одеянием старухе служил балахон, подвязанный грубо сплетённой веревкой, и ветхие сандалии, на щиколотке звенели браслеты, достойные первых красавиц, но самым странным.... Самым странным в ней были глаза. Аммиан много видел и не мог не насторожиться этому взгляду, но прожил слишком мало, чтобы понимать, что именно его насторожило в жемчужно-серых спокойных глазах невольной спасительницы. Пока теплый сон не сморил мальчика, он разглядывал то худую ровную спину, обтянутую серой хламидой, то кисти рук, проворно растиравшие сладковато пахнущие травы, то переливающиеся самоцветы на ножных браслетах; он слушал мерный перестук, с которым пестик толок в ступке неизвестный порошок, треск дров в очаге и тихое, на грани слышимости пение старухи. Сон сморил его. Аммиан спал, не зная, что обречен. Все шло так, как и было предначертано. *** Маринетт сначала показалась, что она все еще умирает, настолько слабым и немощным было ее тело. Ей с трудом удавалось стоять. Незримая тяжесть буквально вдавливала ее в землю, гнула спину, сутулила плечи, заставляла ежиться и втягивать голову. Руки у нового тела были старушечьи. Узловатые кисти с пергаментной тонкой кожей, усыпанной старческой гречкой, полукружья желтоватых ногтей, выпуклые мягкие вены и мелкие морщины. Маринетт перевела взгляд с собственных рук на худого долговязого мальчишку лет девяти. Глаза у него были настолько знакомо зеленые, что девушка поняла, кто перед ней, даже раньше, чем она различила в полумраке лесной чащи его испуганное и уставшее лицо. В голове тяжело, муторно ворочались мысли. Маринетт пришла в себя только в доме, обнаружив свое новое рождение за растиранием неизвестных трав. Вытащенный из чащи мальчишка (Кот?) спал, укрытый ее плащом. Она осторожно отложила травы, поставила на полку ступку и пестик, одернула свое нехитрое одеяние и, заметив в углу тусклый отблеск зеркала, тяжело прошаркала к нему. Зажмурившись, как перед прыжком в ледяную воду, она попыталась дотянуться до воспоминаний этой себя. Они отозвались внутри странным чувством. Маринетт потянулась мысленно к ним и дернулась от омерзения. Эти... воспоминания были такими отвратительными, что тошнота подкатила к горлу. Не желая углубляться в эти смердящие помои, Маринетт попыталась отгородиться от них. Только имя. Минимум. Ее зовут Луция. Никакого желания пропускать события жизни Луции через себя, как это было с Метидой, у Маринетт не возникало. Вздохнув, она все-таки решила посмотреть, кем она стала. В зеркале отражалась всклокоченная старуха, белая, как мел: молочно-седые волосы, лицо - словно изрезанная известняковая глыба, выцветшие до бледной серости глаза, запавшие, закрытые изломанными белесыми бровями и редкими ресницами. Луция выглядела мертвой. Только в глазах тлело что-то, какая болезненная искра, отчего они мгновенно утрачивали вид запыленного стекла и становились острыми, будто серая сталь. Вся худая, резкая фигура ведьмы была недвижима и полна внутреннего напряжения, будто сжали тугую пружину. А еще Луция, определенно, обладала неясной гипнотической властью, какой-то непонятной харизмой; от одного взгляда на нее где-то меж ребер рождалось странное ощущение, что в этой сухой старухе, в ее немощном хрупком теле была заключена такая мощь, что по позвоночнику ползли мурашки. Словно в капле воды бились тонны раскаленной магмы, по странному стечению обстоятельств не вырываясь наружу. Все еще разглядывая свое отражение, Маринетт поняла, что больше не управляет этим телом. Луция, а не Маринетт, довольно дернула уголком губ, Луция закатала рукава и начертила на руках странные линии, похожие на те, что украшали сосуд Мастера Фу, Луция подошла к спящему мальчику и аккуратно забрала осколок камня из его расслабленной руки, Луция начала распевать странные слова над спящим, потрясая тощими руками и откидывая в экстазе голову... Маринетт было страшно. Рядом с ней Кот, маленький беззащитный мальчик, за ней - тот Кот, которого знала она сама и поклялась вернуть... Но здесь и сейчас командовала Луция. Маринетт могла лишь беспомощно смотреть на мир глазами поехавшей (а в безумии этого своего рождения Ледибаг не сомневалась) старухи, у которой на руках по крайней мере один камень чудес. На следующий день ничего не изменилось. Маринетт все еще была безмолвной пленницей этого своего рождения, не в силах ни занять тело Луции, ни достучаться до нее. Ничего не поменялось ни через день, ни через неделю, ни даже через две. Маринетт все чаще затягивало в странную чернеющую пустоту, и какой-то частью сознания она понимала, что однажды эта пустота уже не выпустит ее обратно. Она погибнет сама, сгинет в прошлом, и утянет за собой Нуара, который совершенно ни в чем не виноват. Мысль о том, что Кот ради нее сделал бы и не такое, не позволяла отчаиваться. Только мысли о прошлом и держали на плаву ускользающее сознание Маринетт. Меж тем Луция вела себя по отношению к своему гостю весьма приемлемо - не вершина гостеприимства, конечно, но мальчик был сыт, обут, одет, имел свой угол и получал причитающееся внимание, если вдруг творил что-то не то. Луция учила его разбираться в травах и вырезать те самые символы, которые "украшали" буквально все в этом доме. Несмотря на это, Маринетт просто знала, что Луция что-то затевает. Масштабное и настолько мерзкое, что ее чуть не вырвало тогда, перед зеркалом, когда она попыталась вспомнить эту свою жизнь. Через месяц пребывания в состоянии незаметной шизофрении стало понятно, что ожиданием проблему не решить. Через два месяца Маринетт все чаще сама уходила во тьму, с каждым днем теряя надежду выбраться. Возможно, смерть Луции освободит ее, но лесной ведьме сейчас около сорока, так что на это рассчитывать глупо. Мальчишка - Аммиан - прижился в доме старухи. Иногда Маринетт выходила из тьмы просто чтобы смотреть на него. Что-то в этом беглеце было от Адриана, что заставляло несуществующее сердце тихо сжиматься от тоски по дому. Но и эта тоска постепенно сгладилась. Луция и ее гость перезимовали, встретили позднюю весну, потом дождливое лето и неожиданно теплую осень, а к следующей весне стало окончательно понятно - Аммиан, которого язык уже не поворачивался назвать мальчишкой, обосновался в доме старухи прочно, с концами, и покидать его не собирается. Большую часть времени Маринетт проводила в пустоте. Там было темно и тихо, хорошо думалось, а еще там можно было спать. Бывшая Ледибаг все еще оставалась бесполезным довеском к Луции, и даже доступ к ее памяти все еще был закрыт. Все сдвинулось с мертвой точки одной душной августовской ночью. Аммиан скоро праздновал свое тринадцатилетние, и Луция по каким-то своим причинам предвкушала эту дату. И вот этой ночью Маринетт вскользь, глазами погружённой в размышления лесной ведьмы заметила, как Аммиан смотрел на нее. Это было... как разряд тока, как ведро ледяной воды за шиворот, как падение с обрыва в пропасть. Она снова чувствовала, дышала, думала, тело снова принадлежало ей. И Маринетт захлебнулась воздухом, поймав взгляд вчерашнего мальчишки, которого она помнила намокшим девятилетним воробушком. В этом взгляде было желание. Даже не так - в нем была отчаянная, голодная, обреченная жадность, душная, мучительная, не имеющая выхода страсть, запертая, запретная страсть ученика к своей увядающей наставнице. Аммиан хотел ее. И именно этот пылающий пожар вернул Маринетт себя. Всего пару секунд - и длинные темные ресницы прикрыли горькую зелень глаз. Маринетт снова выкинуло в ее личное небытие, ошарашенную и пришибленную, но живую. С тех пор подобные "пробуждения" случались все чаще, каждый раз связанные с одним и тем же - с любовью Аммиана к Луции. Луция варила суп, неторопливо помешивая его, а ученик подошел к ней со спины и положил раздавшуюся горячую ладонь ей на плечо. Аммиан неосознанно выводил круги большим пальцем, обводя выступающие плечевые косточки, а Маринетт замерла под этой неожиданной лаской, упорно видя вместо Кота Адриана. Луция собирала травы, а Аммиан, научившийся превосходно скрываться в лесу, незримой тенью следовал за ней по пятам, готовый в любой момент защитить, закрыть собой. Луция подвернула ногу, и Аммиан нес ее до дома на руках, прижимая к себе, а после невыразимо бережно мазал густой желтоватой мазью пострадавшую конечность, украдкой прижимаясь щекой к ногам своей абсолютной и вечной хозяйки. Луция аккуратно обрабатывала его раны (убитый тогда дикий кабан потом кормил их не одну неделю), а Аммиан, слушая размеренный, с едва заметными нотками недовольства голос Луции, сжимался внутренне от ее неодобрения и одновременно готов был убить для нее хоть вепря, хоть волка, получить любые раны, лишь бы тонкие пальцы снова вот так касались его, причиняя боль телу и даруя невыразимое наслаждение духу. Иногда по ночам Аммиан, движимый неутолимой жаждой, склонялся над ее постелью, не смея прикоснуться и обмирая от желания сделать это. Его лихорадочно горячие ладони замирали в считанных миллиметрах от лица спящей женщины. Пальцы невесомо обводили тонкие веки, надбровные дуги, лоб, острый нос, скулы, скользили над губами так, что разделявшие их миллиметры воздуха раскалялись, передавая жар его тела. Шея, ключицы, руки, почти обхватывая расслабленные запястья, тонкие пальцы, потом обратно, к плечу, прослеживая дорожки темных вен... Он трепетно оглаживал ее тело, не прикасаясь, не оставляя следов, теряя рассудок от вседозволенности и невольного сладостного знания, целовал разметавшиеся серебряные пряди, припадал губами к косточке у стопы, к тонкой жилке под бледной худой коленкой, пересчитывал россыпи родинок, мечтая хоть раз, хоть мельком, хоть на секунду... Не обладать даже. Просто иметь право. Ласкать, упиваясь стонами, целовать, защищать, оберегать, укрыть от всего и всех, чтобы никто, никогда, ни при каких обстоятельствах... В одну из таких ночей, слушая тихий задушенный всхлип своего ночного визитера, Маринетт окончательно пришла в себя. Откуда-то она знала - Луции больше нет. От нее остался только комок грязных воспоминаний, которые обязательно нужно просмотреть - было такое чувство, что лесная ведьма готовила большую и страшную пакость и весьма преуспела в своих приготовлениях. Дождавшись ухода Аммиана, Маринетт, сцепив зубы, погрузилась в воспоминания Луции. Луция была дочерью пленного гунна и римлянки, опрометчиво влюбившейся во врага священной империи. Родителей своих она помнила плохо - их прирезали прямо в постелях, когда ей было шесть. Ее же взял себе брат матери, работавший стражем при одном богатом доме. Она росла без любви, находя утешение сначала в фанатичном богомолении, потом - в магии. В семнадцать она заполучила в руки два маленьких камня, хранящихся у жены хозяина дома как невнятная драгоценность, за которую была в свое время отдана немаленькая сумма, и только поэтому совершенно ненужная и некрасивая вещь все еще хранилась в доме. Она же... О, Луция сразу поняла, что перед ней самое ценное, что только может держать в руках человек. Невероятная власть и мощь. Безграничные возможности. Живое доказательство того, что магия существует. Луция все больше и больше отдалилась от людей, никто из них не приносил ей столько чувств, сколько эксперименты над камнями. Она поседела в двадцать, но магия поддалась ей. Путем нескончаемых проб и ошибок поистине гениальная Луция изобрела новый язык - язык заклинаний и принуждений, позволяющий обрести власть над возможностями камней. Луция поселилась в лесу, в самой его глуши, не желая иметь проблем с миром. Она была к нему равнодушна. Единственная страсть - страсть к изучению. Луция стала ведьмой. Огонь, вода, звери, растения - все, что несло в себе хоть крупицу магии, теперь поддавалось влиянию. Сначала - зажечь свечу щелчком пальцев. Потом - пустить за домом родник. Следом - стереть с лица земли целое поселение, лишь пожелав этого. Она не чувствовала жалости, видела лишь цель и упорно шла к ней. И вот - последний эксперимент. Луция чувствует, что жизнь скоро покинет ее, и ищет, ищет способ этого избежать... Все решает слепой случай. Метель, от которой Луция спешит укрыться в ближайшем доме, и невиданное сокровище среди тряпья - большой круглый камень, одновременно и холодный, и теплый. Небольшое внушение - и весьма достойные люди становятся грабителями, насильниками, убийцами. Осталось лишь ждать, ведь Великая не ошибается. Мальчик, потерявший по вине Луции мать, оказывается на ее пороге, сам принося в ее руки осколок камня. Его ненависть и боль столь сильны, он так отчаянно проклинает этот мир, что камень, напитавшись кровью отчаявшегося, становится темным, мрачным, несущим своему владельцу лишь череду неудач. Камень получает разрушительную силу, черпая ее из боли своего владельца. Забавно... Ты сам, мальчик, определил свою судьбу... Луция варит зелья, подливает их мальчику, читает над ним заклятья - и вот они связаны, тесно связаны, у них общая жизненная сила. Луция становится моложе, а Аммиан, наоборот, старше. Он забирает себе ее болезни, ее возраст, ее усталость, а она пьет его соки, снова становясь женщиной. Глупый мальчик, почему ты любишь чудовище? Не бойся, чудовищу так гораздо удобнее... И Луция подкрепляет нездоровую страсть своего ученика, ведь так действительно проще... Он целует ее ноги, не зная, что обожает человека, который отнял у него все. Всего несколько месяцев - и она откроет ему правду, правду, которая убьет его юное доверчивое сердце, правду, которая закрепит превращение черного осколка в талисман неудачи... Луции любопытно - сколько продержатся они оба? И камень, и запертый внутри дух? Сколько выдержит этот дух, ведь он чувствует все, что чувствует его подопечный, увеличенно в десятикратном размере. Всего лишь эксперимент. Просто любопытно... Маринетт села на кровати, чувствуя себя омерзительно. Рядом поднял голову притворявшийся до этого спящим Аммиан, и под его встревоженным взглядом Маринетт немедленно стало еще хуже. И это - она? Вот это фанатичное, жестокое, безжалостное чудовище - она? Неужели она когда-нибудь могла?... Могла, понимает Маринетт. Могла, когда играла с чувствами своего Нуара, даже понимая в глубине души, что он действительно ее любит. Могла, когда причиняла своему верному Котенку боль, которую он успешно прятал за широкой задиристой усмешкой. Могла, когда постоянно, в любой мелочи старалась продемонстрировать свое превосходство. Могла, когда ставила эксперименты - что еще позволит сделать с собой глупый Кот, прежде чем вспомнит, что гордость никто не отменял? Могла, когда шла к победе, оставив за скобками пожертвовавшего собой напарника. Могла, и, что самое забавное, и во времена Римской Империи, и в кажущемся сейчас бесконечно далеком Париже Кот принимал эту ее сторону с легкостью, склоняясь в поклоне перед ней, целуя ее руку. Невозможный. В этом рождении именно она была чудовищем. Но если сама Маринетт проклинала Нилея, то Кот готов был любить ее какой угодно. Не сказать, что ей стало легче от этого знания. Маринетт поднялась с постели и прошла мимо притворяющегося спящим Аммиана на выход. Роса обожгла холодом босые ступни, но она не обратила на это никакого внимания. Она долго стояла так, усиленно копаясь в памяти Луции и пытаясь найти способ остановить ритуал, пока со спины ее не обняли чьи-то руки. Аммиан накинул ей на плечи плащ и нехотя отстранился, напоследок глубоко вдохнув, словно стремился запомнить, чем пахнут ее волосы. Маринетт обернулась. Аммиан стоял рядом, и во тьме его дрожащих зрачков читалось то же, что она всегда видела и у Кота. "Я с тобой" - как ответ почти на все вопросы, как ключ, как пароль, как панацея и смысл жизни. Я с тобой. Маринетт аккуратно расплела тонкую косичку у виска, куда Луция вплела два темных камешка, которые потом станут сережками-гвоздиками. Она протянула их Аммиану и накрыла его ладонь своей. — Найди им хозяев. Разных. Они слишком сильны вместе, — сказала она. Кажется, это входит в привычку - отдавать свои талисманы Коту. С другой стороны, Кот, видимо, все делает правильно, раз они снова и снова сталкиваются на перекрестках рождений. Интересно, сколько еще?.. Маринетт трясет головой, отгоняя подобные мысли. — Вместе? — переспросил Аммиан. — Да. Вместе с твоим камнем они, — Маринетт указала на все еще лежащие на ладони Кота серьги Ледибаг, — способны абсолютно на что угодно. Ты выполнишь мою просьбу? — Да, — он выдвинул вперед подбородок. Луция знала, что он делал так, когда хотел казаться старше своего возраста. — Когда мне выдвигаться в путь? — Сейчас, — ответила Маринетт, почти жалея, что у нее нет бесчувственности почившей Луции. Сложно перед самоубийством отправлять подальше единственного человека, которому придет в голову тебя спасать. Аммиан истолковал ее поведение по-своему. Нахмурился. — Это так важно? — Да. От этого зависит моя жизнь, — надо же, даже врать не пришлось. — Иди же. Аммиан сжал в руках камни, посмотрел на нее долгим нечитаемым взглядом и пошел седлать коня. Маринетт не пошла его провожать, потому что Луция бы не пошла, но из окна следила за ним, пока его фигура не скрылась в отдалении. Ей было интересно, почему она должна была прожить это рождение. Как оно может повлиять на ее нежелание спасти Кота из этой ловушки? Было понятно, как именно испытывал ее Нилей (она мысленно отметила, что при упоминании этой версии Кота ей больше не хочется убить его на месте), в общем и целом понятен был и Дарий - пленный перс, враг, опять ставший причиной ее смерти, но вот Аммиан?.. Зачем был с ней этот невинный мальчик, похожий на ее Адриана даже именем? Используя память Луции Маринетт быстро нашла нужный яд. Не самый безболезненный, но это явно легче, чем вскрыть себе вены, а прыгать здесь неоткуда. Не дав себе передумать, Маринетт залпом опрокинула в себя содержимое маленькой бутылочки из непрозрачного стекла. Горло обожгло. Маринетт предпочла уступить сознание Луции, а самой скользнуть во тьму - предсмертная агония не стояла в списке ее любимых ощущений. Чувствуя, как постепенно утягивает ее прочь, в новое рождение, Маринетт успела порадоваться, что Аммиан никогда не узнает, каким чудовищем была его возлюбленная, никогда не перенесет столько боли, чтобы хватило на все "Катаклизмы" грядущих поколений Котов. Она упустила из виду простой факт - там, в известном ей будущем, камень Нуара обладал поистине поразительной способностью разрушать... *** Аммиан мчался назад, не жалея коня. Связь, кровная связь с Луцией, которую не под силу разорвать ни одному из существующих заклятий, истончилась до едва заметной тонкой нити. Он заскулил от бессилия, чувствуя, как по капле из него утекает жизнь. Аммиан знал, что не протянет в этом мире ни секунды, если вдруг его предположение окажется верным. Ели, смятая трава, небрежно брошенный плащ (так на нее не похоже...), приоткрытая дверь, Луция. Аммиан опустился на колени, и в тот же миг почувствовал, как оборвалась нить самой ценной жизни, той единственной, которая имеет значение. Он стиснул в объятиях уже мертвое тело и завыл, громко, отчаянно, обреченно, укачивая на руках свое трудное счастье. Он знал, что тело нужно предать огню, но сил на то, чтобы собственноручно сложить для нее прощальный костер не было никаких. Как, когда она еще теплая? И вдруг... "Вместе с твоим камнем они способны абсолютно на что угодно". Аммиан засуетился, захлебнулся беспокойным смехом, положил все три камня на живот умершей и взмолился неведомой силе так, как могут только обезумевшие от надежды, отчаявшиеся и вновь нашедшие, только очень сильно любящие. И сила услышала. С тех пор во влажных холодных лесах иногда видится случайным путникам, как юноша тенью следует за своей вечной хозяйкой, не смея коснуться, не смея отстать, а она идет, не оглядываясь, оставляя за собой во мхе, как маячки, тонкий кровавый след ярких ягод брусники.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.