О точках невозврата, океанах и Аравийском море

За последние пару месяцев ты изрезал свою жизнь на разносторонние многоугольники, пустив конфетти по ветру цветным мусором. А в твоей голове демоны-счетоводы вырвали калькуляторные кнопки с мясом - лимит ошибок на ближайшие пару лет исчерпан. И сейчас, глядя с крыши отеля на серую Москву, оплеванную никотином, задыхающуюся смогом, отплёвывающуюся от грязного дождя, раскатанного автомобилями по асфальту, ты пытаешься понять: когда наступила та самая точка невозврата, начиная с которой всё окончательно пошло ко дну. Удачного погружения. / Когда ладонь Элеоноры с налаченными коготками легко соскальзывает с твоего плеча, ты ничего не чувствуешь. Разве что облегчение, лёгкой шалью спархивающее с плеч. - Миша, до вечера. - … - Миша. - А, да-да. Пока. И снова смотришь в спину той, с которой совместных вечеров больше не будет. София оборачивается на долю секунды, и демоны в твоей голове прилипают языками к металлической перекладине качелей. В её глазах Ледовитый океан. // Она посмотрела по-другому. Сегодня и прямо на тебя. В её глазах не было той привычной уже ледяной корки отчаянного равнодушия - там плескалось Аравийское море. И тебя прокатывает эмоционально и затягивает в бездну воспоминаний, где строгая и холодная София Яновна таяла в твоих руках тёплой и домашней Соней. Твои демоны сворачиваются щетинистыми клубками и мурлычат себе под нос что-то невнятное. - Михаил Джекович, не протрите дырку. Моргаешь. Раз, другой. Показалось? В её глазах Ледовитый океан. /// Когда ты видишь ее в этом-чертовом-красном-платье, крышу сдувает в Канзас. Музыка, звон бокалов и голос Элеоноры сливаются в едва уловимый скрежет на периферии нервных окончаний. Бесенята дёргают за язык, пинают голосовые связки: - Ты сегодня такая красивая, - шепчешь ей прямо в ухо прежде, чем она успевает послать тебя к черту. - Просто знай это, хорошо? - Михаил Джекович, вы, кажется, ошиблись с адресатом. Чёртова Арктика. Наверное, именно поэтому голос предательски дрожит. И, может, если ты прямо сейчас прижмешь её к себе - вот так запросто и у всех на виду… - Мишенька, ну куда же ты пропал? Налаченные коготки уже скребут по спине, но отдаёт куда-то в сердце. А в огромных глазах напротив снова Ледовитый океан. //// Когда ты видишь её с Павликом, мать его, Аркадьевичем чудовище в груди плюётся кровью и рычит так, что, кажется, треснут рёбра. И ты ведь знал, что рано или поздно это произойдет. Но не думал, что будет так больно. Сейчас впервые приходит понимание того, что твоей некогда женщине тоже было больно. Из-за тебя, идиот. И сейчас ты впервые в полной мере чувствуешь эту боль. Чувствуешь? Ты мечешься под дверью люкса как безумный, пока дядя Боря, только что починивший унитаз в соседнем номере, силой не утаскивает тебя в подвал. - Женщина - она ведь как цветок, - философствует главный, внимание, инженер (а не какой-нибудь сантехник), разливая принесённый тобой коньяк по рюмкам. -Ты не сорвал, так другой сорвет. Вы упиваетесь в хлам, и твой телефон, к счастью, разряжается прежде, чем ты успеваешь ей позвонить. ///// Их расставание с Павлом - не то чтобы сюрприз, вопрос времени скорее. И ты застаёшь ее в номере одну, уставшую и разбитую. У океана сегодня нет сил, и из глазных проталин выплёскивается Аравийское море. И ты, парализованный будто по рукам и ногам, просто смотришь, как оно ползёт по щекам солёными змейками. - Если ты пришёл меня добить… - Сонь, я… - Пошёл вон. Холодно, безапеляционно и просто. И тебе нечего сказать, спросить, добавить. Может, тебя и самого давно уже нет? Может. ////// Когда ты несешься по больничным коридорам, отказываясь верить до конца в прошедший по отелю слух, сердце стучит по гландам так громко, что слова врача доходят до мозга только с третьего раза. Она запила мощнейшее успокоительное коньяком. Случайно. Только и всего. Тебя трясёт по рукам и ногам и хребет будто бы вырывают с мясом. Оседая на ближайшую лавочку, ты не понимаешь, как за два месяца из человека можно вытрясти всё до основания. Ищешь под потолком дементоров. Не находишь. Проваливаешься в осколки воспоминаний. //////// Когда тебя наконец пускают к ней, ты уже успеваешь забыть все те слова, которые битые шесть часов крутились на языке. Сам язык немеет, стоит увидеть бледное, осунувшееся лицо на непропорционально огромной подушке. Сейчас третий час ночи, за окном темно, и в её глазах помещается Большая медведица. Увидев тебя, она отчаянно пытается не плакать и шепчет «уходи» искусанными в кровь губами. А ты целуешь холодные руки, пока тебя силой не вытягивают из палаты врачи. Ты приходишь к ней каждый день до и после работы и молча сидишь рядом, пряча голову в ладонях. И она снова и снова просит тебя уйти, но ты слышишь в этой просьбе что-то очень похожее на «не слушай меня, я дура, останься». Но ты уходишь, чтобы было куда вернуться. ///////// На седьмой день ты застаёшь в палате лишь заправленную постель и купленные тобой фрукты на тумбочке. - Софию Яновну выписали час назад, - отчаянно бьёт под дых и ты с трудом собираешь остатки себя. Чтобы через десять минут узнать от Элеоноры, что Соня уволилась из отеля. End Пить вино из горла, сидя на крыше отеля – сомнительное развлечение. Но другого у тебя нет. На том конце телефонных проводов автоответчик зачитывает механическую комбинацию звуков. Одиннадцатый раз подряд. Но тебе же мало, да? Солнце недоспевшим яблоком сваливается за кромку серо-розовых туч. Ветер бьет наотмашь. Весна. - Я знала, что ты тут. Резко оборачиваешься. Соня стоит всего в паре шагов позади. Собранная и строгая. С Аравийским морем плещущимся в глазах. Моргаешь. Раз, два. Показалось? - Ты увольняешься? - не узнаёт в разбитом голосе свой собственный. Соня отбирает бутылку, пьёт прямо из горла. И сейчас этот контраст с утонченной женственностью кажется… правильным? - Я не могу остаться здесь после… После всего. Она ждёт твоей реакции, и ты киваешь - я, мол, не идиот. - И куда ты теперь? - спрашиваешь, но отчаянно не хочешь слышать ответ. - В Питер, - рубит по живому. Питер - не Париж, но легче от этого не становится. Отдаёт запоздалым осознанием того, что сейчас ты видишь её в последний раз. - Что за отель то хоть? - Люксор, - отвечает, выдержав неловкую паузу. Возвращает ему бутылку. Уходит. P.S. Так в какой именно момент наступила та самая точка невозврата? С какого момента начинать отсчет? Измены, больницы, платья, калейдоскоп не вовремя сказанных слов и не верно построенных предложений. А может, она наступает прямо сейчас, когда ты кладёшь на стол Элеоноре заявление об увольнении? Ведь Питер – прекрасный город, да и в Люксоре свободно место заместителя управляющего.