Люси

Джен
G
Завершён
3
автор
raylice бета
Пэйринг и персонажи:
Размер:
6 страниц, 5 частей
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
3 Нравится 0 Отзывы 0 В сборник Скачать

Часть 2

Настройки текста
      Люси доводилась мне кузиной, мы росли вместе, под одной крышей. Но по-разному росли мы: я — хилый и болезненный, погруженный в сумерки; она — стремительная, прелестная; в ней жизнь бьёт ключом, ей — только бы и резвиться на склонах холмов, мне — все корпеть над книгами отшельником; я — ушедший в себя, предавший всем своим существом изнуряющим, мучительным думам; она — беззаботно порхающая по жизни, не помышляя ни о тенях, которые могут лечь на ее пути, ни о безмолвном полете часов, у которых крылья воронов.       Люси!.. Я зову ее: Люси! — и в ответ на это имя из серых руин моей памяти вихрем взвивается рой воспоминаний! Ах, как сейчас вижу ее перед собой, как в дни юности, когда она ещё не знала ни горя, ни печалей! О, красота несказанная, волшебница! О, сильф в чашах Арнгейма! О, наяда, плещущаяся в струях! А дальше… Дальше только тайна и ужас, и повесть, которой лучше бы оставаться не рассказанной. Болезнь, роковая болезнь обрушилась на неё, как смерч, и всё в ней переменилось до неузнаваемости у меня на глазах, а демон превращения вторгся ей в душу, исказив ее нрав и привычки, но самой коварной и страшной была в ней подмена ее самой. Увы! Разрушитель пришёл и ушёл. А жертва — где она? Я теперь и не знал, кто это… Во всяком случае, то была уже не Люси! Из множества недугов, вызванных первым и самым роковым, произведшим такой страшный переворот в душевном и физическом состоянии моей кузины, как особенно мучительный и от которого нет никаких средств, следует упомянуть некую особую форму эпилепсии, припадки которой нередко заканчиваются трансом, почти неотличимым от смерти; приходила в себя она с поразительной внезапностью. А тем временем собственная моя болезнь — ибо мне велели иначе ее и не именовать, — так вот, собственная моя болезнь тем временем стремительно одолевала меня и вылилась наконец в какую-то ещё невиданную и необычайную форму мономании, становившуюся час от часу и на миг, то сильнее и взявшей надо мной в конце концов непостижимую власть. Эта мономания, если можно так назвать ее, состояла в болезненной раздражительности тех свойств духа, которых в метафизике называют вниманием. По-видимому, я выражаюсь не особенно вразумительно, но боюсь, что это и вообще задача невозможная — дать заурядному читателю более или менее точное представление о той нервной напряжённости интереса к чему-нибудь, благодаря которой вся энергия и вся воля духа к самососредоточенности поглощается, как было со мной, созерцанием какого-нибудь сущего пустяка.       Забыться на много часов подряд, задумавшись над какой-нибудь своеобразной особенностью полей страницы или наоборот книги; проглядеть, не отрываясь, чуть ли не весь летний день на причудливую тень, пересекшую гобелен или легшую вкось на полу; провести целую ночь в созерцании неподвижного язычка пламени в лампе или уголков в очаге; грезить целыми днями, вдыхая аромат цветка; монотонно повторять какое-нибудь самое привычное словцо, пока оно из-за бесконечных повторений не утратит значения; подолгу замирать, окаменев, боясь шелохнуться, пока таким образом не забудешь и о движении, и о собственном физическом существовании, — такова лишь малая часть, да и то ещё самых невинных и наименее пагубных сумасбродств, вызванных состоянием духа, которое, может быть, и не столь уже необычайно, но анализу оно мало доступно и объяснить его нелегко.       Да не поймут меня, однако, превратно. Это несоразмерной поводу, слишком серьезное и напряжённое внимание к предметам и явлениям, которые сами по себе смешивать с обычной склонностью заносится в мыслях, которая присуща всем без исключения, а особенно натурам с пылким воображением. Оно не является даже, как может поначалу показаться, ни крайней степенью этого пристрастия, ни увлечением им до полной потери всякой меры; это — нечто по самой сути своей совершенно иное и непохожее. Бывает, например, что мечтатель или человек увлекающийся, заинтересовавшись каким-то явлением, — но, как правило, отнюдь не ничтожным, — сам того не замечая, упускает его из виду, углубляясь в дебри умозаключений и догадок, на которые навело его это явление, пока наконец, уже на излёте подобного парения мысли, — чаще всего весьма возвышенного, — не оказывается, что в итоге стимул, или победительная причина его размышлений, уже давно оставлена и забыта. У меня же исходное явление всегда было самым незначительным, хотя и приобретало из-за моего болезненного визионерства некое новое преломление и значительность, которой в действительности не имело. Мыслей при этом возникало немного, но и эти умозаключения неуклонно возвращали меня все к тому же явлению, как к некому центру. Сами же эти размышления никогдане доставляли радость. Когда же мечтательное забытье подходило к концу, интерес к его побудительной причине, ни на минуту не спускавшейся из виду, возрастал уже до совершенно сверхъестественных и невероятных размеров, что и являлось главной отличительной чертой моей болезни. Одним словом, у меня, как я уже говорил, вся энергия мышления тратиться на сосредоточенность, в то время как у обычного мечтателя она идёт на полёт мысли.       Книги, которые я читал в ту пору, если и не были прямыми возбудителями моего душевного расстройства, то, во всяком случае, своей фантастичностью, своими мистическими откровениями безусловно отражали характерные признаки этого самого расстройства. Из них мне особенно памятны трактат благородного итальянца Целия Секунд Куриона «О величии блаженного царства Божия», великое творение Блаженного Августина «О Граде Божием» и «О пресуществлении Христа» Тертуллиана, парадоксальное замечание которого «Умер сын Божий — заслуживает доверия, ибо нелепо; умерший воскрес — не подлежит сомнению; ибо невозможно!», надолго захватило меня и стоило мне многих и долгих недель упорнейших изысканий, так и закончившихся ничем.       Отсюда напрашивается сопоставление моего разума, который выбивало из колеи лишь соприкосновение с мелочами, с тем упоминаемым у Птолемея Гефестиона океанским утесом-исполином, который выдерживает, не дрогнув, самые бешеные приступы людской ярости и ещё более лютое неистовство ветра и волн, но вздрагивает от прикосновения цветка, который зовётся асфоделью. И хотя, на самый поверхностный взгляд, может показаться само собой разумеющимся, что перемена, произведенная в душевном состоянии Люси ее губительным недугом, должна была бы доставить обильную пищу самым лихорадочным и безумным из тех размышлениях, которые я с немалым трудом пытался охарактеризовать; но ничего подобного на самом деле не было. Правда, когда у меня наступали полосы просветления, мне было больно видеть ее жалкое состояние, и, потрясенный до глубины души крушением этой благородной и светлой жизни, я, конечно же, то и дело предавался горестным думам о чудодейственных силах, которые произвели такую невероятную перемену с такой молниеносностью. Но на эти размышления мои собственные странности как раз не накладывали своего отпечатка; так же точно думало бы на моем месте большинство нормальных представителей человеческого рода. Оставаясь верным себе, мой расстроенный разум жадно упивался переменами в ее облике, которые хотя сказывались не столь уж заметно на физическомее состоянии, но меня как раз и поражали более всего таинственной и жуткой подменой в этом существе его самого.
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.