***
Вечером он велел привести её к себе. Возмущение Одабеллы, когда раб явился с этим приказом, быстро уступило место радости: вот же она, идеальная возможность отомстить! Если постараться, она сможет в ночи бежать и добраться до лагеря римлян. Она, невозмутимо улыбаясь, сама зашла в шатёр. Предводитель гуннов, рассевшись на явно отобранном у каких-то восточных торговцев ковре, усмехнулся: – Ни одна из прежних пленниц так себя не вела. – Просто раньше вам не удавалось одолеть наши отряды, – холодно ответила Одабелла. – Есть не хочешь? – он пододвинул к ней блюдо с почти сырым мясом. За время плена Одабелла очень проголодалась; несколько ягод, что удалось найти в лагере, она отдала подругам. Проявлять слабость было бы отвратительно, но изводить себя было попросту нелепо. Она молча склонилась над блюдом, взяла ломоть мяса и надкусила. На языке ощутился солоновато-железный привкус крови. Пальцы, сжимавшие мясо, порозовели. Если Аттила надеялся впечатлить её этим, он старался зря. Крови на своём веку Одабелла навидалась достаточно, и не только бараньей. – Ваша Аквилея разбита, – сказал он, наблюдая за ней. – Я создал новое царство на её руинах. «Мечтай, мечтай, пока жив!» – Одабелла с такой яростью вгрызлась в мясо, будто представляла на его месте пресловутое гуннское царство. – Мне нужны сильные воины, – продолжал Аттила. – Сильные и отважные. Я готов взять тебя в свою армию, Одабелла – если ты будешь на моей стороне, я стану гордиться такой союзницей. Встав, он подошёл к ней почти вплотную; её лицо чуть ли не утыкалось ему в плечо, а его длинные чёрные волосы защекотали ей щёки. Против воли взгляд Одабеллы скользнул по крепким рукам, широкой груди, мощным плечам... В тёмных глазах Аттилы горела неприкрытая страсть, и он-то разглядывал её без особого стеснения. «Вспомни об отце! О Форесто!» – лихорадочно подумала она. Но белокурый образ улыбчивого, ласкового жениха упрямо ускользал, не складывался, расплывался, и Одабелла вновь и вновь возвращалась к действительности, в которой она опять оказалась один на один с ненавистным завоевателем – и опять они молча стояли друг напротив друга, каждый испытывая другого, дожидаясь, кто первый сдастся. Едва сознавая, что она делает, Одабелла выхватила меч. Вряд ли она была бы способна нанести не то что смертельный, а какой бы то ни было удар; рукоять скользила и дрожала в её вспотевших пальцах. Конечно же, за полдня Аттила успел обзавестись новым оружием – перед девушкой серебристой молнией сверкнул клинок и с тихим звоном скрестился с её собственным. Неизвестно, что подумал гунн – заподозрил ли он, что пленница хотела взбунтоваться, или посчитал, что она, напротив, захотела показать себя в бою в ответ на предложение союза. Неважно. Сначала он лишь с насмешливой улыбкой парировал атаки Одабеллы, но вскоре перешёл в наступление сам. Редкое, даже какое-то аккуратное позвякиванье сменилось беспорядочным клацаньем и звоном, а на вид мечи стали похожи на серый поблёскивающий вихрь. Конечно, Одабелла трезво оценивала свои силы. В открытом бою, даже если это простое упражнение, а не серьёзная схватка, она Аттилу не одолеет – это она понимала. Но она нападала так, как и в настоящих-то битвах делала редко – просто надо было дать выход охватившему её предательскому жару. – Встречал я женщин, которые пытались бороться, но с мечами не умела обращаться ни одна, – хрипло сказал Аттила, сделав очередной обманный выпад и чуть не выбив меч из рук Одабеллы. Рассвирепевшая девушка почти вслепую ринулась на него и чудом не оказалась сбита с ног. Она в ужасе поняла, насколько она ошибалась: бой ни его, ни её не охладил, скорее даже наоборот. Неотрывно следя за могучей фигурой гунна, мастерски вращавшего клинок и без устали атаковавшего, Одабелла почувствовала, насколько измучилась она сама. Ещё немного – и придёт конец всему. Неожиданно на пороге шатра кто-то появился – захваченная сражением Одабелла заметила лишь мутные силуэты. – Что происходит?! Ах, это гунны услышали-таки звон клинков из шатра Аттилы и прибежали на помощь. Нечего сказать, долго же они бежали. Но украдкой вздохнувшая с облегчением Одабелла сейчас готова была в ноги поклониться этим встрёпанным оборванцам: что-то произошло бы, если бы не они? Горячка наконец-то отступила, и у Одабеллы даже нашлись силы на новую гордую усмешку. – Переселите эту девушку к нашим жрицам, – скомандовал Аттила. Ужас на лицах гуннов сменился ошеломлением. Мало того, что они поздно вечером обнаружили своего повелителя бьющимся с итальянской красавицей на мечах, так он ещё и отсылает её из шатра, притом переселяя от рабынь к гуннским девушкам! – Я умею ценить моих противников, Одабелла, – сказал на прощание Аттила, спокойно улегшись на ковёр и оторвав новый кусок мяса, будто ничего не произошло. – И будущих союзников тоже. «Будущих союзников... какая неслыханная дерзость! – думала Одабелла, резко вдыхая прохладный вечерний воздух. Теперь она вдвойне ненавидела правителя гуннов – и себя, за то, что позволила ему так её смутить и довести едва ли не до покорности. – Проклятый Аттила уже уверен в своей победе! Нет, ни в коем случае, я выстою в этом бою! Отец, моли Бога, да придаст Он мне сил!»***
От вина кружилась голова, а мысли становились тягучими, как мёд. Звуки цитр, на которых играли жрицы, отдавались болью в висках. Одабелле с самого начала не хотелось идти на пир – она пошла только потому, что Форесто во время их тайного свидания намекнул ей о готовящемся покушении на Аттилу. Она не могла допустить, чтобы после всего, что она перенесла в плену у гуннов, у неё ещё и отобрали её месть – то, ради чего она терпела этот плен. Нет, обращались с ней и даже с её подругами хорошо. Варвары отлично понимали, что любимицу их предводителя лучше не злить, и держались в стороне от пленниц, между собой ворча, что красавицам не стоит рождаться такими свирепыми. Терпеть Одабелле приходилось саму себя. Каждый день она почти полностью проводила с Аттилой – она сидела рядом с ним на его советах с военачальниками и друидами, билась с ним на мечах, как в первый вечер, иногда слушала его рассказы о прежних походах и о будущем завоевании Италии. Постепенно она прониклась к нему таким же уважением, которое испытывал он сам к врагам, которых считал достойными. Но Одабелла мучительно сознавала и то, что у неё уважением дело не ограничилось. Та обжигающая лихорадка, которую она тогда в шатре сочла мимолётной постыдной слабостью, упорно возвращалась, стоило Одабелле увидеть Аттилу или даже о нём подумать. Находясь рядом с вождём гуннов, девушка чувствовала себя мотыльком, летящим к огню светильника – зная, что огонь смертоносный, и всё-таки неудержимо рвущимся к нему. Её железная воля, которой она так гордилась, которую не могли сломить никакие лишения и тягости войны, начинала таять от одного пронзительного взгляда чёрных глаз Аттилы. Убийцы её отца. Конечно, Одабелла держалась как могла. И в этот вечер она поклялась себе: хватит! Завтра она отомстит за отца и разрушит чары, овладевшие ею самой. Завтра – и ни днём позже. В толпе веселящихся гуннов мелькнуло знакомое лицо. Форесто! И явился ведь прямо сюда! Разом протрезвев, Одабелла пригляделась. Форесто о чём-то говорил с Ульдино, первым из рабов Аттилы, а потом Ульдино с какой-то особой напряжённой торжественностью понёс своему повелителю новый кубок с вином. – Остановись! Это яд! – закричала Одабелла, когда Аттила уже поднёс кубок к губам. Что тут началось! Одни гунны принялись драться друг с другом, другие, похватав наскоро оружие, стали надвигаться на сидевших на пиру римских послов... а прямо к Аттиле выбежал Форесто, и не пытавшийся скрыться. Кровопролитие казалось неизбежным. Одабелла в панике смотрела на уже вынимавших мечи мужчин. «Если один из них убьёт другого, и неважно, кто кого, я себе этого никогда не прощу», – резанула её непрошеная мысль. – Я открыла преступление, я предупредила тебя, – схватила она Аттилу за локоть, – и преступника наказывать тоже мне! Звучало это, прямо сказать, жалко. – Хорошо, – после нескольких секунд, показавшихся Одабелле вечностью, ухмыльнулся гунн. Ульдино, о котором в суматохе забыли, тут же крепко схватил Форесто, завернув тому руки за спину, и потащил назад. – А тебя за преданность ждёт ещё большая награда, – повернулся к ней Аттила. – Завтра мои люди увидят тебя супругой царя! Одабелла едва успела дать знак Форесто, чтобы тот больше не делал глупостей и скрылся до прихода римских войск. В следующее мгновение она очутилась в объятиях Аттилы. Может, она смогла бы ещё изловчиться и вынуть меч – месть больше нельзя было откладывать. Но от нетерпеливого жадного поцелуя, обрушившегося на её рот, Одабелла застыла, не в силах шевельнуть и пальцем – крылья мотылька рассыпались пеплом в жарком пламени светильника.***
Час настал. Римляне уже ударили по лагерю гуннов, а Аттила был один против окруживших его Одабеллы, Форесто и Эцио и сам наверняка знал, что его проклятия ничем ему не помогут. – Предатели!.. Изменники, которым я даровал жизнь!.. Одабелла опустила глаза, не в силах этого выносить. Больше всего она хотела проснуться на родной аквилейской вилле и обнаружить, что все последние месяцы были кошмарным сном. Миг промедления – и мечи Форесто и Эцио одновременно ударят в цель. Как же это подло! И римляне ещё зовут себя благородными! Слёзы подступили к глазам. Она тоже не слишком-то благородно поступит. Но и империю нужно спасать, чтобы все города не постигла судьба Аквилеи – женившись на Одабелле, Аттила не прекратит своего разбоя. Он бы собой не был, если бы мог перейти к миролюбию. – Отец, я приношу его тебе в жертву! – выкрикнула она. Аттила бросился к ней – удержать? Обнять? Или хотел если погибнуть, то от её руки? Промахнуться было невозможно. Меч пронзил его грудь. – И ты, невинная Одабелла? Последняя искра в чёрных глазах варвара, последняя кривая усмешка. На землю рухнуло безжизненное тело вчерашнего грозного завоевателя. Римские полки сцепились с растерявшимися гуннами, и Форесто и Эцио, убедившись, что Аттила мёртв, кинулись в гущу сражения. Никто не замечал молодой женщины, стоявшей на коленях у тела Аттилы и рыдавшей так, словно у неё разрывалось сердце.