— Харлин… — раздаётся вкрадчивый голос, разносящийся негромким эхом по пространству заброшенного цеха. Она слышит тихие шаги Валентайна, ритмичный стук разбивающихся о бетон капель, скрип и лязг металлических конструкций крыши под напором ветра. А ещё она слышит бешеное биение своего сердца, и кажется, что его гулкое «тук-тук-тук» раздается по всему огромному залу и непременно выдаст её. Она прячется за каким-то огромным железным блоком, сжимается, будто хочет превратиться в песчинку и затеряться на грязном полу. Квинзель душат рыдания, и она до боли стискивает зубы. Она знает, что Валентайн придёт на стук сердца. Поэтому почти плачет, когда слышит совсем рядом его голос. — Харлин, перестань. Не будь ребёнком. Где же твоя ответственность? … Квинзель провинилась, и она это понимает. Понимает, что должна понести наказание. Понимает, что должна сейчас встать и шагнуть ему навстречу, принять то, что он ей приготовил. Но маленькая девочка внутри неё боится и не хочет снова терпеть боль. У неё ещё не зажили раны с прошлого раза. Это естественная реакция, но ей нужно перебороть её. Харлин Квинзель знает, что ей все равно придётся кричать от боли, если она хочет быть рядом с ним. Ей нужно научиться не обращать внимания на раскалённое железо, прожигающее кожу до мяса, или самодельную дыбу, иногда травмирующую ей связки, или неспособность сделать вдох, когда в лицо бьет сильный поток воздуха, или… кучу чего ещё. Шилдс никогда не повторялся. * * — Я вижу в тебе огромный потенциал, — говорит Валентайн на одном из сеансов в Аркхеме, наклонившись вперед и гипнотизируя психиатра взглядом своих невероятных глаз. — Я хочу тебя и хочу, чтобы ты присоединилась ко мне. Я вижу сердца, а ты — мысли. Ты нужна мне. Ты полезна. Ты необходима, и ты… Харлин трепещет. Мысленно взлетает в небеса и медленно опускается обратно. Она смотрит на него преданным взглядом широко распахнутых глаз. И когда она так делает, то напоминает ему щенка, который по пятам следует за хозяином и восхищается им, даже если хозяин — последняя сволочь, вроде его отца. — … такая безответственная, — завершает Валентайн, наблюдая, как в голубых глазах Квинзель что-то разбивается. Чем она не угодила? В чем провинилась? Как это исправить? Она ведь сделает все, хоть в лепешку расшибется, лишь бы только он позволил быть рядом с собой. Безмолвные вопросы сыплются на Шилдса один за другим. — Мы это исправим, Харлин. Ты станешь совершенно другим человеком. И если ты достаточно постараешься, то я смогу доверить тебе всё. Вот оно! «Доверить» — это слово, действующее на Квинзель, как кусок мяса на собаку. Его тайны, его желания, его мечты, его мировоззрение — это товар, за который она готова заплатить своей сущностью. Весь её вид кричит о готовности ко всему, что он хочет с ней сделать. Харлин любой ценой хочет доказать, что она — достойная. Ведь ей нужно его сознание, она хочет прочитать его, как самую интересную в мире книгу, пока остающуюся для неё недосягаемой. Она так растворилась в своём стремлении, что даже не заметила, когда с ней стало что-то не так. Момент упущен. — Ты готова к этому, милая? — Да. * * * — Боже, Харлин. Мы же договаривались. Так нужно. Я жду тебя слишком долго. Харлин закрывает глаза. Внутри неё борются две сущности. Доктор Харлин Квинзель и постепенно берущая верх выдуманная Харли Квинн, которая смеётся даже над самыми ужасными вещами. Харли Квинн никогда не плачет и не боится. Слезы и страх — то немногое, что осталось от Харлин. И её нужно уничтожить, задавить, изменить. Нужно!
Сжав кулаки и сделав глубокий вдох, Харлин наконец уступает. Она медленно поднимается с холодного пола и выходит из-за металлического блока. Валентайн уже ждёт её, сцепив руки за спиной. Он наклоняет голову и внимательно смотрит на неё, чуть прищурившись, а на губах блуждает лёгкая, почти снисходительная улыбка. Харлин идёт к нему, и цокот высоких каблуков отсчитывает её шаги.
— Давай, — громко произносит она, снова крепко сжимая кулаки. — Ты прекрасна, — шепчет он, проводя кончиками пальцев по её щеке с чёрными подтеками от туши. Прекрасна с синяками и ссадинами по всему телу, с размазанным макияжем, сбитой блузке и кое-где порванной юбке. Для него действительно прекрасна. И это лишь добавляет ей уверенности.
— Давай! — выкрикивает Харлин, зажмурившись, и в то же мгновение в ребра упирается что-то холодное, а тело пронзает мощный электрический разряд. Квинзель кричит так, что разрывает внутренности, и падает, даже не ощущая, как обдирает кожу голых коленей о шершавый бетон. Её сотрясают конвульсии, она выгибается и извивается на полу, впиваясь пальцами в камень и ломая ногти до крови. Харлин кричит до хрипоты, запрокидывая голову назад, и на её шее вздувается венка. Кричит так, что у Валентайна закладывает уши, а стены пропитываются её криками и, кажется, будут вечно вторить её голосу. Харлин кажется, что лучше умереть.
А потом все прекращается. Через тело Квинзель перестают проходить сотни вольт, и она замолкает. По щекам снова текут слезы, она дышит так, словно пробежала километр. Харлин хнычет и умоляет не повторять эту пытку.
— Прости, но так нужно, — отвечает Валентайн и снова прижимает электрошокер к её телу. Она снова душераздирающе кричит, но на сей раз ей удаётся справиться с собой, и она сжимает зубы до хруста, стараясь не поддаваться боли. Она неистово бьет руками по полу, изо всех сил стараясь не закричать. Валентайн убирает электрошокер и нависает над девушкой, внимательно вглядываясь ей в лицо. — Харлин?
Она открывает глаза и несколько раз моргает, приходя в себя. А потом улыбается. Сначала уголками губ, потом широко, а потом начинает смеяться. Громко, безудержно, захлебывается хохотом так, что становится жутко. Почти задыхаясь, она сквозь смех произносит: — Выиграла… — Кто? — Валентайн опускается рядом с Квинзель на колени, не заботясь о своём идеальном костюме, и наклоняется к её лицу. — Кто выиграл? — Хар-ли.