Реквием

Нет, это не я, это кто-то другой страдает. Я бы так не могла, а то, что случилось, Пусть черные сукна покроют, И пусть унесут фонари… Ночь. © Анна Ахматова

Это не я страдаю — думает Рангику, сидя на футоне в своей комнате и комкая в пальцах сигарету из Генсея. Мацумото не курила. Почти никогда. И все же попросила у Кенсея пачку, а тот, увидев ее опустевшие глаза, дал без лишних вопросов. Рангику так и не подожгла ни одну сигарету — просто мяла их в пальцах и вдыхала едкий запах табака, вгрызающийся в непривычные легкие. Возможно, проще было бы выпить саке, но Рангику боялась, что в таком случае сорвется и тогда кто-то может услышать ее рыдания — или же она сама придет в чьи-то объятия, чтобы выплакать горе. Капитана Мацумото не боялась — он был в Йонбантае, где пытались спасти Хинамори. У них была надежда. Возлюбленная Хитсугаи могла выжить. Рангику скрипнула зубами, ловя себя на том, что отчаянно завидует своему тайчо: его близкий человек вернется к нему. А к Рангику никто не вернется. Она помнила, как бежала к Гину и как опоздала — да и что она могла сделать против Айзена? Гин… даже он… не смог. Приблизившись к лжебогу, он пытался убить его, но проиграл — и лежал, окровавленный и умирающий, похожий на сломанную куклу. Зачем? Рангику на самом деле понимает, зачем. И от этого ей еще больнее. Ну как так… она могла заметить раньше, еще до предательства, поговорить с ним, сказать… Что сказать? Что ей к черту не нужна мирная жизнь такой ценой? Да он бы ее и не послушал. Гин всегда поступал так, как ему вздумается. Он твердо вознамерился ее спасти — и спас, умирая на ее глазах. Его тело рассыпалось на духовные частицы — Рангику смотрела до последнего — и растаяло в воздухе вместе с ее отчаянным криком. И вот теперь Мацумото сидела у себя в комнате, обнимала колени и сминала в пальцах сигарету за сигаретой. Сгущались сумерки. Ночь накрывала Сейретей. Гин уже никогда не увидит сумерек. И полной луны. И следующей весны. Ничего. И она его тоже не увидит — даже могилы у него не осталось. «Это страдаю не я», — тупо повторяла себе Рангику, и от этой безмолвной мантры становилось немного легче. На пару секунд даже поверилось, что все пережитое — сон, что Гин жив, что заглянет утром в Дзюбантай, улыбнется и угостит ее хурмой, сладкой и вязкой, как его ложь. На пару секунд поверилось, что и правда страдает не Рангику, а кто-то другой — другая женщина, потерявшая лучшего друга и любимого мужчину одновременно. Глупая слабая женщина, невесть зачем ломающая ни в чем не повинные сигареты. К горлу Рангику подступил комок. Ей ужасно хотелось издать хотя бы тихий всхлип, по щекам ее текли слезы, Мацумото не вытирала их, помня, что ее пальцы в табаке. Даже смешно — в такой момент она переживала за свои глаза. «Но я жива», — вдруг подумала Рангику. — «Я еще жива». Она знала, что Гин хотел видеть ее улыбку. Умер ради ее улыбки. Так почему же она так эгоистично себя ведет, рыдая в одиночестве, будто не ценит его жертвы? Рангику решительно встала и отряхнула руки от пепла. Переступив горку сломанных сигарет, она подошла к зеркалу, поправила волосы и увидела свое заплаканное лицо. Подумав пару секунд, Мацумото растянула уголки губ в улыбке. Сначала она то и дело срывалась на плач, но не переставала пытаться нацепить улыбку, и вскоре губы сами стали улыбаться. Слезы еще текли, и выглядела Рангику странно, улыбаясь и плача одновременно, но все равно не переставала держать улыбку. Спустя пять минут слезы высохли, а улыбка осталась. Если Гин хотел, чтобы она улыбалась — она будет улыбаться. Через силу. Ведь страдает не она, а кто-то другой.