Впервые в смерти

Прозрачные стены. Очень много прозрачных стен. В этом доме все стены прозрачные. Стекла. Стекла. Стекла. Закрытые окна. Запрещающие надписи. Запреты. Запреты. Запреты. Мысли текут по кругу, все увеличивая скорость. Как вращающийся барабан револьвера. Как красно-черный круг рулетки. Стены. Стекла. Заклятия. Запреты. Клетка. Клетка-клетка-клетка. Стеклянная клетка. Двенадцать камер. Джаггернаут бьет кулаком по стеклу. Письмена вспыхивают горящим золотом, прошивают руку отчаянной, полузабытой болью. И безумие спадает, замирает в мертвых глазах, растворяется в застывшей крови. Разрушитель откидывается назад и падает спиной на пол, точно так же, как падал тогда, когда его, еще живого, прошивали пули полицейских. Вокруг тугим кольцом смыкается безумие. Для безумия, в отличие от призраков, расписанные заклятиями стены не становятся преградой. Клетка. Клетка-клетка-клетка. Клетка! Уничтожить. Убить. Разбить. Разрушить. Разрушиться. Безумец-Шакал в соседней клетке бросается на стену всем телом. Раз за разом. С той же нелепой, обреченной силой, которая была присуща ему при жизни. Раз за разом вспыхивают письмена, вычерченные на стекле, обжигают мертвое тело призрачной болью. Раз за разом Шакал отлетает на пол, путается в обрывках смирительной рубашки, бьется закованной в железную клетку головой об пол. Клетка в клетке. Клетка в клетке в клетке в клетке. Целая галерея клеток. Целая… машина клеток. Дьявольская машина. Ненависть. Ярость. Одержимость. Боль. Насилие порождает насилие. Смерть порождает смерть. Боль порождает боль. Безумие порождает безумие. Джаггернаут лежит на полу, безразлично разглядывает бросающегося на стену Шакала. Безумца. Шакала. Собаку. Эмоции одержимого призрака тугой отчаянной силой разливаются по всему подвалу, бьют с размаху, захлебываясь сами собой. Лишенные возможности говорить, призраки научились обмениваться мыслями, полуэмоциями, псевдоэмоциями. Джаггернаут закрывает глаза и «прислушивается» к тому, что «говорит» Шакал. Разрушение ради разрушения. Безумие ради безумия. Боль ради боли. Ненависть ради ненависти. Смерть ради смерти. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть… Шакал замолкает и несколько долгих минут, или часов, или лет, Джаггернаут слушает только стук надетой на его голову клетки о стеклянную стену их громадной тюрьмы. Иначе биться головой о стену у Шакала не выходит. Когда Разрушитель открывает глаза, они сталкиваются взглядами. Красноватые, в бельмах, глаза Джаггернаута с серыми, подернутыми пленкой безумия, глазами Шакала. Разрушитель протягивает руку, касается пальцами стекла. Надписи загораются в ту же секунду, хлещут болью. Джаггернаут не отдергивает руку, кладет ладонь на стекло, не отрывает взгляда от настороженных глаз Шакала. Безумец смотрит на него долго. Смотрит и ждет. А потом протягивает руку сам. Если бы не расцвеченное горящими заклятиями стекло, они сцепили бы пальцы. Прозрачные стены. Много прозрачных стен. В этом доме все стены прозрачные. Поэтому через них очень хорошо видно тех, кто приходит в дом. Тех, кого сюда никто не звал. Тех… …кого можно будет убить. Убить. Убить. Убить. Калечить. Пытать. Пугать. Убивать. Уничтожать. Разрушать. Ну же. Ну же, подойди сюда. Давай же. Дьявольская машина работает. Кольца вращаются по кругу. В двух плоскостях. Пока в двух. Последний. Я последний. Джаггернаут лежит на полу и смотрит, как за стеклом ходят люди. Настоящие живые люди из плоти и крови. Настоящие живые люди, которые умеют говорить словами и могут взять друг друга за руку. Джаггернаут думает, в какой последовательности будет их убивать. Сначала, несомненно, мальчишку. Потом девчонку. Они самые сладкие, их нельзя оставлять на потом. Следующей будет темнокожая. У нее кожа как у Молота. Пусть ее тогда убьет Молот. Потом мужчин. Сначала молодых. Одного с портфельчиком. Пусть его убивает Принцесса. Она не любит мужчин. А второго… а второго, который читает мысли, я убью сам. Сам. Убью. Убью. Убью… Никто не смеет читать мои мысли. Никто не смеет знать, что я чувствую. Что я чувствую. Джаггернаут тяжело, одержимо бросается на стену, так, как до этого на нее бросался Шакал. И парень-экстрасенс с полными карманами таблеток отшатывается назад. Парень знает о призраках и без специальных очков. Парень даже чувствует их — без очков. Так вот легко и просто. Разрушитель медленно проводит пальцем по своей изрешеченной пулями шее, не отрывая взгляда от лица экстрасенса. Ему кажется, что его мертвые губы разрывает улыбка. Джаггернаут прекрасно знает, что они больше не умеют улыбаться. Белокурую девчонку надо будет отдать Шакалу. Джаггернаут лежит на полу и считает буквы в надписях на стекле, как считаю звезды в созвездиях. Шакал не любит женщин. Женщину надо отдать ему. Дьявольская машина работает. Вращаются шестеренки механизмов, размеренно ходят поршни, один за другим раскручиваются кольца Басилея. Одна за другой открываются клетки. Один. Мальчик со стрелой во лбу. Первенец. Игрок. Ребенок. Безвинный. Мертвый. Два. Разрезанный на куски мужчина. Торс. Поражение. Побег. Смерть. Три. Повешенная красотка. Удавленная. Женщина. Алчность. Эгоизм. Разбитые жизни. Четыре. Чистая душа. Потерянная возлюбленная. Семья. Самопожертвование. Пять. Мальчишка. Растерзанный принц. Красота. Мания величия. Скорость. Шесть. Красавица. Разгневанная принцесса. Недовольство. Операции. Самоубийство. Семь. Эмигрантка. Паломница. Одиночество. Ведьма. Казнь. Восемь. Девять. Семья. Огромное дитя и ужасная мать. Цирк уродов. Насилие. Жестокость, порождающая жестокость. Десять. Кузнец. Молот. Обвинение. Унижение. Ярость. Убийство. Одиннадцать. Безумец. Шакал. Шакал… Джаггернаут слушает. Всей кожей, всем огромным эмпатическим полем, доступным только мертвым и экстрасенсам. Слушает. Вот убивает парня с чемоданчиком Разгневанная принцесса. Вот похищает мальчишку Удавленная. Вот калечит девчонку Шакал. Вот на сцене появляется еще одно действующее лицо. Из плоти и крови. Или… два. Разрушитель чувствует его. Человека, собравшего машину Басилея. Человека, захватившего их всех. Бросившего их в клетки. Запершего. Бросившего. Их. Всех. Каждого. В клетки. В стеклянные клетки с разгорающимися желтым письменами. С желтыми бьющими по мертвым нервам письменами. Бьющими, стоит только прикоснуться. Прикоснуться… Раскручивается механизм машины. Вступает во вращение последнее, двенадцатое кольцо Око Бездны. Складываются в линию последние символы. Вращаются шестеренки, качаются противовесы. Последний, двенадцатый замок, снят. Последняя дверь распахивается. Меркнут заклятия на стекле. И Разрушителя с головой захлестывает смерть. У экстрасенса дрожат зрачки. Или это только кажется. Еще дрожат губы, дрожат руки, дрожат колени. Он весь, как резонирующий провод, дрожит. А еще — боится. Джаггернаут чувствует этот страх, упивается им, захлебывается. Страх. Страх. Страх. Смерть. Близкая, близкая смерть. Настоящая смерть. Разрушитель наблюдает за тем, как Молот яростно, одержимо избивает мальчишку-экстрасенса вмонтированной вместо руки кувалдой. Молоту не нравится убивать, не нравится бить и калечить — Джаггернаут знает это наверняка. А еще Молота захлестывает безумием. Безнадежным горьким безумием, поработившим всех в этой чудовищной клетке. Молот отступает, хлестнув по изувеченному лицу Разрушителя затянутыми кровью глазами. И Джаггернаута накрывает с головой. Страх. Боль. Безумие. Кровь. Насилие. Ненависть. Жестокость. Боль. Страх. Безумие. Боль. Смерть. Смерть. Смерть. Смерть. Пелена спадает с глаз только тогда, когда парень-экстрасенс в его руках перестает дышать. Несколько секунд Джаггернаут смотрит в его лицо, пытаясь понять, что именно он сейчас чувствует. Открытие ему не нравится. Зависть. Бессмертие. Бессмертие. Бессмертие. Бессмертие. Смерти нет! Это тебе нравится? Нравится не жить? Нравится не умирать? На самом деле? Безумие бьется в меняющие положение стеклянные стены. Безумие раскручивается тугими спиралями, собирается в клубок, раскидывает липкие щупальца. Безумные бессмертные призраки пьют это безумие, как воду. Тонут в нем с головой. Топят в нем свое бессмертие. Выкручивающее кости, сжигающее разум, въевшееся в кожу ненавистное бессмертие. Больше всего двенадцать пленников генерирующей безумие машины Басилея завидуют тем, кого они убивают. Завидуют живым людям из плоти и крови. Живым людям, которые могут умереть насовсем. Лабиринт. Лабиринт из стеклянных стен. Лабиринт из вспыхивающих надписей. Лабиринт из боли. Целый дом боли. Они сталкиваются в узком коридоре. Случайно? Умышленно? Серые глаза Шакала густо затянуты безумием, как пленкой. Искривленные в чудовищной улыбке губы покрыты старыми шрамами, расчерчивающими болезненно-серую кожу. Шакал скрипит зубами, переминается с ноги на ногу, то ли готовясь к атаке, то ли к побегу. Джаггернаут смотрит на него с высоты своего роста. Безумие накрывает его медленно, будто вливаясь по капле. Безумие, тянущееся от расписанных стен, от пола, холод которого они оба не чувствуют, от потолка, теряющегося в темноте. Безумие. Одержимость. Страсть. Разрушитель ловит Шакала за плечи, опрокидывает спиной на пол и наваливается сверху. Они — бестелесные призраки. Они просто духи. На самом деле их нет. Но на них самих, на их взаимодействие друг с другом, распространяются те же законы, что и на живых. Ворох тактильных ощущений, лавина запахов, вереница вкусов. Шакал бьется под Разрушителем, вырывается. Его руки, кажущиеся лишенными костей, обвивают шею Джаггернаута, отросшие ногти царапают спину, шею, скрипят, натыкаясь на застывшие в мертвой плоти пули. Безумец бьется клеткой об пол, пытается вырваться, сбросить чужое, вмиг потяжелевшее тело. Разрушитель прижимает его крепче, не отрывая глаз от искривленного в агонии лица Шакала. Под кожей, по венам и где-то вне их, разливается полузабытое тепло, становящееся с каждой секундой все горячее. Огонь. Жар. Страх. Страсть. Джаггернауту впервые в смерти кажется, что он чувствует что-то кроме боли. Холод чужого тела в руках. Прикосновение чужих рук к коже. Он берет Шакала одержимо и яростно. Последний раз в жизни, первый раз в смерти. Стеклянные стены реагируют на них, озаряются золотом заклятий. Джаггернауту нет до этого дела — его накрывает одуряющей свободой, властью и сводящей с ума нежностью. И еще скачущими по кругу мыслями Шакала. Мысли безумца сливаются в крик. В один сплошной невнятный вой. Больно. Больно. Больнобольнобольнобольнобольнобольнобольнобольно. Хватит! Джаггернаут останавливается, замирает; рассматривает застывшее в болезненной гримасе лицо Шакала. А потом наклоняется ниже, разодранные прутья клетки на голове безумца царапают его скулы, разрывают мертвую плоть. Разрушитель не замечает этого. Его почерневшие от разложения губы касаются изодранных в кровь губ Шакала. Машина Басилея доходит до предела, Черный Зодиак выстраивается в нужном порядке, знаки вспыхивают ненавистным золотом. Сила дьявольской машины вырывает призраков со своих мест, расставляет по местам чудовищного Черного Зодиака, замыкает в единую систему. Джаггернаут успевает запомнить только удивленные, на секунду — совершенно нормальные — глаза Шакала. А потом его прожигает болью, вливающейся в вены желтым дьявольским золотом, и время останавливается. В Бездну заглядывают они. Не Басилей, придумавший дьявольскую машину. Не безумец из плоти и крови, сумевший ее создать. В Бездну заглядывают они. Бестелесные существа, жертвы чужого сумасшествия, пленники стеклянного дома. И Бездна в ответ заглядывает в них. В их прошлое, настоящее и будущее, которого, как им кажется, у них нет. Бездна разбирает их по винтику, рассматривает каждый элемент их полуистлевшей души, любуется ими, любуется их несовершенством. Бездна прорывается через их глаза, разглядывает их клетку, опутанную заклятиями на известных лишь ей одной языках. Бездна принюхивается, приглядывается, прислушивается. Бездна понимает их лучше, чем они сами. И Бездна прощает их. Прощает за секунду до того, как разваливается на части дьявольская машина. Боль. Страх. Ярость. Месть. Месть мертвых — живым. Живому. Одному единственному живому. Живому, обрекшему мертвых на мучения. Они убивают без жалости и с удовольствием. И, впервые в смерти, обдуманно, без захлестывающей глаза пелены безумия. Убивают. Машина Басилея, дом из стекла, клетка для духов, рушится, как карточный домик. Осыпается ворохом стеклянных осколков, разбивается сдерживающими заклятиями, перестает быть тюрьмой. Они, недавние пленники, стоят под градом осколков, не способных причинить им вреда, и наблюдают за тем, как дьявольская машина перестает быть. Джаггернаут считает осколки, как недавно считал буквы в надписях, как всегда хотел считать звезды. Потом они уходят. Не живые и не совсем мертвые. Уходят прочь из дома, много часов, или лет, или вечностей бывшего им тюрьмой. Уже там, за пределами дьявольской машины, Джаггернаут поворачивается к Шакалу и протягивает руку. Шакал смотрит недоверчиво, скалится, силясь улыбнуться. А потом касается исцарапанной ладонью ладони Разрушителя, и призраки сплетают пальцы. Впервые в смерти. Это так ток, как раскаленная лава, как живой огонь по мертвым венам. Так действуют наркотики, или летящие в лицо пули, или безумие. Высшая его форма — как высшая форма доверия, когда чувства, не высказанные вслух, принадлежат двоим. Это как… жизнь в смерти. Они уходят, держась за руки. Если бы кто-то из живых мог видеть их, он бы решил, что они — влюбленные. Но ведь призраки убийц не умеют любить, правда? Если вы попробуете сказать это им, вы узнаете много нового о призраках. 2010