Summer moved on.

***

Поверить в то, что в Нью-Йорке может быть тепло хотя бы летом, довольно сложно. Тайрелл привык ходить в офисном костюме в любое время года и с течением рабочих дней перестал следить за тем, как сменяется погода. Это, безусловно, не касается поездок в Санто-Домиго или Калифорнию, но ведь они сейчас в двадцати минутах от нижнего Манхэттена, сидят на побережье у колеса обозрения.        Раннее утро понедельника, и Тайрелл уверен, что в ближайшие полтора часа на пляже не появится никого, кроме вон того старика с удочкой и в прохудившейся жилетке для снастей. Ради чистого моря и отсутствия каких-либо звуков, кроме шума прибоя и криков чаек, можно опоздать на работу на час.        И пока Тайрелл сидит на полотенце из спортклуба, якобы небрежно выбрав утром белую футболку из тонкой ткани и шорты Армани, Эллиот мнется, неуклюже пытаясь закатать штанины своих джинсов до середины голени.        Солнце начинает прогревать даже кости, и Уэллик спускает на кончик носа темные очки, удостоверившись у Эллиота в пятый раз, точно ли на его щеках осталось солнцезащитное средство. Эллиот только хмыкает и неуверенно тянется к собачке на молнии своей неизменной толстовки.        У Уэллика волосы от соленого воздуха вьются, и никакой гель для укладки их не удерживает. Швед именно поэтому с явным недовольством проводит пятерней по прическе назад, пытаясь вернуть ей былой вид. Эллиот щурится, смотря на буйки вдали и колесо Ферриса.        Тайрелл так боится обгореть, что это даже смешно. И Алдерсон позволяет себе улыбнуться. – Что? – спрашивает Тайрелл, приподнимая уголок губ вверх. Он выбрал это место не случайно, потому что знает, насколько Алдерсон не любит находиться среди людей, которые всегда друг друга сравнивают. Приходить сюда до того, как проснется город, и начнут подтягиваться подростки на скейтбордах и дети, готовые возводить новые замки из песка, стало их небольшой традицией.        Тут пахнет йодом, водорослями и анисом. Еще тут пахнет Тайреллом и его одеколоном. Его вещами, только полученными из химчистки, гелем для бритья. Эллиот придвигается чуть ближе, затаскивая на полотенце песок. Алдерсону свои джинсы не жалко, пусть они хоть целиком покроются песчинками, как всё внутри его правого кеда. Он не хочет запачкать Тайрелла. Он все еще не уверен, что имеет право приближаться к этому человеку – правильному и живому.        Тайрелл принес фруктовый салат в пластиковом контейнере из дорогой фруктовой лавки на углу его дома, но им обоим не до ананасов с маракуйей. Одноразовая вилка так и осталась нераспакованной.        Эллиот ведет плечами, сдвигая их еще ближе, словно филин, который ночью оглядывается в поиске потенциальной угрозы, а затем стягивает худи, неуклюже вывернув рукава и скинув капюшон.        – Тебе не напечет голову? – мягко подкалывает Уэллик и протягивает руку, чтобы легко взъерошить чужие волосы. Слишком непривычно видеть Алдерсона без лишних вещей. – Я могу надеть обратно, если тебе не нравится, – уточняет Эллиот флегматично, готовый вновь забраться в свой панцирь с головой. Он складывает руки на груди и пытается испепелить взглядом стакан из-под кофе, забытый кем-то у пирса. Ему слишком не нравится находиться в собственной шкуре, как и не нравится свое отражение в зеркале, из-за чего по утрам перед умывальником проще не поднимать взгляда и обрекать себя на мелкие ссадины вдоль подбородка.        – Эй, я просто шучу, – Тайрелл бодает Эллиота носом в висок, в сотый раз вторгаясь в его личное пространство и подсаживаясь настолько близко, насколько ему самому хочется. Приходится понизить голос, чтобы сообщить нечто важное, – Мне нравится, как ты выглядишь.        Квартира Тайрелла Уэллика просторная и светлая, в ней даже слишком много света, и Эллиот был бы рад, если бы его засвечивало, как на фотопленке. Когда губы Алдерсона напористо атакуются поцелуями, он может думать лишь о том, что сейчас ему придётся снять футболку, а за ней и джинсы, обнажив всю свою свою несовершенность без остатка перед тем, кто больше походит на античного бога, только куда идеальнее.        На всех известных себе языках Тайрелл шепчет Эллиоту о том, как тот красив. Шведский, французский, английский. Шепот Тайрелла везде, его руки везде, и Эллиот на долю секунды верит, что он и правда заслуживает лежать здесь, распятым под этим человеком. Забыться в умелых поцелуях тонких губ кажется единственным способом отогнать все волнения. Это всегда срабатывает, пока в голову не закрадываются мерзкой горечью мысли о том, достоин ли он вообще того, чтобы касаться Тайрелла: его жизни, его почти светящейся изнутри кожи, кодов его проницательных глаз.        – Du är så fin, – "Ты так прекрасен". Крепкие ладони Уэллика скользят по бокам Алдерсона к низу его живота. Тайрелл замирает, чтобы внимательно посмотреть в чужие глаза и накрыть их обоих одеялом. Кажется, он нашел того, чей комфорт теперь важнее собственного. И ему совсем не обязательно смущать Эллиота взглядом, чтобы чувствовать, каким шатким становится его дыхание.