«Золото» и «Победа» не всегда означают одно и то же

      Не сказать, чтобы Юри с самого начала был рад этим отношениям.       Юри не сумел уловить момент, когда все стало так, как есть. Когда все выскользнуло из рук и пустилось в свободное плавание, а его наставительные слова канули оторванным от судна якорем на самое дно. Когда вдруг Юрий Плисецкий, не так давно кричавший Юри в лицо о — цитируем — «блядской и болезненной бесполезности гребанных чувств», решил попытать удачу с героем, черт возьми, Казахстана, Отабеком Алтыном.       Иногда Юри поражался собственной невнимательности.       Юри переживал за Юрио всем сердцем. Он чувствовал себя ответственным за него самого, за часть боли и злобы, что в какой-то момент охватили мальчишечье сердце. Русский подросток хоть и был чемпионом мирового уровня, зарывшимся с носом в напускную грубость и колкость в своем столь юном возрасте, нуждался в поддержке больше, чем кто-либо, кого знал Юри в этой жизни. Нельзя сказать, что они похожи, но и нельзя сказать, что у них нет ничего общего. Юра, может, никогда и не признается, но Юри хотел бы верить, что сумел стать ему кем-то вроде старшего брата. В конце концов, каждый из них в свое время испытывал схожую боль.       Любовь бывает беспощадной, без сомнения. Ну, и что уж они оба уяснили для себя: в ней, как и в спорте, бывают как победители, так и проигравшие. И пока Юра стоял на высшей ступени пьедестала, сверкая начищенным золотом и яркими красками российского флага за спиной, Юри смущенно улыбался, мягко сжимая в руке ладонь Виктора.       Одному золото, другому победа. Со стороны кажется, все по-честному, да? Так вот только это же с какой стороны посмотреть.       За счастье не должно быть совестно, вздыхал себе под нос Юри и ночью в душной темноте чужого номера сжимал в руках сотрясающиеся от неконтролируемых рыданий Юрины плечи.       Жизнь − штука тупая.       Юра − парень сильный. Первая любовь − не всегда нежная. А Юри… Юри просто мог быть опорой для человека, который, на самом деле, понимал его лучше, чем кто-либо еще.       Иногда именно тот, кого ты ненавидишь, может стать тебе самым близким.       − Нахуй чувства, − безразличным, но твердым голосом произнес Юра, когда они вдвоем смотрели вслед удаляющейся спине Виктора, который решил сделать им сюрприз и угостить особенными молочными шейками. Виктор был, как всегда, облачен в свою очаровательнейшую беззаботную невинность, позволяющую ему сглаживать все углы, скользя между встречными колкостями. Однажды Юри сумеет понять его покрытую сизым туманом душу и отыщет в спутанных дебрях мыслей его сияющее сердце, но тогда его мысли были заняты более критичным внутренним состоянием другого человека.       Юри перевел взгляд на Юрино лицо и не увидел там ровным счетом ничего. Его больше не колыхало. Но тяжесть все сжимала ледяной костлявой рукой тонкое горло, не давая сделать вдох полной грудью, пережимая бледную кожу и пересчитывая позвонки. Но Юрио на то и Юрио, чтобы делать вид, что все в порядке. Юри про себя взял на заметку, попросить Витю сходить в аптеку. За успокоительным. И не только для Юры. Юри почувствовал, как по коже галопом пронеслась стая мурашек. Юри сам почти чувствовал те давящие пальцы.       Вид Плисецкого невероятно пугал. Вид человека, который с хирургическим хладнокровием собственноручно ампутировал себе сердце. В нем читалась пустота.       Юри подумал тогда, ну нельзя же так. Одна неудачная попытка не означает крах всей жизни. Это же первый раз, его первая, да, неудачная, но всего лишь первая влюбленность. Юношеская, наполненная жгучим максимализмом, затяжная, пусть и лишенная возвышенной красоты и переполненная пробивающими на слезы болью и чужим холодом. В безответной любви нет ничего красивого, да. Но первый блин всегда комом, ведь так говорят в России? Это не означает, что дальше будет только хуже, ведь так?       Так. Но, глядя на опустошенного Юрия, Юри не смел произнести ни слова. Легко говорить тому, чей смысл жизни не отвернулся от него, а, напротив, с распростертыми объятиями и теплой улыбкой ответил на чувства. Тому, кому есть, к кому возвращаться, кого ждут дома с разогретым ужином и взглядом, в котором плещется обожание и ласка. Легко говорить тому, кто слеп, да еще и напялил на себя розовые очки.       Легко победителю утешать проигравшего.       Юри не смел. Он лишь старался не раздражать мальчишку своим сочувствием и надеялся, что Юра найдет силы заполнить пустоту в себе самостоятельно, не став черствым и эгоистичным, а лишь переступив через горькие эмоции и освободившись. Юра ведь сильный. Юра добрый и светлый. У Юры огромное сердце. Юра достоин куда большего, хоть и не понимал этого в тот момент.       Юри делал грузный вздох и вспоминал добрым словом старшую сестру. Как же, вероятно, ей было тяжело с ним, вот так же сидеть ночами, мягко напевая старые колыбельные, гладя по растрепанным волосам и сжимая сотрясающиеся плечи в моменты особенно острых приступов отчаяния младшего братишки. Ему обязательно нужно будет вновь сказать ей спасибо.       Юри, конечно же, был не тем, кто смог бы сделать Юрия счастливым или хотя бы поставить его на ноги окончательно. Но он делал то, что мог, то, что умел: был рядом и поддерживал. Пусть с дрожью и неуверенностью в коленях, но Юрий Плисецкий поднимался, опираясь на напряженное предплечье бывшего соперника на льду, нынешнего брата не по крови, но по духу.       Хотя Юри как никто другой понимал, что Юрию Плисецкому мало только встать. Юрию нужно разогнаться и с первой попытки взлететь в четверной тулуп.       Юношеский максимализм за щитом цинизма не скрыть.       Поэтому, нельзя сказать, что Юри был сильно удивлен, заметив в какой-то момент, как все чаще взгляды двух знакомых ему выдающихся фигуристов пересекаются, как все ближе подбирается в личное пространство хищного тигра один подозрительный укротитель.       Представители постсоветского пространства — сложные товарищи, чего одни русские стоят, думал Юри, переводя взгляд с одного соперника на другого, когда они в очередной раз многозначительно беседовали взглядами с разных концов катка. Юри еще совсем мало знал и еще хуже понимал европейцев. Но то, как стремительно развивались отношения Отабека Алтына и Юрия Плисецкого не смог бы проигнорировать и слепой. А как же твое громкое «Я полноценный, нахер мне не сдались ваши половинки», Юрио? Что вообще происходит?       Откровенно говоря, Отабек не внушал ему доверия. Юри немногое знал о загадочном национальном герое Казахстана, тот был молчаливым и необщительным, сложно было сказать, что творилось в этой голове за непробиваемой стеной самообладания. И не то чтобы Юри разбирался в людях на самом-то деле, но ему не нравилось не видеть за чужими глазами эмоции. Ну, меланхолично размышлял японец, вероятно, он со своей близорукостью мало что смог бы рассмотреть. Да и Отабек явно не из тех, кто выпалил бы шквал чувств на постороннего человека. В конце концов, торопить он никого не собирался.       Юри только боялся. За Юрио. Юри с сомнением наблюдал за действиями Алтына, который, пусть и не налегал на мальчишку, но время от времени не мог сдержать просачивающиеся чувства наружу. Поразительное самообладание крошилось под плавящим врожденным обаянием Плисецкого, о существовании которого сам Юра вспоминать не любил, но против воли активно использовал хотя бы маленькую толику с теми, кто ему был приятен. А Алтын был ему приятен. Еще как.       Страшно было только за его чувства. За его пустоту внутри, ту дыру, которая так и не затянулась толком, которую Юрио самостоятельно так и не сумел заполнить полностью, хоть и напихал туда награды, тренировки, фигурное катание, любовь к дедушке, дружбу, которую он и дружбой-то не звал. Хлам. Мало. Всего этого было мало, и это прекрасно понимали все: и сам Юрио, и Юри.       Но, черт, Юра такой доверчивый.       А Алтын до раздражения незнакомый.       − Нам надо поговорить, − пробурчал Юрий из динамика и моментально бросил трубку.       Юри очень хотелось матюкнуться. Смачно так. От души. По-русски. Как Плисецкий учил, и за что Витя ругал. Потому что он уже знал, о чем они будут говорить.       − Ну и? — Юрио сосредоточено копался соломинкой в стакане из-под содовой, не поднимая на сидящего напротив за летним столиком японца, делая вид, будто его и не было здесь вовсе, и вообще, он сейчас в инсту залезет, и за уши потом не оттянешь.       − Что?       − Что думаешь, Кацудон? — рыкнул Юрий и все же стрельнул на едва уловимое мгновение задержавшимся взглядом в сторону застывшего силуэта собеседника. Юри замер. Он не мог думать о том, что хотел бы услышать от него Юрио. Он не мог думать о том, чего сам Юрио хотел. Юри не думал о том, что, на самом деле, не имел никакого права указывать ему, что делать и как поступать. Юри боялся. В его голове точно заведенный волчок крутилась лишь одна мысль: «в этот раз у меня есть шанс уберечь его».       Людям сложно учиться на чужих ошибках. Юри об этом не вспомнил. Плисецкий любит падать грудью на одни и те же грабли по два раза. Об этом Юри тоже забыл.       − Нет.       Юри шумно втянул воздух.       − Нет, Юрио, Боже, нет, не надо, ладно?       Они оба начали говорить столько, будто в один момент прорвало несколько заржавевших от времени плотин. И пусть Юри понял, что Плисецкий думал на этот счет, что все-таки он чувствовал — ускользнуло от возбужденного сознания японца. Впрочем, ничего необычного.       О, да.       Юри забыл кое о чем еще.       Его никогда не слушают.       Нет, Юри не удивился, продолжив ловить смущающие моменты в разговоре и натыкаясь взглядом на многозначительные прикосновения между двумя поехавшими крышей подростками, но его начинало потряхивать от нависшего над ним грозовой тучей вопроса «Да что, нахрен, здесь происходит?».       Сложно.       Бесконечно сложно понять этих русских. Бесконечно сложно понять пускающих по ним слюни загадочных казахов. Неизмеримо трудно догнать, что происходит между двумя детьми, по личным ощущениям Юри, едва достигших детсадовского возраста. Невообразимо тяжело заставить двух упрямых полудурков поговорить о том, чего они хотят, боже, Юри Кацуки, почему, мать твою, ты не пошел в университет на психолога? Семейного, Юри, психолога!       Вероятно, Юри с ними отрабатывал свою карму за все грехи прошлого. Ему обязательно нужно будет сходить в храм…       Что ж, на самом деле, Отабек неплохой парень. То есть, нет, он как раз из отряда «особо опасен», хотя и из раздела «…но чертовски надежен», под пунктом «…с таким не пропадешь» и с пометкой «…никогда, черт возьми, не сделает ничего плохого против чужой воли, хоть и выглядит как бэд, бэд бой». Кататься на спортбайках, заниматься диджеингом в ночных клубах и носить кожу значило «веселье», наполненное адреналином и неоновым светом молодости, и это действительно хорошо, Юри не беспокоился.       Юри беспокоили время и намерения Отабека. Скоротечно ли это? Чего Отабек хотел и был ли во всем этом смысл?       Откровенно говоря, Юри всегда ценил простоту и ясность. Исключением служил Виктор, но Виктор всегда исключение. Во всем остальном, что не касалось его жениха, Юри нуждался в прямолинейности. Поэтому поговорить один на один — всегда было для него способом добиться искренности под номером один.       А говорить с этими двумя приходилось чертовски много.       − Юри.       Отабек стоял, прислонившись к кирпичной стене незнакомого здания, закинув голову и уставившись пустым взглядом в непроглядное за слепящим светом уличного фонаря ночное небо. Был конец мая. В сумерках все так же стоял собачий холод, хоть и воздух был согрет совсем летним солнцем, закатившимся за горизонт не так давно. Юри кутался в весеннее пальто в противовес Отабеку, равнодушно относившемуся к любому перепаду температуры. Юра что-то там рассказывал, что у парня тело как раскаленная печка. Юри украдкой рассматривал опустошенность в глубоких глазах казаха и задавался вопросом, не ради ли попытки скрыть жуткие заморозки глубоко внутри его тело раздавало столько тепла вселенной?       − Да, Отабек?       Тихо, но очень громко для остывшего за вечер переулка.       − Юри, я не знаю, что со мной не так.       Юри хмыкнул и мотнул головой. Полудурки.       − Ты любишь его?       − Люблю.       Юри кивнул. Еще бы не любил.       − Юри, я…− Отабек повернул голову в его сторону и оттолкнулся от стены, неуверенно подходя ближе. Юри видел, по глазам видел, как хотелось Отабеку выпалить весь бред, что творился в его странной, непонятной голове, все, и «я не лучше его прошлого», и «блять, а мне не тяжело, что ли?», и «Юри, только не оставляй его одного, он не станет меня слушать», и «да ебанный в рот, хер я его отпущу, даже если захочет». Но сказал он не это, хотя Юри и был готов выслушать все от начала до конца.       Отабек сказал лишь одно:       − Мне не жаль.       Юри кивнул. Снова. И улыбнулся, чувствуя, как на глазах выступили слезы, и губы слегка задрожали. Конечно. На самом деле, Юри тоже не жаль. Пусть уж так. Правда. В конце концов, они взрослые, сами разберутся. Сами сделали выбор, сами решат, что с ним делать дальше. Юри, мотнув головой на прощание и вновь улыбнувшись, побрел в сторону Витиного дома, где его ждали нагретая постель, готовый ужин в холодильнике и любимый беспокойный русский дурак.       Одному — Золото. Другому — Победа. Да, Юр?       Юри вдохнул полной грудью насыщенный озоном воздух.       Июнь обещал быть хорошим.