июнь

– Моя жизнь всегда была похожа на июнь – такая же стремительная, опаленная, мёртвая. Лисанна улыбнулась, и Солнце осветило контуры её волос, переплетенных сине-красными цветами, словно бутоны застывшей в горячем льду нежности. Её глаза потухли давным-давно, словно синь небесного полотна, и ресницы затрепетали под льдистыми влажными слезами, горячей солью, защипавшей кожу. Ей было больно, и горечь слёз, горечь обиды томились в её сердце, топили её, словно не осталось ни жизни, ни Солнца – кромешная темнота, как тогда, в Эдорасе, среди близких-чужих людей. Вот только… она вернулась, а всё остальное – нет. Отношения оказались пылью, и, однажды похороненная, Лисанна оказалась для них просто воскресшим прошлым, сестрой, товарищем, другом – никем больше, словно нити, раньше так тесно и сильно переплетавшие их, сгорели, когда растаяло её тело от удара брата. Она красивая, нежная, милая – почтительно улыбается Мастеру, ставит перед Леви чашку горячего чая с корицей, благодаря за подаренную книгу, идёт за покупками с волнительно занятой Джувией, расшивающей свадебное платье цветами. И сердце Штраус тоже прошито ими – давно и почти безболезненно. Её жизнь становится мирным укладом с двумя-тремя миссиями в месяц, садом за Гильдией и васильковым, как когда-то оттенок её глаз, платьем. И ей почти противно – в руках трещит высокий прозрачный стакан, исходится линиями поддельных швов, распадаясь. Мираджейн охает, хватает её руки бледными ладонями и причитает, что всё как-то слишком сильно калечит. В её глазах Лисанна видит пережитое волнение, ледяные осколки, так и не растаявшие за столько лет, страх – и тянет губы в улыбке, говоря о том, как всё хорошо. Когда она вернулась, робко счастливая и неловкая, то ещё хранила свою любовь пылью и невесомостью цветов – её душа, её хрупкое цветочное сердце не знали жестокости и черствости. Она верила, что обещание, данное в далеком детстве, однажды сделает её счастливой невестой, принцессой, подаренной дракону, тонущей в нежности и легкости белых юбок свадебного платья. «Не посчастливилось…» – робко и грустно усмехнулась девушка, обнимая израненного, едва живого друга. Просто друга. Потому что оставалась все также той хрупкой бабочкой с прозрачными крыльями, которой суждено прожить не больше дня – и даже конец войны не дал ей больше шансов, не подарил надежду, когда, прижимая родного и любимого Нацу, она окончательно поняла – не своего. И в один миг её сердце потяжелело и рухнуло, смяло цветы, смяло надежды и нежность, склизко лизнув внутренности горячими поцелуями прощаний - Люси, солнечная Люси, которая ей так нравилась, обнимала её Нацу и смеялась, вытирая забито синими руками слёзы, размазывая грязь на щеках – и в чужом, чужом и когда-то наивном сердце. Он был счастлив рядом с заклинательницей настолько, что забыл обо всем мире, своих ранах – и Лисанне тоже. Он смотрел на неё – и видел далёкого болезненного друга, девушку, которую нужно защищать, просто чтобы она не исчезла. И это было неприятно, больно даже, когда втоптанное в пыль сердце ныло – Мира говорила ей, что это нормально, что так бывает, что жизнь не стоит на месте и стоит просто забыть. Её горячие ладони на плечах отрезвляли чувства, но… Но у Лисанны не получалось – пальцы сводило судорогой и тупой болью, пока она сжимала в ладони тонкую юбочную ткань, смотря на Люси вчера, сегодня, каждый день среди деревянно-каменных стен Гильдии. Неосмотрительность Хартфилии, её слепость к чужим чувствам, любовь, застелившая глаза – Штраус не понимала этого и не принимала; не умела склеивать растоптанное цветочное сердце, как бы не старалась. Её улыбка получалась ломкой и неестественной, и цепкий взгляд, которым она провожала спину Люси, был заметен каждому – но не им. Васильковый шелк подаренного Эльфманом платья холодил её кожу, лизал щиколотки, не скрытые плотной обувью. Июньский вечер очаровывал её сердце светлячками, нежностью, трепетностью лета, прохладными поцелуями ветра, застывшего в волосах – но не сегодня, в день, когда они праздновали победу над Акнологией, над Зерефом, над темнотой и черствостью человеческих сердец. Люси не замечала, предпочитала не замечать чужого красноречивого взгляда, упиваясь своим счастьем и солнцем. Её звёздное платье, золото распущенных волос, влюблённый взгляд, направленный только на Драгнила – мира не существовало, и кто-то лишь смеялся, мол, глупая любовь удачливого огненного дурачка. Холод бодрил её и ранил одновременно, ласкал тонкую кожу, радовал вечерней легкостью, о которой она уже забыла – без когтей, без ушей, без животного облика в сердце. Но… сегодняшний июнь оказался таким… противным.