Надеюсь, вас это устроит.

Гитара в руках Сальери на взгляд Моцарта выглядит инородно. Он сидит на ступенях собственного дома, расслабленный, в домашних одеждах, и Моцарту кажется, что это даже не Сальери, Сальери бы не смог так сидеть, безмятежно перебирать струны и смотреть в никуда. Сальери не такой. Сальери всегда собран, Сальери всегда серьезен, Сальери всегда одет с иголочки. Он не может выглядеть... выглядеть так. Моцарт смотрит на Сальери и думает, что это какой-то мираж и на самом деле так быть не может. Что-то в голове противится мысли, что Сальери, его добрый враг, его противник, который строит против него козни, может вот так вот сидеть, греться на теплом солнышке, перебирать струны и источать какую-то уверенность и спокойствие, такие домашние, что Вольфгангу на какое-то мгновение показалось, что он вернулся домой, к отцу. — Па-а-ап, — словно вторя его мыслям, вылетает на крыльцо босоногий пацан, повиснув у Сальери на шее, — па-ап, Розалинда снова хочет нарядить меня в платье!.. Сальери отрывает пальцы от струн, поднимая руку и кладя мальчику на темноволосую голову. — Скажи Розалинде, что она не права, и что ее мама ждет от нее того стихотворения, что она обещала неделю назад, — произносит Сальери, чуть улыбаясь и словно расцветая от прикосновений сына. — Алоиз, что я говорил тебе о том, чтобы так бегать? — Но тепло, па-а-ап... И я прямиком от Розалинды! — Марш в дом, молодой человек, иначе ваша мать будет меня ругать. Пацан все равно продолжает висеть на шее у отца, покачиваясь туда-сюда, и Сальери поднимает наконец голову, чтобы увидеть в воротах Моцарта. Его рука замирает на мгновение, а взгляд темнеет, и он шепчет что-то сыну, отчего тот наконец послушно отлепляется и исчезает в доме, бросив на Моцарта взгляд и сумбурно ему поклонившись в лучших традициях самого Моцарта. — Моцарт, — произносит Сальери тихо и глубоко, отчего, кажется, замирают листья на деревьям и облака в небе, обращаясь в слух. Он поднимается, откладывая гитару и с каждой секундой все больше напоминая самого себя, но Моцарт лишь машет руками, все-таки начиная подходить. — Сидите, герр Сальери, сидите, я заглянул лишь узнать у вас насчет судьбы моей симфонии, которую послал вам пару дней назад, я бы хотел узнать, когда я смогу продолжить свои академии, вы ведь понима... Он подходит быстрым шагом, не давая своей болтовней даже вставить Сальери малейшее слово, и тот позволяет, лишь прожигая его взглядом и вернувшись на крыльцо, снова устраивая гитару на коленях. Прикнув к этому зрелищу, Моцарт уже не думает, что это столь неестественно, как ему показалось в первый момент. — ...Но тут я услышал вашу игру, и, право слово, влюбился, герр Сальери, я не думал, что в вас скрываются такие таланты! Не могли бы вы сыграть для бедного композитора, который уже не знает, откуда его черпать! Ох, вы ведь слышали о том, как недавно... Сальери переводит с него взгляд на гитару и снова начинает тихонько перебирать струны, а Моцарт плюхается рядом на крыльцо, как будто это самая обычная для них вещь в мире, и продолжает что-то нести, не особо задумываясь о словах, лишь бы они ложились на музыку и не перебивали стройные струнные аккорды. Он любуется пальцами Сальери и тем, как тот мягко касается струн, извлекая созвучия, и в голове у него действительно начинает играть музыка, чуть отличная от того, что играет Сальери, но схожая по звуку, с той ноткой грусти, которую тот вносит в любое исполнение. Моцарт подметил это давно, но до сих пор гадает, откуда она берется. — ...И у вас чудесная семья, простите, мой милый, что наблюдал семейную сцену без разрешения, но вы чудесный отец и чудесный муж, ей бы позавидовала любая женщина, я думаю, она счастлива, что вы у нее есть... Пальцы срываются со струн, и раздается гулкий разлад, все еще в такт словам. — Я сказал что-то не то? — не поняв ничего интересуется Моцарт. — Нет, герр Моцарт. Прошу меня простить, — роняет тот. Мелодия начинается снова, еще более грустная, чем до этого, и Сальери, кажется, даже не старается, чтобы этого добиться, и это Моцарта завораживает. Он даже замолкает, больше ничего не говоря, и сидит так, пока Сальери не прекращает играть. Они какое-то время сидят в тишине, гулкой, после переливов музыки в воздухе, после чего Сальери поднимается и смотрит тяжелым взглядом прямо на Моцарта. — Я могу вам выделить зал под ваши академии на следующей неделе, — говорит он. — Надеюсь, вас это устроит. Восторженный смех «Разумеется!» и пару подпрыгиваний доносятся ему уже в спину, пока он поднимается по ступеням к входной двери. Моцарт лицо Сальери тоже больше не видит, но готов поклясться, что рот того скривился в улыбке.