Мысли и грезы

Не знаешь ты, как медленно и верно Горят огнём не посланные строчки, И не увидишь никогда, наверно, Пишу и жгу я их лишь только ночью…(с) Кузнецов С. «Я откровенен только лишь с луною»

Пушкин слегка пьян от нахлынувших эмоций, выпитого вина, приятной компании и временной свободы. Он счастлив безмерно, ибо только что стал настоящим мужчиной, познав вкус своего первого соития с женщиной. Его мысли и чувства вихрем крутятся в голове, складываются в рифмы и готовы сорваться с языка, как это часто происходит в последнее время. Французские фразы переплетаются с русскими, и пятнадцатилетнему Саше приходится хватать с блюда полные пригоршни шелковицы и запихивать их в рот, чтобы из него не вылетела бессмысленная белиберда. Ему просто необходимо выговориться, либо отдать все нахлынувшие переживания чистому листу бумаги. Пушкин быстро целует голую грудь рыжей прелестницы и резво вскакивает с оттоманки, чтобы вновь наполнить опустевшие бокалы вином и поискать письменные принадлежности. Его друг, молодой князь Горчаков, все еще придается любви с подругой Ольги Мари и, случайно заглянув за ширму, юный пиит напрочь забывает, зачем и куда шел. Бедра Александра мерно вздымаются и опадают, резко вонзаясь меж широко разведенных девичьих ножек. На поджарой, поблескивающей от пота спине проступают бусины позвонков, по которым почему-то хочется скользнуть ладонью. На Сашу вдруг накатывает дикое желание быть совсем рядом, нависнуть над «Франтом» и вдыхать, как изысканный парфюм аромат его страсти. До одури лобзать место между лопаток, нежно покусывать линию плеч, основание шеи, скулы. Упиваться его хриплым, прерывистым дыханием, ловя губами сладкий стон и крик наслаждения. Святые угодники, что за бредовая напасть?! Пушкин быстро сглатывает нервный смешок, затыкая себе рот кулаком, потому как боится, что по пьяни сболтнул сии непозволительные фантазии вслух. Подите прочь, окаянные! Вон из моей головы! А меж тем бесовские мысли касаемо Горчакова вовсе не желают покидать буйную головушку юного поэта, превратившись в бесцветный пар. Они роятся, гудят, словно пчелы, начиная плодиться с огромной скоростью, грозясь ввергнуть разум Саши в хаос и панику. Тот бьет себя ладонью по лбу, начиная лихорадочно шарить глазами по деревянному полу. Нужно срочно писать! Писать о чем угодно, пытаясь оттеснить это мимолетное наваждение! Пушкин хватает со стола бутылку вина и делает изрядный глоток прямо с горлышка. Наполнив один из бокалов, он словно королеве подносит его разомлевшей и все еще нагой Ольге, хватая со стола перо. Очередная шальная мысль побуждает Сашу коварно улыбнуться, выдавить немного шелковичного сока вместо чернил, а благодатной почвой для цветистых изречений выбрать роскошное тело подруги давешних утех любовных. Хвалебные слова восхищения, пылкой юношеской влюбленности и благодарности ручьем бегут по коже, сливаясь в реки фраз и водопады рифм. Перо прытко заполняет черными строками линию ключиц, груди, плавный переход от талии к бедру, на что Ольга игриво хихикает, сетуя на щекотку. Пушкин почти заканчивает свою оду, ставит размашистую подпись у самой кромки лона и довольно отстраняется, когда к их обществу вновь присоединяются Горчаков и его спутница. Волосы Александра растрепались, глаза поддернуты дымкой удовольствия, губы припухли от поцелуев и Пушкину искренне жаль, что не он тому виной. Князь кидает свой восхищенный взор на рыжую гурию, лежащую на оттоманке, начиная с восторгом вчитываться в столь необычную нательную роспись. А Саша с доселе неведомым для себя запретным влечением пожирает взглядом знакомое тело друга, представляя, как вдоль и поперек исписывает его собственными откровениями, скрепляя каждое печатью алых губ. Рассуждения на тему чувств к Горчакову мешают Пушкину в дальнейшем здраво мыслить и складно изъясняться на бумаге. Он ненавидит их и любит в одночасье. Казалось бы, раз плюнуть и описать в стихах к уроку российской словесности такой простой цветок, как роза. Да только Саша уже битый час сидит на мраморной скамье ротонды, злится, с остервенением зачеркивая фразы и целые строчки с абсолютно иным значением. Словно бес в его руку вселился и пишет, что ему вздумается. Будто мысли о князе, а их скопилось превеликое множество, обрели независимый статус от всех остальных и властным голосом твердят: – В очередь, сукины дети! Никаких романсов, эпиграмм, стихов про розы и прочее пока не напишут про нас! Глубоко вздохнув, Саша кладет на колени девственный лист бумаги, приготовившись к чистосердечному раскаянию. Как ни странно, фразы быстро и аккуратно складываются в столбцы, заполняя белое поле, а сам автор начинает чувствовать невероятное облегчение и удовлетворение от написанного. Иносказательно, завуалированно ему почти удается излить душу, считая, что последнему четверостишью просто необходимо придать немного конкретики. Хочу ласкать твой стан со страстью грешной Устами губ касаться, что нежнее розы Светлейший князь, мой друг сердешный Дерзки, безумны и порочны эти грезы. Пушкин так увлекся, что не заметил чью-то ладонь, потянувшуюся сверху и быстро вырвавшую из его рук все наработки. – Братцы, гляньте-ка никак «Обезьяна» стихи пишет по-русски! – выкрикивает Костя Данзас по кличке "Медведь", быстро пытаясь прочесть содержание текста. – «Медведь», скотина, отдай! – взбешенно требует Саша, пытаясь отобрать у друга последний лист. Там слишком личное, глубокое, интимное. Дочитав до конца, все сразу поймут о ком речь. Это крах. Позор. Скандал. Презрение. Насмешки. Жирный крест на многолетней дружбе. Изгнание. Ссылка. Лучше уж сразу смерть. Грудью под пулю, штык или клинок. Пущин он же «Жанно», Горчаков и Данзас начинают бросать друг другу черновики, не давая Саше возможности поймать. Но тому все же удается выхватить из рук «Медведя» нужный лист, вырваться из толпы и побежать в сторону пруда, на ходу превращая бумагу в крупные клочья и ленты. – Оставь, Пушкин, мы же пошутили! – доносится насмешливый голос Горчакова, под который Саша лихорадочно начинает заталкивать себе в рот мятые фрагменты письма, пытаясь проглотить. Во рту сухо, плотная бумага плохо смачивается, совсем не жуется, а проглотить нужно. Просто необходимо избавиться от возможных последствий в кратчайший срок. Саше нечем дышать, бумага комом стала поперек горла, глаза заволокло слезами. Он пытается надсадно глотнуть, крикнуть, понимая, что сейчас удавится собственными стихами. Остается ничком упасть на землю и молить о скорой смерти. Пушкин выжил. Его спасли. Помощь подоспела вовремя. Клочья бумаги к тому времени раскисли, чернила выцвели, и оставшиеся фрагменты спешно вытащили изо рта юного поэта, дав вдохнуть полной грудью. К великой радости Саши никто ни о чем не догадался и, приличия ради, не стал задавать лишних вопросов. То был урок на всю жизнь. Да и сам юноша свое бесстыдное бешенство желаний старался теперь направлять в иное русло. Он «Обезьяна», Сашка Пушкин, повеса и мятежник, чертов гений. Его оружие – перо. Удел – терзать умы, сердца и души окружающих. Смело потешаться над человеческими пороками и недостатками, острить, злословить, наносить обиду, в шутку оскорблять тех же друзей по Лицею, чтоб не заметили как больно самому. В часы уединения мысли о «Франте», светлейшем князе Александре Горчакове, нет-нет, да и лишат Сашу долгожданного забытья. В такие вот бессонные ночи Пушкин и пишет свои безответные послания о глубоко личном, запретном, грешном. Пишет и предает огню.