— Ты как снег, Ви. Красивая, но холодная.
Его тихое признание вспарывает её грудную клетку и обжигает сладким ядом вздёрнутую аорту. Ей было бы больно, будь у неё сердце.
Виктория злится, Виктория сцепляет зубы и ногтями дерёт кожу на внутренней стороне ладоней, чувствуя себя непривычно-слабой и вновь обманутой. Она видит его — довольного кота, что получил желаемое, — и еле сдерживает себя в тисках, чтобы не броситься на него. Ей хочется рвать и метать, выбить каждое воспоминание о его бесчисленных шлюхах, устроить ему такую же подлянку, какую он раз за разом ей подкидывал, наигравшись.
Её брак никогда не претендовал на звание счастливого, но она надеялась, что у Конрада хватит ума не изменять ей.
Как он вообще мог, чёрт возьми?
//
— Проваливай к бесам, ублюдок.
В её руке бокал сухого красного, царапавшего язык не хуже крепкого виски. У неё горло дерёт от выпитого, но она продолжает пить (зарекается:
до тех пор, пока его имя не будет вызывать у неё тошноту).
У неё отдельные апартаменты подальше от него; лишь бы не слышать, как по ночам к нему заглядывают дешёвые девки с улицы по типу блядской Дэвенпорт, чтоб её. Она его не любит, нет; но всё же горечь растекается по телу каждый раз, когда он предпочитает ей других («вот ведь дура, ты сама его не подпускаешь»).
Р е в н о с т ь? Просто отвращение.
Вид на грозный океан с её оранжереи будоражит и одновременно с тем баюкает; Виктории хочется спать, но она не может сомкнуть глаз, пока не убедится, что очередная непутёвая шалава покинула её поместье. Пьяный смех раздаётся снизу, паршивая дрянь Конрада уже на улице; скрываясь под покровом ночи, она, покачиваясь на каблуках, идёт к выходу.
(Виктории хочется позвонить Фрэнку и отдать кровавый приказ, но она вовремя вспоминает, что его тело в земле. Что ж, живи, маленькая шлюшка).
Грейсон появляется на пороге уединённого уголка жены через несколько минут,
(надеется, что у неё рвано болит под сердцем) и зовёт её по имени. Виктория — его победа; он отвоевал её у мерзавца Кларка и тысячи других, но потерял по собственной вине. Конрад любил её, блять, так сильно, что не мог жить, дышать, думать; ему просто хотелось, чтобы она не могла тоже.
Нервы у неё ни к чёрту, мысленно вздыхает последняя жена Грейсона. Бокал срывается из её рук и летит в стену, буквально в паре сантиметрах от его лица. Конрад хохочет, словно она действительно его рассмешила.
— Я живу с Дьяволом, милая.
//
В ночи она одинока, словно волчица, полюбившая луну больше, чем саму жизнь. Не спится, и на душе по-прежнему тяжело. Надрывно болит в области грудины, и она почти готова разорвать себя на куски, лишь бы заглушить его голос в своей голове.
Ублюдок повсюду. Он жаждет её изнутри уничтожить, он режет её без ножа. Её раны не поддаются лечению; они у неё в голове.
Конечно, Виктория плевать хотела на Грейсона с высокой колокольни. По расчёту связала с ним жизнь, по расчёту носила обручальное кольцо на безымянном пальце, по расчёту ложилась с ним в постель. Никаких чувств — полный контроль.
Виктория Конрада не любит, точно не любит, совсем не любит.
Но.
Виктория навзрыд плачет в своих королевских покоях, всхлипывая в подушку чуть слышно, стараясь не шуметь. Её сознание бьётся в агонии («перестань представлять его с другими, глупая» как девиз по жизни; ха, Виктория никогда не следовала правилам).
Она не знает, но Конрад так близко. За стеной, что их разделяет, прячется, жмётся лбом к твёрдой поверхности и слушает её слабую песню о мёртвой (не)любви.
Она не знает, но он плачет вместе с ней.