Невесть-надцатая весна

Кусакабэ приснилось, как он играет на гитаре - он счел это за знак и утром, вместо того, чтобы пойти в торговый центр за синтезатором, поехал в антикварный магазинчик на краю города. Хозяин вспомнил его и принес Гибсон в чехле, а Кусакабэ пошел искать банкомат. Только банкоматов вокруг не было, он отчаялся и собрался ехать обратно. - Простите, наличку не смог снять, - сказал он хозяину извиняющимся голосом. - В следующий раз. - Вообще-то - хозяин замялся, - вообще-то я уже обещал ее. Я сказал, если ее сегодня не купят, я продам ее одному парню. Он уже неделю звонит каждые полчаса и спрашивает, не купил кто. Сказал, что сегодня придет после обеда. Вы уж извините, Кусакабэ-сан. Накатила какая-то неприятная тяжесть, налилась в ноги, руки, даже в лицо, потянув вниз уголки губ. Обидно, как будто у ребенка конфетку из-под носа увели. Кусакабэ понимающе пожал плечами. - Да вы не беспокойтесь, подождите всего полгода, я специально для вас что-нибудь разыщу, - хозяин попытался приободрить и улыбнулся. Как по-японски, господи боже. Клиент всегда прав, обслуживание непременно с улыбкой, со сглаженными фразочками. "Всего полгода" - в Европе ему бы просто сказали "Ой, прости, buddy*, я не знаю, смогу достать еще что-то подобное". Его бывший как-то повел его в такой вот магазин в Лондоне и купил ему Гибсон, и там продавец сказал что-то похожее бритоголовому черному парню, которому кровь из носу нужна была итальянская мандолина 1885 года выпуска. Его бывший был из Италии, работал в Лондоне аранжировщиком и звали его Фабио. Он был темнорусый, зеленоглазый, у него было так много волос на теле, что в первый раз Кусакабэ даже испугался. Он хорошо говорил по-английски, но не мог избавится от акцента, и Кусакабэ не всегда его понимал. Фабио любил танцевать, готовить, есть, пить, играть на фортепиано, разбирался в винах и шмотках, и вообще он был словно какой-то воплощенный сгусток любви, красоты и желания, пышущий огнем, и Кусакабэ это в нем обожал - пока вдруг не понял, что как сильно это выматывает. Наверное, он был просто недостаточно влюблен в Фабио, раз позволил себе так бездарно просрать эти отношения. У Кусакабэ как раз заканчивался контракт, и поэтому расставание прошло почти спокойно, не считая пары непонятных грубостей на итальянском. - Оставь себе, милый, - сказал он, когда Кусакабэ собрался вернуть ему Гибсон. - Пусть напоминает тебе о Фабио. Еще он сказал, что еще когда у них только дошло до постели, он перечитал кучу статей про японский менталитет и понял, что его парень принадлежит к нации сдержанных и трудолюбивых затворников, поэтому с самого начала ни на что слишком сильно не надеялся. Кусакабэ немного обиделся за "затворников", и уходить стало даже как-то легче. В Японию он вернулся почти счастливый, но все равно немаленькая его часть тянулась в непосредственную веселую Европу. Может быть, когда-нибудь он переедет туда насовсем. Гитару он не получил - и это был куда более явный намек на синтезатор.. Он поехал торговый центр, взял не глядя один из самых дорогих в магазине электроники, оплатил доставку, потом купил защитное стеклышко на экран телефона вместо старого, пошедшего трещинами. Сестра позвонила - попросила купить по дороге яйца, и Кусакабэ пошел в супермаркет. Покупка синтезатора почти не обрадовала, а показалась досадной необходимостью, слишком болезненно ударившей по кошельку. И поэтому в магазине даже лишний стаканчик йогурта казался блажью и транжирством. Он взял яйца, немного овощей, и, выбирая что подешевле, решил весь месяц закупаться на рынке. С целлофановым пакетом, которым ветер шумел, как морским парусом, и в наушниках он прошел вдоль забора своей старшей школы. За забором был пустой стадион, а в окнах можно было увидеть корпевшие над тетрадками фигуры учеников. Теперь школу переименовали, стали брать туда и мальчиков, и девочек, а Хара-сэнсей уволился из-за проблем с родителями, которые узнали, что он живет с мужчиной. Наверное, у них там была любовь, раз Хара-сэн перестал заглядываться на несовершеннолетних учеников. Будь Кусакабэ в свое время более прошареным и подлым, просто настучал бы на него из-за того случая с Саджо, когда он вырвал его чуть ли не из поцелуя и предложил встречаться. На Хара-сэна, конечно, он бы никогда не настучал, но в отместку хотя бы сильно стукнул. Если бы настучал, Саджо бы не простил. Хотя он рассказывал, как сильно тогда испугался. Он бы ничего не мог сделать, не приди тогда Кусакабэ: Хара-сэн - взрослый сильный мужчина, учитель, пользующийся авторитетом коллег и особенно учеников, даже в каком-то смысле платонический возлюбленный Саджо - тут никакой воли не хватит противится ни поцелуям, ни чему-то большему, даже если очень страшно, даже если совсем не хочется. И случись что, он бы никому и не посмел рассказать. Выражаясь языком социальных исследований, Хара-сэн использовал свое влияние на Саджо, принуждая его к интимной близости - и в этом не было ничего романтичного и сексуального, как показывают в манге. Интересно, вчерашний Саджо ему привиделся или все-таки нет? Потому что если вчерашний Саджо привиделся, то значит и тот, который идет на встречу в том же желтом свитере - тоже ненастоящий? Они поравнялись. Саджо немного удивленно улыбнулся и кивнул головой, не сбавляя шагу. Он почти не изменился - худой, тонкие черты лица, словно нарисованные кистью, изящные движения, как у принцессы. У Кусакабэ быстро и сладко забилось сердце. Он тоже кивнул в ответ, прошел еще два-три шага и остановился. И он знал, что спиной к нему стоит Саджо и тоже не двигается с места. Потому что между ними натягивается ленточка воспоминаний, ленточка дороги, по которой они возвращались из школы вместе, и ленточку не разорвать. Кто первый обернется, кто первый заговорит - проиграет. Кусакабэ не чувствует себя проигравшим, когда говорит: - Привет. - А? Саджо сначала поворачивает голову, белая длинная шея касается воротника. Потом плечи - едва слышный шорох ткани, наконец, поворачивается полностью, и подошвы ботинок шоркают асфальт. - Это... не хочешь со мной пройтись? Пока они идут в одну сторону, ноги у Кусакабэ наливаются свинцом от смущения. Саджо молчит, смотрит по сторонам. Никаких звуков, даже ветра нет - и кажется, будто весь мир на них смотрит, как на сериал, и спрашивает "Ну, что дальше?" - Так ты... - начал было Кусакабэ, но его голос слился с голосом Саджо, который тоже собирался что-то сказать. - Ой, извини. - Ничего, говори. - Ну, ты... как там... как дела? - Обычно, - Саджо наконец повернул голову в сторону Кусакабэ. - Работаю. Я в школу заходил. - Поздороваться? - Ага. Там все так же, - добавил в конце. Зачем, зачем добавил! Как будто недостаточно воспоминаний всплывают в голове - светлые классы, узкие коридоры, белые стройные руки и почти прозрачные школьные рубашки, натянутые на худых подростковых плечах. Как будто ему это все неважно. Конечно, сейчас неважно, когда он взрослый, но разве прямо сейчас, в эту секунду ему не грустно вспоминать? - Только Хара-сэна нет. - Я слышал, его уволили. "Наверное, про Хара-сэна ему больнее думать, чем про нас", - ревниво пронеслось в голове. - А у тебя... - продолжил Саджо и поправил очки, - ... ты женат? - Нет. Нет-нет, ты что? - из груди вырывается искренний смех. - Нет, конечно, нет! Не женат и не заму... - Понятно. А я женился недавно. Мы же тоже хотели когда-то пожениться, пока я все не запорол. А потом еще не понял, что первая любовь - это не всегда первая свадьба. Ну и вообще, первый раз пробный, почти несерьезный. Не считается. Мы не считаемся. - О, поздравляю! Ты с ней здесь? - Нет, но я купил ей подарок. Она тоже... музыкант. Я ей купил гитару. Было бы забавным совпадением, подумал Кусакабэ, если это он... ей... - Случайно не Гибсон? - А? Да, Гибсон, в антикварке - Саджо поднял на него удивленные глаза и Кусакабэ расхохотался. Почти до слез, держась за живот, и сквозь намокшие ресницы лицо Саджо виделось размытым. - Да что с тобой? - Просто...ух! Так это ты увел у меня гитару! - смех все рвался и рвался, слезы брызнули, и Кусакабэ утер их пальцем. - Я утром уже съездил туда, а мне сказали, что обещали ее уже парню, который звонил. - Что? Да, я звонил... Погоди! Я купил гитару, которую ты хотел? Серьезно? У Саджо на лице эмоции смешались, как акварельные краски, и он, прыснув сквозь поджатые губы, рассмеялся следом. Его смех наполнил тишину и как будто принес за собой ветер, и последние лучи солнца блеснули в стеклах очков. Они дошли до узкого фонтана, к которому полукругом спускались ступеньки. Вода рвалась из узкого горлышка и с плеском падала вниз. Все вокруг было так же как десять... двенадцать лет назад - Кусакабэ мысленно загибал пальцы. Тогда было хорошо, правда ведь, Саджо? - подумал он и только услышав ответ, понял, что все сказал вслух. - Очень хорошо, да. Я рад, что у нас было... ну, ты знаешь. - Любовь? - Да, - ответил Саджо, не промедлив ни мгновения, и Кусакабэ снова сделал это, и словно круг наконец замкнулся. Кусакабэ поцеловал его, опустив руки ему на плечи, коснулся кончиком языка губ и отстранился. Саджо смотрел на него не так, как тогда, в первый раз - теперь он знал, теперь он ждал поцелуя. Поцелованные губы улыбались слаще, его голос прозвучал мягче и тише: - Мы тут обычно расходились. По домам? - По домам. - Рад был тебя видеть. - Я тоже. - Береги себя. Саджо свернул в переулок, его шаги все отдалялись и наконец совсем затихли. Хорошо, что с ним все в порядке. Кажется, он счастлив. По крайней мере, Кусакабэ искренне бы этого желал. Порыв ветра схватил холодом руки. Кусакабэ сунул их в карманы куртки, и холодные пальцы нащупали сложенную мягкую бумажку. Он развернул ее - это была салфетка из вчерашнего кафе с номером телефона и припиской "Холодное сакэ, гёдза. Позвони мне. Цуро-кун*". Сестра с племянниками до пятницы, значит, скоро можно будет привести высокого и стройного официанта к себе. * - "журавль" по-японски