Sunshine (Солнышко)

We transpire, blood and fire, all we can take on the spot. First we take your soul then we lose control [1]

Митсуки посмотрела на собственные тонкие ладони, на худые длинные изящные пальцы, и зачерпнула немного ледяной воды, сложив руки «ковшиком»: летняя жара буквально убивала её, девушку, привыкшую всю жизнь прятаться в подземельях, проводить мало времени под солнцем и в обществе. А потому компания шумного Боруто поначалу казалось весьма… назойливой, потому как яркий мальчишка, жёлтым пятном выделяющийся на фоне остальных учеников Академии, привлекал внимание, демаскировал Митсуки, которая искала. Когда Орочимару только начинал рассказывать ей о том, кто она и что ей нужно, девушка не понимала, зачем вообще это солнце. Без света она жила вполне неплохо, постигая лунные тайны и танцуя на серебристой поляне светлыми ночами. И только когда луна высветлила кожу и волосы, оставив золотистые змеиные глаза и пустоту в душе, она поняла, от чего так бездумно отреклась в начале. Орочимару знал, что в Деревне Звука не было того, в чём она так отчаянно нуждалась, а потому девочка без имени, естественно, отправилась в самую яркую и светлую страну, что манила уже названием — Страну Огня. Было в новинку постигать что-то не из мудрости книг и не из рассказов родителя, а по собственным ощущениям. Кожу приятно грело солнце, и Митсуки ощущала себя как никогда живой, умиротворённой, вернувшейся домой. А потом в неё врезался Боруто, который неосторожно нёсся куда-то вперёд, сверкая кристально ясной чакрой, похожей на живой и тёплый лёд, бьющийся в такт сердцу. Грубоватые руки, на которые ясно лёг отпечаток усердных тренировок в тайдзюцу до крови и сломанных костей, сжали тонкие предплечья чужестранки, ненавязчиво охватывая, чтобы она не упала на песок дороги, поддерживая навесу и вжимая в широкую грудь парня, который лепетал извинения. Каждое слово, произнесённое Боруто, рокотом прокатывалось по рёбрам Митсуки, которая расширившимися в ступоре глазами смотрела куда-то на шею Узумаки, не желая поднимать взгляда на лицо человека, чья аура ощущалась так же чётко, как солнечный свет на коже. — Прости, пожалуйста, — лепетал сын Хокаге (она всё-таки подняла раскосые глаза с тонкими копьями ресниц-стрелок и увидела лицо, расчерченное полосками родимых пятен, таких же, как и у «Героя Четвёртой Мировой Войны Шиноби»), окутывая ошарашенную Митсуки уютом и запахом дома. — Очень сильно торопился, не заметил, — он говорил быстро, но каждое слово раскалённым лучом выжигалось в подсознании девушки. Уже тогда она знала, что Узумаки Боруто — тот самый человек, на поиски которого она отправилась, покинув Орочимару пару лет назад. — Эй, как тебя зовут? — он беззастенчиво «тыкал», напрочь отметая великосветский этикет своими простоватыми манерами, за которыми чувствовался неугомонный поток энергии. Не такой мощной и неудержимой, как у действующего Хокаге (Митсуки знала о взаимоотношениях того с Учиха Саске, который был тьмой, что поглощала лишний свет, способный сжечь любого своей неугомонной силой; он был сдерживающим фактором, рычагом, способным снизить накал), узко направленной, но достаточной, чтобы согреть близких людей. И Митсуки совершенно внезапно, но отчаянно захотела быть в числе этих людей, получать свою частичку тепла и приумножать его, отражать на тех, до кого этот свет не доходил. Владеть им безгранично. Митсуки наклонила лицо к прохладной воде, которая неизбежно стекала сквозь пальцы, сколько бы она не старалась удержать её. Боруто был похож и на воду, на блики солнца на поверхности ручья, слепящие глаза: он вроде бы был рядом, но в то же время до него было не дотянуться. Девушка провела влажными ладонями по длинным серебристым волосам, выпрямляя чёлку, и тихо вздохнула, когда незаметно подкравшийся Узумаки обнял её со спины и мимолётно чмокнул в макушку, мгновенно отстранившись, как только на горизонте замаячила чакра Сарады. Боруто встречался с надменной Учиха, но каждый раз возвращался к Митсуки. И она ждала своё солнце, отлично зная, что Сарада такая же, как Саске — холодная, готовая на всё ради своей тьмы, монстром пожирающая свет Боруто, который просто не мог отказать, чувствуя непреодолимое влечение к тёмным алчным глазам. Так они и крутились в одной команде рядом с сыном Хокаге: одна — желающая поглотить всё, что только он мог предложить глазам, ищущим только силу, и вторая — знающая, что на самом деле нужно было Боруто. Митсуки неторопливо заплела длинные волосы в идеально ровную косу, Сарада тем временем чёрным силуэтом застыла рядом, а Боруто заправил за ухо чужие короткие вороньи волосы, со смешком исчезая в шуншине. Он знал, что обе напарницы скоро догонят, но первой слева, естественно, возникла Митсуки, невесомо обведя контур лица кончиками пальцев, почти полностью скрытыми за широкими рукавами, и тихо прошептала: — Когда ты уже поймёшь? Боруто замер на небольшой лесной опушке и растерянно улыбнулся: он никогда до конца не понимал Митсуки сразу, потому что она думала на несколько ходов перёд, безошибочно предугадывая все мысли, но не поступки. — В чём дело, Митсуки? — светло-голубые глаза замерли на тонкой белой шее, идеальности которой могла позавидовать любая куноичи, в то время как золотисто-янтарные очи мёдом прошлись по всей фигуре шиноби, вызывая дрожь и жар, обещая всё, что он только может пожелать, одним только взмахом белоснежных густых ресниц. — В тебе, — прямолинейно ответила она, склонив голову к правому плечу и внешне нечитаемо разглядывая стоящего перед ней парня, хотя в воздухе между ними буквально разливалась истома. Митсуки знала толк в соблазнениях, идеально выбирая моменты для таких разговоров, подтачивающих уверенность Боруто в том, что его судьба — Сарада Учиха. — Всё дело всегда в тебе, Боруто, — каждый звук соскальзывал с языка живой патокой, сладким дурманящим ядом, каждый взгляд — как нож. И каждое движение — как пытка, которая приносила извращённое удовлетворение. — И что тебе опять нужно? — еле выдавил из себя Узумаки, делая шаг вперёд. Митсуки зеркально отразила этот шаг, выверенно держа небольшую дистанцию между ними, чтобы он чувствовал, как мягкое электричество охватывало всё. Всё. — Ты знаешь, — многозначительно улыбнулась дочь Орочимару, делая ещё один шаг и упираясь узкими холодными ладонями прямо в простецкую белую майку парня, заставляя против воли вздрогнуть и напрячься. — Это ты, моё солнце. Прикосновение исчезло так же стремительно, как и появилось, когда рядом возникла запыхавшаяся Сарада. Боруто на автомате заправил чужие чёрные волосы за ухо, но не отвёл взгляда от идеально ровной осанки Митсуки. Они оба знали, что эти гонки туда-сюда будут продолжаться до тех пор, пока кто-то не решиться на смелый шаг. Это могла быть и Митсуки, уставшая мягким, но бесконечно мощным потоком подтачивать колеблющиеся скалы парня, стирающиеся в каменную крошку после каждого столкновения с дочерью Орочимару. Это мог быть и Узумаки-младший, которому надоела настойчивость девушки и собственная непонятная уступчивость и нежелание что-то менять. И только Сарада из них троих точно знала, что это произойдёт очень скоро. Потому что ей самой Боруто на самом-то деле и не нужен был, как Седьмой Хокаге был нужен её отцу. Она не была такой злой и страшной, как все думали, не была жестокой и расчётливой (ладно, последнее всё-таки присутствовало сполна), просто была. Учиха видела, что никакие сокровища мира, которые она могла бы предложить сыну Хокаге, не смогли бы затмить изысканный янтарь глаз Митсуки. Нога случайно ступила в холодный ручей, заставив зашипеть от неожиданности и поспешно разуться. Хотя Сарада и знала, что в этот момент Митсуки снова говорила с Боруто о нём же, но всё равно не торопилась. Она любила говорить с парнем в лесу, недалеко от этого самого злополучного ручья, где было тихо и спокойно (относительно, естественно, ведь этот пролесок рос недалеко от Леса Смерти), когда Сарада была недалеко. И тогда она теряла полноценный контроль над змеиной сущностью — и Учиха-младшая чувствовала, как гибкие тельца рептилий оплетали лунными нитями каждый нерв, натянутый до предела, в то время как единственный парень в их команде продолжал лыбиться, аки солнышко на небосводе, не подозревая, какие хороводы водят мысли в головах двух соперниц-напарниц. — Почему глядя на меня ты видишь только её? — Сарада со всей злостью впечатала кулак в дерево, оставив там внушительную вмятину и спугнув злобным Ки мелкую живность. Она не была глупа, ей не нужен был Боруто так, как нужен был Митсуки, но куноичи просто… привязалась. Не могла и дня представить без заразительной улыбки, выпендрёжного «даттебаса» и ласковых поцелуев в щёку. Ей, наследнице клана Учиха (хотя какого клана, если в семью входило всего три человека?) требовалось тепло и уют, которое дарил Боруто — миниатюрное солнышко команды. — Хотя какая разница, — плечи девушки обессиленно опустились, — ведь всё уже давно шло к этому. Грубые пальцы, привыкшие держать кунай и бить морду врагам, заправили топорщащиеся чёрные волосы в сторону легко и непринуждённо, по привычке, в то время как голубые глаза не сводили взгляда с изысканно бледного лица Митсуки, которая улыбалась кончиком тонких губ, с её уверенной спины и её самой вообще. «К чёрту», — зло выругалась Сарада в мыслях, не подозревая, насколько этим похожа на мать. «Да пошло оно всё!» Она небрежно оттолкнула руку Узумаки и, твёрдо глядя на удивлённого донельзя парня, твёрдо заявила, зная, что третья часть их команды отлично всё слышит: — Мы расстаёмся, Боруто. Мы не подходим друг другу. «Ты сожжёшь себя, если мы продолжим. Ты выжжешь меня изнутри, если я останусь рядом», — невысказанное тонкой паутиной осело на лице Учиха, когда она сняла очки, нарочито медленно протирая идеально чистые стёкла, чтобы дать себе время на размышление. Она знала, что сейчас-уже-друг отлично понимал её, так же, как понимали друг друга отец и Седьмой Хокаге, правда, не настолько тонко, как чувствовала его Митсуки. — Хорошо, Сарада, — он низко поклонился; дурацкая улыбка исчезла с губ, потому что Боруто был абсолютно серьёзен, — спасибо, что терпела меня всё это время. Она на рефлексах стукнула парня по макушке, чтобы он перестал быть таким, заметив, что светлые волосы с прошлого такого удара стали жёстче и выгорели под солнцем до более светлого оттенка (только в этот миг это почему-то бросилось в глаза), и натянуто улыбнулась, когда Узумаки-младший недовольно-довольно зашипел. Пока Боруто приводил себя в порядок — разрушительная сила Сарады впечатала ниндзя в землю, как бетонная плита — и недовольно пыхтел, отряхиваясь, Учиха активировала шаринган и со всей серьёзностью глянула на Митсуки, которая внимательно следила за разговором, делая вид, что ничего не слышит. «Ну попытайся удержать его, змеёныш», — читалось в ядовито-алом взгляде. Она не знала, почему поступила именно так, на внезапно вспыхнувших эмоциях. Митсуки не ответила, просто неуловимо переместившись, оказалась рядом с Боруто, переплетая его пальцы со своими. Он не вздрогнул и не отстранился, прислонившись плечом к тонкой, как тростинка, девушке, поправляя обувь и вытряхивая оттуда камешек, который больно впивался в ногу. Так, как будто дочь Орочимару всю жизнь была рядом и так близко. — Возвращаемся, Боруто? — тихо спросила Митсуки, напрочь игнорируя Сараду: теперь, когда соперница добровольно отступила, она могла полностью погрузиться в доскональное познание своего солнца, узнать, что в светло-ледяном взгляде может таиться куда более широкий спектр эмоций, чем она думала. Теперь змеиную кожу согревало бесконечное тепло, которое она эгоистично не собиралась ни с кем делить. И радость от понимания того, что Боруто принял её безоговорочно, ласково поцеловав в лоб, как только исчезла Учиха, заставляла трепетать каждую мышцу, терять над собой контроль и улыбаться менее язвительно, чем обычно. — Пойдём, моё солнце. Уже спустя месяц Митсуки перестала звать своего возлюбленного высокопарным «моё солнце», хотя иногда забывалась и переходила на старое обращение, когда была слишком взволнована или хотела продемонстрировать заглядывающимся на Боруто девушкам, кому он принадлежит.