Глеб и фанат

“Глеб умер?!”. Эта мысль ударила его в лицо вместе с солнечным лучом, пробившимся сквозь край плотного покрывала на окне. Он выдохнул: всего лишь кошмарный сон. Но в следующий миг наклонился с кровати к полу, чтобы схватить телефон и проверить новости. Старенький самсунг с треснувшим дисплеем жалобно пискнул – заряд батареи стремился к нулю. Контакты у кабеля отошли, и вместо того, чтобы зарядиться за ночь, аппарат бесполезно валялся под кроватью с 4 часов утра, когда Василий наконец выпустил его из рук. Новости были спокойны: Глеб по-прежнему судится с братом, ничего более интересного с ним за последние сутки не произошло. Слава всем богам, черным и светлым – всего лишь сон. Василий осторожно поправил кабель, убедившись, что зарядка идет, и бережно положил телефон на кровать. “Вконтакт” снова ломился от лайков и уведомлений. Сообщения Василий ограничил: слишком много туда сыпалось критики и оскорблений, а он любил вести полемику публично, у всех на виду, в назидание молчаливым читателям и при поддержке единомышленников. Удалить, удалить, бан, бан. А вот это интереснее: Василий вчитался в сбивчивые строчки, пытающиеся донести до кого-то, что ссоры Самойловых – дело сугубо семейное и поклонникам лезть в них негоже. Он хищно улыбнулся, сдвинул брови и принялся бегло набирать полными пальцами с обрезанными под корень ногтями: “Милая девушка, приберегите ваши слащавые проповеди...”. Перепалка, как обычно, растянулась на сотни комментариев и предсказуемо закончилась баном “милой девушки”. Заветный номер молчал. Не было сообщений в инстаграме, пропущенных звонков или смс: Глеб не давал о себе знать уже шестой день. Шесть дней беспрерывной проверки почты, мониторинга социальных сетей и тревожной переписки с поклонниками: кто и где видел его последний раз? Если бы не жизнерадостные публикации Тани Ларионовой о ее заграничных путешествиях, Василий бы подозревал самое худшее. “Я всегда готов к худшему, – набирал он в маленьком окошке мессенджера в телефоне, – Жизнь, знаешь ли, потрепала”. Шесть дней назад Глеб говорил с ним по телефону. “Если он звонит поклонникам, значит он пьян”, – говорили в фан-клубе. Сразу начались ожесточенные споры: кто-то доказывал, что лично знает человека, который говорил с трезвым Глебом (но это не точно). Василий настаивал, что “пьяный голос” Глеба – просто проблемы с дикцией, причем на нервной почве, причем с детства. О том, что в последний раз в перерывах между жалобами на жизнь и расстроенные планы Глеб шумно прикладывался к горлышку бутылки, он умолчал. Всё равно, не каждый же раз... Выходной день тянулся медленно. Можно было выспаться всласть, сварить чашку кофе с молоком. Можно было лежать на кровати с телефоном, каждые несколько секунд переключаясь между приложениями, слушать Snog и вволю общаться как с поклонниками “Матрикса”, так и с ненавистниками группы. Можно, в конце концов, закинуть в стирку постельное белье, на котором он спит уже несколько... Звонок застал его врасплох, заталкивающим серое полотно в узкую стиральную машинку. Опрометью бросившись в комнату, он схватился за смартфон, выдергивая его из розетки, и приник к экрану. При виде фото и имени на дисплее что-то сжалось в районе солнечного сплетения. – Привет, – сказал голос в трубке и умолк. – Привет, – пересохшими вмиг губами произнес Василий. И почувствовал, как огромная гора падает с его плеч, а по позвоночнику разливается тепло. – Рад тебя слышать, – сказал Василий. – Мы уже все гадали, куда ты исчез. Нормально всё? Самойлов молчал. – Глеб? – неуверенно повторил Василий, – Что-то случилось? – Случилось?... Нет. – Пауза и тяжелый вздох. – Я просто звоню попрощаться. Сердце стукнуло в горло и глухо забилось о грудную клетку, пот потек по бокам. – То есть как попрощаться? Глеб? Потертый пол из ДСП, когда-то давным-давно покрытый красно-коричневой краской, закачался под ногами, обутыми в тапочки со стоптанными задниками. Рука в поисках опоры ухватилась за посеревший дверной косяк. Потоком полились слова, но Глеб в ответ лишь повторял монотонно: – Я понимаю... Всё понимаю... - Глеб, подумай о Тане! Подумай... Подумай обо всех нас, для кого твоя жизнь - причина чтобы жить! Жить и бороться! Если не сможешь ты, кто сможет? - Таня... Надеюсь, меня найдут до того, как она приедет обратно. - Глеб! - он старался говорить басом, но голос сорвался на жалкий всхлип. Наконец, слова закончились, и оба умолкли. - Прости, забудь всё, что я наговорил, – внезапно сказал Самойлов. - Слышишь? Я идиот, не знаю, что на меня нашло. Теперь Глеб уверял, что вовсе не собирается покончить с собой, что это была глупость и пьяная слабость, но Василий уже не мог ему верить. Ватные колени дрожали, пятна пота размером с два крупных яблока темнели под рукавами футболки. - Глеб, давай я приеду в Москву? Давай, а? Если ты правда хочешь закончить со всем, тебе должно быть пофиг. Так разреши мне приехать, Глеб, что тебе терять? Терять было нечего. Пересохшие губы продиктовали адрес, и снова – поток извинений, убеждений, обещаний не делать глупости, дождаться Татьяну и не пить слишком много. *** Закончив разговор, Глеб швырнул телефон на диван, обхватил руками лоб, стиснул пальцами спутанные волосы. Подошел к окну, отодвинул черную штору: грязное, мутное стекло, а за ним - свежий воздух и скорое обещание солнца. Щелкнула зажигалка, дымом с балкона потянуло в и без того прокуренную комнату. Дойдя до фильтра, Глеб смял окурок в пепельнице и закрыл балконную дверь; задребезжало стекло. Бутылка “Джека” стояла на стуле у кровати, а лекарства хранились в шкафу, сваленные беспорядочной горой в коробке. Глеб запустил в коробку руку, извлек баночку и высыпал горсть таблеток на ладонь. Он знал, что эти манипуляции вряд ли способны кого-то убить, а с его привычкой к медикаментам и алкоголю и подавно. И все же, запивая таблетки стаканом виски, Глеб чувствовал удовлетворение, будто играл в русскую рулетку с отложенным выстрелом. В кухне стоял полумрак. Стол был покрыт крошками и липкими пятнами, на нем стояло несколько немытых чашек, еда отсутствовала. Глеб выкурил еще одну сигарету прямо на кухне, вымыл кружку и приготовил себе горячего чая с лимоном, чтобы ускорить действие лекарства. Пока он шел обратно, колени уже подкашивались, а руки дрожали, едва удерживая чашку. В комнате Глеб сделал несколько глубоких глотков, прилег на диван и сразу отключился. *** ...Некоторое время Василий стоял, держа в руках коротко гудящую трубку. Потом с тихим всхлипом опустился и сел на пол, не обращая внимания на сор и хлопья пыли вдоль плинтуса. Не проведя в таком положении и минуты, встал. Медлить было нельзя. Сначала звонок Саньку, чтобы закинул побольше денег на телефон. Тот поворчал, но обещал сделать. Потом начальнику – с просьбой взять аванс за следующий месяц и недельный отпуск. После долгой и злобной перепалки начальник согласился на отгулы за свой счет и разрешил приехать за деньгами. – Кто это? Ах да, конечно помню... – тон Снейка был вкрадчивым и холодным. Хитрожопый франт себе на уме. Глеб нужен ему, пока приносит деньги. Человеческая симпатия его к вокалисту ничтожна, и всё его дружелюбие с фан-клубом – сплошная ложь. – Да всё с ним в порядке, – говорил Снейк, – Слушайте. Глеб это Глеб... Уверяю вас, он взрослый, сознательный человек и сам может о себе позаботиться. Да заеду я к нему, заеду. Или лучше позвоню... Василий сбросил вызов и набрал другие цифры. Номер не обслуживался. Он зашел в директ инстаграма и начал писать: “Таня, срочно свяжись с Глебом...”. Вряд ли это имело какое-то значение, но он должен сделать всё, что в его силах. Кто еще остался? Предатель Бекрев? Другие фэны, допущенные к кумиру, которым, на самом деле, он давно надоел и в тягость? Вадим? Писать ему Василий не стал. Убеждаться в очередной раз, что тому насрать на жизнь брата, он не хотел. Телефон громко пикнул смс-кой, и он вздрогнул. “Глеб!” – пронеслось в голове. Передумал, запретит ехать, а может, купил билет? Но это оказалось лишь уведомление – Санек сбросил на счет 300 рублей. Он разочарованно закрыл сообщение. Часы показывали 8 вечера, но вряд ли в Москву удастся добраться раньше утра... Самолета на ближайшие сутки не оказалось, билет на следующий день стоил пять тысяч с пересадкой в Казани, а прямые рейсы и того больше. Видавший виды телефон отказался искать нужный полет, и Василий едва не разбил его о стену, но вовремя сдержался. Он поставил несчастный аппарат заряжаться, а сам поспешил к начальнику и оттуда сразу – в авиакассу. В кассе запросили дороже, зато нашелся прямой рейс. Следующей целью было собрать вещи и доехать до города, чтобы на него успеть. Последний раз он летал, кажется, еще во времена СССР. С тех пор изменилось все – правила перелета, досмотра... Очереди на посадку ждали мужчины в строгих костюмах с кожаными портфелями и женщины с крупными логотипами на одежде и сумках. Он встал поодаль – после четырех часов в дороге и неотступного страха опоздать на рейс от него не слишком приятно пахло, и он это знал. Да и вид его, помятого, осунувшегося и неуклюжего, слишком отличался от вида этих людей из ночной очереди – обитателей совсем другого мира. Чтобы приободриться, Василий представил себе Глеба. Молодого Глеба из 90-х, заросшего кудрями и щетиной, такого же полного, как он, и тоже, возможно, не успевшего сменить одежду. В глубине его воспаленных глаз под полуприкрытыми веками прячутся булавочные точки зрачков. Он так же стоит в очереди на посадку, уже не различая города, в которых тогда выступала “Агата”, а люди сторонятся его. Не зная, насколько этот толстый лохматый парень выше их всех, вместе взятых, не замечая свет гениальности за его неприглядной оболочкой. Василий распрямил плечи и с презрительной ненавистью посмотрел на людей в очереди, занятых происходящим в их в телефонах. Никто не обращал на него внимания. *** ...Глеб несколько раз просыпался, шел в туалет, пил воду и выключался снова. Подушка в черной наволочке казалась изумительно мягкой, голова уютно погружалась в нее, веки закрывались... и вот он стоит у окна в старой квартире в Асбесте и смотрит на закат, а рядом мама, рядом Вадик... Глеб размыкал веки, заворачивался в одеяло, думал о том, как ему повезло спать так долго, спасибо нейролептикам, и снова закрывал глаза. Все прекрасные вещи имеют свой конец, только депрессия неизбывна. Спустя сутки Глеб был разбужен настойчивым звонком, сопровождающимся ударами ботинок о входную металлическую дверь. Глеб с трудом сполз с дивана, перешагнул лежащий на полу разряженный телефон и опрокинутую бутылку, качаясь, побрел к двери. Он не успел разглядеть гостя в глазок, как тот, видимо, шестым чувством ощутил его присутствие и издал радостный крик: “Глеб!”. Голос был знаком Самойлову. Он ввалился в прихожую – растрепанный, краснощекий, оплывший, с лихорадочно блестящими глазами и дрожащими губами, и сделал жест, похожий на попытку объятий, но не решился завершить его. Глеб смотрел на него молча, Василий тоже не мог произнести ни слова. Тот, кто уже столько лет был для него светлым образом, изученным до мельчайших черточек по фото и видео, наконец, оказался рядом – живой. До сего момента Василию казалось, что он знает этого человека наизусть, что он изучил все нюансы, которые не замечает в себе даже сам Глеб; он чувствует его дух, и телефонные разговоры подтверждали догадки: он понимает Самойлова с полуслова, он – его надежный и достойный боевой товарищ. Не пищащая девочка, которые менялись каждый сезон, а мужик, знающий жизнь. Настоящий друг, девочкам не понять. Глеб стоял перед ним, и он был другим – не таким, каким Василий привык представлять и ощущать его. Живой Глеб производил странное, смешанное впечатление, и первое, что бросалось в глаза – его неприступность. Несмотря на полумертвый вид, Глеб выглядел как человек, не допускающий даже мысли, что он будет тратить время и внимание на всякую ерунду. Он явно не ждал Василия. И хорошо, что снова и снова набирая молчащий номер, а потом барабаня в дверь, Василий надеялся на чудо и не успел вызвать скорую. Непоправимого не случилось. А всё остальное не важно. Самойлов молча посторонился, впуская гостя в квартиру, но ледяная стена между ним и всем остальным миром, включая Василия, и не думала таять. Поэтому, когда впереди появилась и замерла рука, протянутая для рукопожатия, Василий не сразу заметил ее, а когда заметил – едва на расплакался. Осторожно пожав холодные твердые пальцы, он спустил с плеч рюкзак и стал расшнуровывать свои грязные и стоптанные кроссовки. Глеб тем временем прошел в комнату и рухнул на диван. Василий зашел следом. Первое, что он увидел – прежде черных штор, разбросанных телефонов, залежей книг и полуразобранных чемоданов – таблетки и разлитый по полу виски. Сердце упало, и снова предательски стало биться о грудную клетку, как тогда, дома, когда он прижимал к уху телефонную трубку. – Глеб, ты же обещал... – прошептал он сипло и бессильно опустился на стоящий у кровати стул. Ответом ему было лишь мерное дыхание спящего. Еще минуту назад в голову закрадывалась мысль: убедившись, что Глеб жив-здоров, можно немного отдохнуть и ехать на вокзал. Но вид таблеток говорил теперь: уезжать нельзя. Усилием воли он встал, достал из рюкзака смену белья, застиранное полотенце и отправился искать ванную. Жилище Глеба ничуть не напоминало изысканные, светлые квартиры, подходящие по статусу звезде и его красавице-супруге. Оно было темным, прокуренным, запущенным и неуютным. Но сантехника порадовала: Василий и не подозревал, что вода из крана может идти столь мощным потоком. В его родном городке с этим были проблемы. Он вымылся простым мылом, взятым с рукомойника, не решившись прикоснуться к многочисленным бутылочкам и баночкам, стоящим на полках. Вытерся насухо, влез в грязные носки – запасные он забыл, собираясь в спешке. Глеб все еще спал. Василий сжал спинку стула так, что побелели пальцы и почти приподнял его, готовясь замахнуться на лежащего. За то, что обманул, что не дождался, за то, что спал теперь, вместо того, чтобы объясниться. За то, что не обнял, не сказал даже спасибо. “Он же болен, – одернул себя Василий. – Да, просто болен. Депрессия, а сейчас и отравление”. Встряхнув головой и потерев рукой лоб, Василий отправился в соседнюю комнату в поисках поверхности, на которой мог бы сам прикорнуть. В спальне стояла широкая кровать, но лечь на супружеское ложе Василий не решился. Он вернулся в большую комнату, закинул в угол свой рюкзак, разложил на ковре куртку, положил рюкзак под голову и лег. Глаза его закрывались. Спать хотелось невыносимо, но сон не шел. Проваливаясь в забытье, Василия вдруг дергался и распахивал глаза. Ему отчего-то казалось, что Глеб не дышит. Убедившись, что грудь музыканта медленно поднимается и опускается, и Глеб даже посапывает во сне (Василий счел это очаровательным), он пытался уснуть снова, и всё повторялось сначала. Как только он переставал слышать тихий полухрап Глеба, Василий просыпался. Снова и снова он представлял, что будет делать, если дыхание действительно оборвется. Заткнуть нос, вдохнуть рот-в-рот – навыки реанимации в домашних условиях были ему знакомы. Немного успокоив тревогу этими мыслями, он незаметно провалился в сон. *** ...Глеб открыл глаза. Облик комнаты казался непривычно светлым, голубоватым, обновленным. Все неприятные ощущения в теле ушли. Он перевернулся на спину, и тут же почувствовал неладное. Привстал на локте – в углу, на ковре, завернувшись в Танин клетчатый плед спал незнакомый мужчина. Толстая щека его лежала поверх старого спортивного рюкзака, волосы торчали в стороны, а полные влажные губы шевелились во сне. Не прошло и двух минут, как он проснулся, будто почувствовав направленный на него взгляд. Улыбнулся заискивающе и тревожно, встретившись глазами с Глебом. Потом помрачнел и, кряхтя, поднялся. Глеб тоже поднялся и направился прочь из комнаты, не глядя на гостя, только по сторонам. Лужа виски на полу уже была вымыта. Оставленные у кровати таблетки куда-то исчезли. Глеб прошел в туалет, затем в ванную – умыться. Покосился на чужие короткие волосы, застрявшие водостоке ванной. – Где ты остановился? – спросил он, вернувшись в комнату. – В гостинице, – соврал Василий, – Недалеко тут. Он действительно присмотрел себе хостел в пешей доступности от жилища Глеба, но даже низкая стоимость смущала его, а еще больше тревожила перспектива оставить без присмотра Самойлова. Сейчас, несмотря на обнаруженные лекарства и алкоголь, Глеб совсем не казался суицидником. Он выглядел крайне заспанным, изможденным и злым, но ничуть не депрессивным. Однако Василий знал, как часто меняется настроение музыканта. Психика его была подобна бризам и муссонам, мятущимся над темными водами, в глубине которых рождались его музыка и песни. Василий был готов сидеть рядом, слушать бесконечные, многочасовые монологи, к которым часто бывал склонен Глеб, впитывать его слова и мысли, кивать и соглашаться. Он был уверен, что справится, вытащит Глеба из ямы, дождется Танюху – а может, даже убедит ее вернуться раньше срока. Хотя перспектива провести неделю рядом с Самойловым ничуть его не тяготила и даже вдохновляла. Он способен помочь Глебу даже лучше Ларионовой. Злость на легкомысленную куклу захлестнула его внезапно. Что это за жена, которая не видит, в каком состоянии оставила самого дорогого в мире человека? Конечно, Глеб не попросил, даже если страдал. Василий такой же. А эта эгоистичная дура не видит ничего дальше своего хорошенького носика, она бросает человека на грани и... какой бесчувственной дрянью надо быть, чтобы радоваться жизни где-то там, пока здесь мучается Глеб? Он тряхнул головой, чтобы отогнать злобные и жалящие мысли, отравляющие сознание гневом и жаждой справедливости. По крайней мере, он сделает всё, от него зависящее, а те, кто кинул – поплатятся... когда-нибудь, обязательно. – Мне надо отойти по делу, – сообщил Василий, решив не терять время на раздумья. Глеб, угрюмо изучающий пропущенные вызовы телефона, вскинулся с легким оживлением. – Да, конечно, – сказал он. Василий, не говоря больше ни слова, подхватил рюкзак и направился в коридор. – Закрой дверь? – крикнул он, стоя на пороге. – Ага, сейчас, – донесся слабый голос Глеба. Оставшись в одиночестве, Самойлов облегченно вздохнул. Бросил телефон, мельком глянул в зеркало на свое заросшее лицо и покачиваясь, пошел на кухню. Открыл пустой холодильник, закрыл, вскипятил чайник и сделал себе чай, одной рукой насыпая в кружку гору сахара, другой – набирая номер доставки еды. Василий же направился в хостел. Быстро зарегистрировался, не дослушав напутствия дежурной, прошел, не разуваясь, в комнату, кинул рюкзак на первый ярус двухэтажной кровати. Спрятал немногочисленные вещи в прикроватный шкафчик, поругался с дежурной из-за того, что он не запирается и отправился в ванную, столкнувшись в дверях с двумя молодыми парнями в очках, с выбритыми висками и аккуратно подстриженной бородами. Постаравшись закончить с умыванием как можно быстрее, Василий взял пустой рюкзак и покинул здание хостела. На этаже Глеба он все еще проклинал цены московских супермаркетов. Дверь, предсказуемо, оказалась открытой – Глеб забыл запереться. Василий негромко позвал его, не дождался ответа и обнаружил Глеба вновь на диване, лежащего с закрытыми глазами. В первый момент Василий вздрогнул, шагнул быстро вперед, наклонился над спящим, вслушиваясь в его дыхание. Затем с облегчением поднял с пола рюкзак, набитый продуктами, и отправился исследовать кухню. Звонок в дверь застал его врасплох. Василий запаниковал – кто это мог быть? Снейк? Почему-то первым подумалось именно о нем. Наверное, пришел навестить Глеба, как обещал... Опоздал, мудила. Как с ним общаться, представиться или нет? Василий вообразил Хакимова, франтоватого и заносчивого, меряющего его взглядом и поправляющего свои напомаженные волосы, чтобы скрыть ширину хари. Василий скрипнул зубами от злости, нахмурил брови и решительно направился к двери. На пороге стоял долговязый молодой парень южных кровей в кепке и с отливающей синевой щетиной. Не заметив сразу массивную сумку, в которой прибыл заказ из ближайшего итальянского ресторанчика, Василий отчего-то подумал, что видит перед собой фаната и покраснел от ярости. – Чего нннадо, бля?! – прорычал он, наступая на паренька. – Я курьер! – отпрянул тот. – Какой еще курьер, бля? – Я пиццу принес, слышь? – парень немного оправился от неожиданности и тоже начал злиться, – Это заказ в квартиру 44, – он уткнулся в бумагу с распечатанным счетом и чеком, пытаясь найти там причину столь враждебного приема. До Василия стало доходить. – Так бы и сказал. Давай сюда. – Две тысячи триста восемьдесят рублей, – сообщил парень. – Сколько?! – Василий снова вскипел. – Кто там? – в коридоре появился Глеб, сонный и замученный. Он молча сунул курьеру банковскую карточку. Расчет прошел в тишине, и парень ушел, не оглядываясь и не прощаясь. Глеб взял в руки пакет, покосился подозрительно на Василия и отправился на кухню. – Я это, тоже пожрать принес, – сообщил тот. Самойлов, тем временем, распаковал заказ: две большие пиццы, томатный суп, спагетти с морепродуктами. Придвинул коробку с пиццей к Василию и жадно принялся за суп. Василий с ненавистью посмотрел на снедь ценой в треть его авиабилетов в Москву. Потом на Глеба, пренебрегающего купленными для него в супермаркете продуктами, и тоже взял кусок пиццы. – Ну и дрянь, – искренне сказал он, прожевав. – Глеб, давай нормальной еды приготовлю? Музыкант не отреагировал. – Че, брезгуешь? – не выдержал Василий. Глеб удивленно покосился на него. – Не надо ниче готовить, – сказал он. – Вот еда есть. – Это еда разве? Херня это, а не еда. Глеб молча встал и вышел из кухни, забрав с собой одну из двух коробок. Василий открыл рот, собираясь что-то крикнуть ему вслед, но промолчал. Он понюхал макароны, подцепил немного двумя пальцами и сунул себе в рот. Оказалось неожиданно вкусно. Василий заставил себя закрыть упаковку, затем взял всю заказанную еду, открыл окно, собираясь вышвырнуть ее наружу, но не решился и вернул на стол. Когда он вошел в комнату, Глеб снова спал. Чуть тронутая пицца стояла на полу. Василий измученно опустился на пол у стены. Нервное напряжение последних суток навалилось непосильной тяжестью, и теперь снова ждать, когда Глеб проснется, слушать его дыхание и бояться, бояться... Отложенный эффект таблеток, пониженное давление, обезвоживание – всё что угодно могло стать последней каплей для хрупкого человека, всю жизнь болеющего, с нервами, расшатанными от постоянных нападок завистников... Ждать, караулить и бояться больше не было сил. Через 10 минут Василий стоял над Самойловым с чашкой крепкого черного кофе. – Глеб, – позвал он тихо, трогая музыканта за плечо, но тот не реагировал. Гость не сдавался, но когда Глеб, наконец, открыл помутневшие глаза, то пробормотал лишь: – Нет, не хочу. Дай мне выспаться, – и отвернулся к стенке. – Глеб, это опасно для жизни! – прохрипел Василий, снова дергая его, – Ты лежишь уже два дня... – Отвали, чего тебе от меня надо? – Самойлов слабо и раздраженно махнул на него рукой. Василий отошел, надеясь, что злость помешает музыканту снова уснуть. Но уже через 5 минут Глеб снова тихо и хрипловато задышал. Василий решительно сел на край дивана, просунул предплечье правой руки Самойлову под шею и приподнял его голову, притягивая к своей груди. Нажал пальцами на впалые щеки, заставляя рот приоткрыться, и дрожащей левой рукой влил глоток в его горло. Глеб закашлялся, дернулся, но Василий еще крепче прижал его к себе. “Сейчас прогонит. Главное чтоб не уснул потом снова и не погиб” – пронеслось в мыслях. Он крепче сжал Глеба, запрокинул его голову сильнее и не отпускал, заставляя пить. Глеб давился и кашлял, со сна не понимая толком, что происходит, пока, в конце концов, не выбил полупустую чашку из рук Василия. Тот сразу отпустил его и спешно отошел в противоположный угол комнаты. Руки и колени его дрожали, круглое лицо покрылось потом. Глеб вскочил, надрывно кашляя, и впился в гостя непонимающим взбешенным взглядом. – Что ты здесь делаешь?! – хрипло крикнул он, будто увидел его впервые. – Ты сам меня пригласил, – Василий упрямо мотал головой, – Я помочь должен. Просто помочь. Если ты меня потом будешь ненавидеть, всё равно, я выполнил свой долг, я не позволил тебе... – его голос предательски дрогнул. – Отстань от меня, пожалуйста, – зло выплюнул Глеб. ...Василий вывалился за дверь. Дыхание с громким сиплым свистом вырывалось из его горла и носа. Позади щелкнул замок – в этот раз хозяин не забыл запереться. Это хорошо... Это значит, фанаты и прочая нечисть не потревожат его. Оставшийся день Василий провел в хостеле на кровати с телефоном в руках, исступленно переписываясь с фанатами, которым более-менее доверял. Он никому из них не сообщил, что находится в Москве, но призвал всех писать другим членам группы, особенно Снейку и Бекреву, и спрашивать, что с Глебом, надеясь, что это побудит эгоистичных музыкантов навестить солиста и проследить, чтобы тот был в порядке. Одновременно с непрерывной перепиской он вспоминал сцену с кофе, и тогда пальцы его снова начинали подрагивать, а сердце учащенно биться. Схватить самого Глеба, заставить его насильно... Кожей своей Василий снова и снова ощущал прикосновения к его прохладной и мягкой коже, к его небритым щекам, к твердому упрямому подбородку. Вспоминал, каким беспомощным показался Глеб в первые секунды, каким беззащитным было его горло, как оно двигалось, глотая через силу. Выбивая чашку, Глеб ударил его, не больно, но ощутимо, и след от удара приятно ощущался до сих пор. Василий рассматривал руку и ему казалось, что на ней проступает бледный синяк. В голове не укладывалось, что он посмел дотронуться до Глеба Самойлова, того самого Глеба, которого столько лет... Такое, конечно, он не скоро забудет. Но кто-то должен был это сделать. И Глеб поймет и простит, надо просто поговорить с ним, извиниться и объяснить. Завтра утром он обязательно это сделает. Шли часы, солнце опустилось, хостел наполнился галдящей молодежью. Пару раз Василий набирал номер Глеба, просто чтобы услышать его голос, или чтобы тот хотя бы сбросил вызов сам. Но Глеб не отвечал ни на звонки, ни на смс. Беспокойство в душе Василия росло. В полночь он набрал номер Снейка. Директор группы ответил бодрым голосом, на заднем фоне слышался женский смех. Василий тут же представил его пьющим в веселой компании, а Глеба... Да кому здесь нахер нужен Глеб? Снейк уже заработал на нем не один миллион, помрет – меньше хлопот будет... Отсудит свою долю на наследие “Матрикса”, будет получать авторские. Такая же мразь, как Вадим, если не хуже. Ни души, ни сердца, ни ума. – С ним всё в порядке. Откуда я знаю? Да звонил я ему. Да, сегодня. Еще не хватало, чтобы меня фанаты допрашивали! – Снейк говорил отрывисто, а потом в трубке остались только короткие гудки. – Лжец, – просипел Василий. Бекрева Василий презирал, но может, хоть из-за чувства вины он проявит больше внимания к вокалисту, чем Хакимов. Но и до Бекрева дозвониться не удалось. В два часа ночи Василий обулся, неслышно прошел по коридору мимо тихих и спящих кроватей и покинул хостел. Через несколько минут он был у запертой железной калитки, охраняющей вход на территорию дома, где проживал Глеб. Перелезть через ограду не позволяла физическая форма, и Василий это понимал. Почти час он стоял у ограды, безуспешно ожидая, что кто-нибудь из запоздалых жильцов будет возвращаться домой и отопрет замок. Телефонные гудки шли один за другим. Батарея старого смартфона разряжалась. – Ну и сдохни! Слышишь, сдохни, разрешаю! – заорал вдруг Василий, поднимая голову куда-то вверх, к тускло светящимся окнам. – Звезда, блядь! На тротуаре не оказалось ничего, что можно было бы с шумом пнуть. Василий ударил ботинком в борт припаркованной рядом машины. Завыла сигнализация. В ближайшем круглосуточном магазинчике Василий устроил скандал из-за того, что ему отказались продать спиртное. Полетели на пол подставки с прилавка, рассыпались по полу жвачка, шоколад и прочая мелочевка. Заспанный охранник вытолкал его прочь под причитания грузинки-продавщицы и националистические оскорбления со стороны Василия. Возвращаясь в хостел, он все еще ругался сквозь зубы и так шумел, что разбудил дежурную. После тихой, но безобразной ссоры его пропустили, пообещав, что утром вызовут полицию, если он сам не покинет гостиницу. Продолжая мысленно крыть последними словами дежурную, продавщицу, Глеба, Вадима и Снейка, Василий благополучно уснул. Его не разбудили даже сборы студентов, собирающихся на экскурсию. Только дежурная не без труда растолкала его и напомнила о требовании покинуть хостел за нарушение распорядка и ночной дебош. Василий еще раз от души выругался и начал заталкивать в рюкзак свои немногочисленные вещи. Он успел зайти в интернет и бегло убедиться в отсутствии новостей о Глебе, но умыться и принять душ ему не дали. Обозленная сотрудница размахивала телефоном, на котором уже были набраны цифры 002, а связываться с полицией Василий очень, очень не любил. Впрочем, выходя за порог и заталкивая в карман возвращенные деньги за двое суток проживания, он не расстраивался. Он видел на карте немало хостелов в этом районе и надеялся найти что-то подешевле. А может быть, стоит зайти к Глебу, извиниться за вчерашнее и сразу махнуть на вокзал?.. Калитка была открыта, как обычно в светлое время суток. Василий подошел к подъезду, набрал нужный код домофона и зашел внутрь. На этаже он остановился. Достал телефон и позвонил Самойлову, просто так, ни на что не надеясь, чтобы потянуть время. И неожиданно услышал в трубке короткие гудки. Абонент занят, то есть, жив-здоров и с кем-то разговаривает!.. Василий потоптался на пороге, полагая, что если Глеб беседует по телефону, то лучше подождать когда он закончит, прежде чем стучаться. Но вспомнив о склонности Самойлова висеть на телефоне час, два и больше, разозлился. Когда-то он и сам выслушивал долгие, очень долгие монологи Глеба, когда у того было настроение пообщаться с проверенными преданными фанатами. Василий выждал десять минут, с каждой закипая всё сильнее. После всех переживаний за музыканта, после тысяч километров в дороге, долгов и испытаний ждать под дверью, как пёс... Василий решительно надавил на кнопку звонка и привычно подкрепил его трель несколькими ударами ногой в дверь. К его удивлению, та открылась. Глеб, посвежевший и гладко выбритый, стоял с прижатым к уху аппаратом и ждал явно не его. При виде Василия лицо его вытянулось и напряглось. – Я могу попозже зайти, если хочешь, – попятился Василий. Слова вырвались против воли, он вовсе не собирался этого говорить и тут же пожалел о слабоволии. – Но лучше, если мы поговорим сейчас! Глеб сделал попытку толкнуть его назад и закрыть дверь, но Василий решительно бросил рюкзак на пол и, встав в проеме, сложил руки на груди, не собираясь двигаться с места. Глеб махнул рукой и беспечно ушел в глубь квартиры, оставив гостя в коридоре с раскрытой дверью. Не дождавшись хозяина, Василий направился на кухню. Вчерашняя ресторанная пицца всё еще не была съедена. Василий выкинул ее в мусорное ведро, а коробку – в окно и достал из морозилки купленные им накануне котлеты, а из-под стола – пакет с картошкой. Когда Глеб заглянул к нему, привлеченный запахом жареного фарша, на столе стояла откупоренная бутылка виски и два стакана, один из которых был на треть заполнен золотистой жидкостью. – Тебе лучше уйти, – тихо и как будто виновато сказал Самойлов. – Уйду я, не переживай, – кивнул Василий, – Накормлю и уйду. Давай поговорим-то сначала. Голос его звучал уверенно и даже чуть нагло – несколько глотков алкоголя сделали свое дело, придав смелости. – Ты тоже считаешь меня пьяницей? – Самойлов покосился на бутылку. – Я считаю?! – возмутился Василий. Подгоревшие котлеты стояли на плите, недочищенная картошка – в кастрюле на полу. Жидкость в бутылке уменьшалась, а он всё говорил и говорил. О том, как музыка Глеба помогла ему выжить. О безденежье, предательствах и подорванном на зоне здоровье. О фан-клубе, который они организовали с другими фэнами много лет назад, о том, как мало осталось верных. О том, как он днями и ночами сидел в интернете, выполняя огромную работу – рекламируя, споря, исследуя. Как ругался с администраторами музыкальных сайтов, вычищая негативные отзывы о концертах “Матрикса” и распространяя хвалебные, как старательно придавал огласке позицию Глеба в конфликте с Вадимом, как расправлялся с перебежчиками, ненавистниками и завистниками из бывших фэнов “Агаты Кристи”. Как был счастлив сотрудничать с группой на правах официального фан-клуба, и как неблагодарно и незаслуженно их потом кинул Хакимов... Бутылка почти опустела, язык Василия заплетался. Глеб кивал, пил наравне, а то и больше, смотрел сквозь него спокойным взглядом, погрузившись в свои неведомые миры, где дули звездные ветры и вращались спирали галактик. “Спасибо”, – произносил он изредка. Василий же горячился всё сильнее, и в его голосе появились обвиняющие нотки. Понимает ли Глеб, что произошло, спрашивал он. Что Самойлов был на грани смерти, и никому не было до этого дела. Понимает ли Глеб, что никого ближе, чем фанаты, у него нет, а тех, на кого можно положиться, по пальцам пересчитать? Осознает ли он, что окружающие платят ему злом за добро, что они паразитируют на его таланте, на песнях “Агаты”, на громком имени? Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами, – горячился Василий, снова и снова повторяя собеседнику имя его брата. Они предали его идеи ради наживы – все они, Вадим, Снейк, Бекрев... Продали мечту, порвали ее. Старший Самойлов только и ждет его смерти, чтобы единолично завладеть брендом и песнями. Василий продолжал говорить, размахивая руками. Его красное, мокрое лицо контрастировало с лицом Глеба, которое оставалось сравнительно спокойным и трезвым. Он допил бутылку и как будто не собирался особо пьянеть. Только снова впал в задумчивость, из которой его не вывело даже упоминание брата. Василий наконец замолчал. Глянул блестящими, сверкающими надеждой глазами в лицо Самойлова, ища отклика на всё сказанное. – Я оплачу тебе билет, – сказал Глеб, – Только сейчас у меня налички нет... Василий посмотрел на Глеба ошарашенно. “Продали мечту...” – играло в голове. Однако мысли о взятом на работе авансе некстати вернули его на землю, и он усилием воли заставил себя успокоиться. – Спасибо. А еще есть? – он кивнул на пустую бутылку. – В комнате полбутылки оставалось. – Принесу. Пошатываясь, он зашел сначала в уборную, потом в зал. Без труда отыскал виски. Замер, окинул взглядом помещение и огни за окном. Когда Глеб спал здесь, а Василий сторожил его сон, всё было иначе. Пусть он боялся за его жизнь, но в его силах было помочь и спасти. А сейчас... Сейчас Василий окончательно напьется, а Глеб, похоже, настолько пропитан алкоголем, что полбутылки ему ничто. По слухам, он мог приговорить две за вечер, а потом еще выйти на сцену. Василий достал из тайника таблетки, которые спрятал от Глеба, когда впервые пришел в его жилище и обнаружил следы неудавшегося самоубийства. Раскатал бутылкой всё оставшееся в порошок и засыпал его в горлышко, свернув листок бумаги треугольником. Потом встряхнул хорошенько, посмотрел на свет и вернулся на кухню. Они пили молча. Василий трогал губами свой бокал, а Глеб – по-настоящему. Тихо тикали часы на холодильнике. Шумели машины, пиликали сигнализации, иногда кто-то где-то смеялся. У соседей играли Битлз. Красные, желтые и белые огни за окном светили спокойно и равномерно. Иногда принимался гудеть холодильник. – Бля, мне что-то нехорошо... – сказал Глеб, отодвигая стакан. Василий помог ему встать и довел до кровати. Глеб повалился на свое ложе на спину, прикрыл лицо рукой, заслоняясь от яркого света люстры. На кухне остался почти полный стакан Василия, также щедро сдобренный лекарством. Василий взял его, приник губами к мокрому краю и сделал небольшой, медленный глоток. Затем вернулся в комнату и встал над спящим. Осторожно опустился на колени у кровати, держа в левой руке стакан и приподнял музыканта под затылок. Шея Глеба выгнулась, голова запрокинулась, а тонкие губы приоткрылись. Василий осторожно поднес к ним край стекла и наклонил стакан. Как ту чашку кофе – но сейчас влить жидкость было намного легче. Глеб снова кашлял, пытался открыть мутно-голубые глаза и глотал, чтобы справиться с нехваткой воздуха, но оттолкнуть уже не мог. Когда последняя капля прокатилась по тонкой стенке стакана, он лишь измученно и облегченно вздохнул и снова сомкнул веки. Василий внимательно посмотрел на него, будто оценивая сделанную работу. Дыхание спящего было хриплым и прерывистым, грудь медленно поднималась и опускалась. Василий склонился к нему – пальцы прошлись по лицу Глеба, по его сухим шершавым губам, по тонкой коже на шее. Погладили ключицы, опять поднялись вверх, коснулись сомкнутых подрагивающих ресниц. Невесомо пронеслись по щекам и губам, а потом, раздвинув их, погрузились в рот и стали плавно двигаться. Глеб не проснулся. Василий, дрожа, поднес свои мокрые пальцы ко рту. Вкус алкоголя на них был слаще, чем он мог себе вообразить, и он вдруг выгнулся дугой, будто прошитый электричеством. Перед глазами полыхнуло. Он назвал бы это оргазмом, если бы брюки его не остались сухими. “Я все-таки не этот самый...” – подумал Василий, будто уличенный во лжи. – Спи, – прошептал Василий тихо. Он включил ночник и погасил верхний свет. Устроил себе кровать на полу, положив вместо подушки свой старый рюкзак, а одеяло принеся из спальни Глеба. Глеб тихо посапывал во сне, и Василий по-прежнему чувствовал в этом очарование. Устраиваясь поудобнее на своем ложе, он знал, что уснет спокойно, и дело не только в выпитом. Страх, что дыхание спящего остановится, покинул его. Василий собственными руками еще раз крутанул для него русскую рулетку, смешав алкоголь с нейролептиками. Повезет ли Глебу на этот раз? "Поживем – увидим", – подумал Василий и провалился в сон.