Недопоэт

- Эарендил… Слабый, затухающий голос, полный мольбы и скорби, невыразимой тоски и неподвластной описанию горечи, голос, который, возможно, был бы способен разжалобить самого Мандоса, ничуть не тронул, видимо, зачерствевшее от чрезмерного употребления поэзией сердце светловолосого охранника. Он гордо мерил шагами уступ; на славном челе его ярким светом сверкал и переливался Сильмарил – величайшее творение нолдоров; глаза горели вожделением и желанием как можно скорее прикончить ненавистного противника весьма скверными во всех отношениях строками; волосы его отливали золотом в лучах скрывающегося Анора. Вдохновленно жестикулируя, он выкрикивал по направлению к заколоченной, вделанной в скалу двери пафосные малоразличимые строки. Сомнений не оставалось – это действительно был Эарендил, один из величайших людей со времен Аданов, к которому тщетно и взывал Валар. То ли морской нездоровый воздух оказал столь губительное влияние на мореплавателя, то ли последние пятнадцать лет пребывал он в неизменно воинственном расположении духа, но факт был налицо: Мелькор, ныне заключенный во мраке, лютой ненавистью возненавидел любые рифмованные строки, полуэльфов, охранников и поэтов в целом, а тем более – охранников-поэтов-полуэльфов, из которых в поразительном количестве вырываются наружу эти самые рифмованные строки. Бедный Валар! Томиться во тьме, скорчившись самым неудобным манером, вечно ощущать тяжесть собственной короны, ныне превращенной по воле мучителя – наверняка Тулкаса или кого-нибудь в этом роде – в омерзительный ошейник, мучиться от тяжелой цепи – балроги бы побрали Ауле и его обожаемых гномов (которые, в общем-то, здесь и не при чем)! И вдобавок ко всему этому слышать этот ненавистный, мягкий и приятный, высокий и, несомненно, красивый голос, который пятнадцатый год с перерывами лишь на еду читает ему свои отвратительнейшие стихи! Так что малодушному его поступку было весьма достойное оправдание. Впрочем, Эарендил не внял гласу измученного собственными деяниями Валара, а лишь возвысил голос, неприятно подвывая на концах строк: - …Пала крепость, разбилась коро-о-она… - Ничего не пала! – возмутился было Мелькор, но тут же умолк, мысленно укоряя себя за неосторожный ход. Теперь его опрометчивое высказывание послужит материалом для очередной хвалебной оды в честь Манвэ (Оромэ, Эарендила, любимого попугайчика Лютиэн Тинувиэль – точно никто предсказать сего не мог), написанной в рекордно короткие сроки и уж точно побившей все рекорды по части занудности, бессмысленности и длины. - …Не осталось совсем оборо-о-оны… - Это мы еще посмотрим, - проворчал Мелькор, испытывая непреодолимое желание зажать уши. Вот только руки были скручены самым наглым образом... – Эарендил, - жалобно провыл он вслух, - может, хватит на сегодня? Мореплаватель жестко пресек все попытки выражения собственного мнения: он размеренным и четким шагом подошел к каменной двери-плите и с неэльфийской и тем более нечеловеческой силой двинул по ней каблуком. Эхо гулко прокатилось по каменным сводам темного подземелья, Моргот сжался, кляня на чем свет стоит проклятого писаку, а Эарендил самодовольно ухмыльнулся, сощурился, вглядываясь в ярко-алое солнце, уходящее на восток, приложил ладонь козырьком ко лбу и некоторое время стоял так, глядя на мутный горизонт. Светлый морской ветер трепал его светлые волосы, и эта мирная на первый взгляд картина была наполнена спокойствием и умиротворенностью – вглядывающийся в уходящее солнце прекрасный полуэльф, короткие тени на голой, плоской скале, раскрашенной лучами Анора, и пенящиеся волны внизу… Все это точно не упустил бы шанс запечатлеть в красках любой художник. Но лишь мгновение был жив этот наполненный тонкой, едва уловимой печалью вид. Не успел Мелькор перевести дух и перечесть, поминая недобрыми и непристойными словами, всю родословную Эарендила, по-видимому, отменного и искушенного палача, как «искушенный палач» откашлялся, откинул лезущие в глаза пряди волос, отвернулся от сверкающего моря и, с выражением глубокой скорби на лице, замогильным голосом продолжил излагать свои далекие от совершенства вирши. Впрочем, на этот раз переменилось все – от интонации до темпа и ритма. Теперь это был бодрый, но весьма корявый и слишком заунывный марш, написанный, по утверждению поэта, «шестистопным ямбом». Однако Мелькор в подобных делах не разбирался, а посему, горько вздохнув, поверил Эарендилу на слово и приготовился внимать. - Когда нас Тулкас призовет в последний бо-о-ой… - Последний, в этом ты можешь не сомневаться! – окончательно взбесившись, рявкнул Мелькор. О, как же он устал сидеть здесь, не поднимая головы и видя перед собой лишь свои не очень-то чистые ноги! Встать бы, пробраться наверх и надрать уши этому самозабвенно верещащему «герою», а желательно не только уши, но и кое-что куда ниже ушей… Увы, все это было невыполнимо. - Для тебя! – звучно воскликнул Эарендил, взмахнув руками так, что едва не свалился в кипящее море у подножия невысокого утеса. – Для тебя, о Черный Враг всех свободных народов, Моргот Бауглир!.. - …Я сочинил поэму, порочащую тебя и все твои поступки от Начала Дней до сегодняшнего дня, - скрипя зубами, тихо пробормотал Мелькор, заканчивая фразу. - Твои позорные деяния никогда не останутся вместе с тобой в Вечном Мраке, ибо ты сотворил много зла, и ныне гуляет оно по Средиземью, но недолго осталось бродить ему безнаказанным!.. - Надейся-надейся, - буркнул Мелькор. В памяти незамедлительно вспыхнул яркий образ его верного слуги Саурона, те дни, когда он мирно сидел в своем подземном зале, а Саурон читал ему совсем иные стихи собственного сочинения. Все они обычно восхваляли Мелькора, показывали Манвэ и прочих обожателей Арды далеко не в самом выгодном свете… - Внимай же мне, о Моргот! Мелькор тихо, еле слышно застонал. Вот бы Эарендил был на его стороне. Тогда он был весьма кстати в роли палача, и даже Саурону было бы чему научиться у полуэльфа. Конечно, по части рукоприкладства равных майару нет, но пытка моральная ценится столь же высоко, как и телесная… - Под потолком вверх ногами висят Моргот, Гортхаур и целый отряд! – истошно выкрикивал мореплаватель, отбивая ритм ногой по каменной плите. Подземелье наполнилось отвратительным грохотом, а среди всего этого хаоса ясно слышался мелодичный голос Эарендила. - Почему вверх ногами-то? – взвыл Мелькор, представляя себе эту до ужаса нелепую картину. Он сам, истерично болтающий худыми ногами, едва не задевая каменный потолок, запутываясь в тяжелых складках свалившегося на него собственного плаща, изо всех сил старается удержать двумя руками стремительно падающую с головы тяжелую корону, отплевываясь от лезущих ему в рот прекрасных волос Саурона… Эарендил несколько смутился, а грохот на мгновение затих. Мелькор, тяжело дыша, злорадно ухмыльнулся. Неужели ему удалось хоть на короткий отрезок времени заставить замолчать этого недопоэта?! - Вопли разносятся с просьбой пощады, Манвэ обманывать было не надо! – завопил спустя секунды охранник, мстительно улыбаясь. Мелькором овладело страстное желание приложиться головой о стену. Теперь картина, представляемая им, стала еще ярче: под нелепо барахтающимся хозяином и слугой стоял с выражением глубокой задумчивости на лице Манвэ собственной персоной, прикармливая своего орла любимым печеньем Мелькора. А рядом в обнимку с огромным сачком бегал Эарендил, мягко улыбаясь, подпрыгивая по-балетному и стараясь сбить корону с головы Моргота… Впрочем, никаких «воплей с просьбой пощады» слышно не было. - Эарендил, а, Эарендил? – тихо простонал Мелькор, решив, что достаточно с него подобных стишков. Гордое молчание было ему ответом. Связанный глубоко вздохнул и продолжил еще более жалобно, однако, злорадно ухмыляясь в мыслях: - Мне кажется, что у тебя лучше получаются хвалебные… оды, да, точно! Не мог бы ты мне прочесть что-нибудь новенькое? Затаив дыхание, он прислушался. Кажется, мореплаватель сосредоточенно мерил шагами утес. Впрочем, так оно и было: Эарендил, нахмурившись, раздраженно расхаживал от одного края скалы к другому, видимо, терзаясь раздумьями. Наконец, он откинул волосы, все еще назойливо лезущие в лицо, набрал побольше воздуха и заорал с такой неистовой силой, что, должно быть, это услыхал даже Манвэ, а чайки, до того мирно сидевшие на камнях, с истошными криками поднялись в воздух, ругая на чем свет стоит поэта. - Как ныне сбирается Эру Единый Моргота гнать в подземелье гардиной!.. - Стоп! – заорал Мелькор, забыв обо всякой осторожности. – При чем здесь гардина? При чем здесь я?! При чем здесь Эру?! - Дело в том, - снисходительно объяснил Эарендил, несколько отдышавшись после столь оглушительных строк, - что к слову «Единый» практически невозможно подобрать рифму. «Гардиной» показалось мне наиболее выгодным и торжественным вариантом… Мелькор промолчал, закусив губу и красочно представляя себе, как он, вновь свободный, приступает – не без помощи Саурона, естественно – к любимейшему занятию. И этот проклятый Эарендил, нацепивший на себя его Сильмарил и воображающий себя после этого невесть кем, корчится в страшных муках, пока он медленно сдирает с него лоскут за лоскутом кожу, а Саурон в то время читает свои стихи, наиболее подходящие к подобному моменту… - Нет, - послышался сверху несколько обиженный голос. – Это у меня плохо получилось. Давай я что-нибудь другое почитаю? - А давай ты, наконец, заткнешься и дашь мне спокойно подумать? – процедил Мелькор, но в ответ ничего не крикнул. - Я понял! Ты хочешь послушать что-нибудь про себя? Я как раз сегодня набросал пару строчек, - небрежно заправив выбившийся локон за ухо, прокричал Эарендил, широко улыбаясь. - Нет! – завопил Мелькор, дергаясь всем телом, но было уже поздно. - Моргот не спит три ночи, Моргот не спит три дня… - Моргот не спит не «три ночи», а пятнадцатый год! – По правде говоря, Валару сон не так уж и важен. Но Мелькор действительно в последнее время очень любил, представляя себя на месте эльфа или даже смертного, спать. Впрочем, такой возможности не предоставлялось уже давно. - Думает Моргот о важном, но результат – ерунда! Это уже было верхом бессмыслицы. Во-первых, куда-то делась рифма (и без того нечастый гость в произведениях Эарендила). Во-вторых, думал в данный момент Мелькор далеко не о важных военных делах. А о том, как бы поскорее умертвить, причем самым жестоким образом, сочинителя. В-третьих, результата никакого, естественно, не было. Даже того, что можно было назвать словом «ерунда». Мелькор сжал зубы. О, он бы отдал все три Сильмарилла, лишь бы сейчас оказаться на свободе и отомстить за пятнадцать испорченных лет в заточении! Хотя… один, пожалуй, можно и оставить. Устрашения ради. Но его потом можно будет легко забрать, когда Эарендил наконец-то умрет. И смерть недопоэта будет долгой и мучительной. Жаль, конечно, что нельзя растянуть ее на пятнадцать лет, но Мелькор-то постарается изо всех сил… Так прошел еще один день из той бесконечной вереницы, что еще предстояло вытерпеть Мелькору. Надо добавить, что день этот ознаменовался весьма необычным событием. Мелькор уснул. Впервые за последние долгие годы. И снилось ему, как подвешенный под потолком вверх ногами Эарендил захлебывается истеричными рыданиями, моля о прощении. Мелькор сидит вновь на своем троне, злорадно усмехаясь и наблюдая за мучениями бывшего мореплавателя, а Саурон, мило улыбаясь, звучно читает ему стихи о том, как был разрушен Валинор и вырезан под корень весь род Эарендила, восхваляя при этом хитрость и ловкость Повелителя. А где-то далеко за пределами Ангбанда бегает Манвэ с огромным сачком и пытается поймать своего подбитого из рогатки Саурона верного орла…