Осечка

— Ты не слишком юна для казино и всего этого?  — А какое это имеет значение, если ты заплатил? — она курит и едва сдерживается, чтобы не согнуться в приступе кашля. Она не умеет.  — Большое. Есть те, кто хотят уйти из жизни красиво, у других - долги, несоизмеримые с доходами, третьи — они бесят меня больше остальных — просто выпендрёжники, которые считают, что с жизнью можно играть.  — Всё вместе и воду без газа, — хрипло усмехается она, всё же поддавшись кашлю. Приходится затушить сигарету, иначе дальше будет только хуже. Собеседник явно не оценил шутку, как и показуху с сигаретами. Но она делает это не ради образа и красоты, просто уже жизненно необходимо убивать свои лёгкие никотином, а научится делать это правильно всё времени нет.  — А что здесь делаешь ты?  — Я задал вопрос первым.  — Ой, и меня после этого ты называешь маленькой деткой? Да и я ответила, что тебя не устроило? Думаешь, я шучу? Ага, как же, юмор у меня гораздо лучше.  — Хорошо. Мне просто больше нечего терять, — холодным тоном отвечает ей мужчина, сидящий напротив, и умолкает. Температура, кажется, понижается ещё на несколько градусов. Хотя, казалось бы, куда ещё холоднее? Тут явно отличная вентиляция, может, даже пара кондиционеров, ведь по ногам тянет так, словно ты задел шлейф чьего-то очень длинного платья. Она хотела подобный фасон на выпускной. Оно бы было нежно-голубым, как летнее небо, а ещё можно было бы надеть то ожерелье с маленькими камушками молочного цвета, которое мать всё обещала отдать на восемнадцатилетние, но позже пропила, как все остальные свои драгоценности. В комнате стало совсем тихо, когда она задумалась об этом. А почему молчит её собеседник? О чем вообще может думать человек, сидя в комнатке, где подпольное казино предоставляет игру в русскую рулетку? О том, почему он здесь, о счастливых моментах в жизни или, наоборот, о грустных? Варианты на ум приходят посредственные, однотипные и только такие, какие бывали у самой Эмили, а она тут не первый раз. Не так уж и много, конечно, тут вообще не задерживаются долго, но пять раз это не мало. Пять попыток и каждый раз осечка.  — Не знаешь, куда они потом девают трупы? — спрашивает она, разрушая своим уже совсем не девичьим голосом тишину. Когда-то она была очень звонкоголосой, но стены этой комнаты застали только прокуренный хрип.  — Что? Почему тебя это вообще волнует? — в голосе слышно раздражение. Ясное дело, первая попытка за ней, она же и начинает, значит может тянуть хоть до утра. Как будто бы она боится, хах! Смешно. Эмили не боялась даже в первый раз, когда пришла сюда, ей было скорее интересно. С детства у неё всё не так: не куклы, а супергерои, не девчачье журналы, а комиксы, не Эдвард из «Сумерек», а Капитан Америка. Игры с мальчишками, секция по вольной борьбе, а потом всё наперекосяк, всё вниз.  — Просто интересно. Всё подпольно, так ещё и трупы вывозить надо. Я об этом давно думаю, но владелец не хочет говорить мне. Смешно, правда? Я может и сама будущий труп, а не знаю, куда попаду. — на это она получает вопросительный взгляд. Глаза у собеседника, кстати, весьма и весьма красивые, слегка отдают фиалковым и очень завораживают. — А, ну знаешь, я тут не в первый раз, частый гость, ха-ха, комната так вообще моя вылитая, дом. Тот парень на входе говорит, что это всё из-за моей тату. Эмили снимает поношенную куртку с одного плеча, замечая при этом интерес в глазах собеседника. Ну надо же! Может, даже удастся его разговорить? На её плече красуется настолько простой рисунок, словно это не вбитая под кожу краска, а переведённое изображение, наклейка из упаковки со жвачкой. Неполностью закрашенная звезда, а ниже красивыми буквами, похожими на одну длинную и закрученную в некоторых местах атласную ленточку слово «Luck». Незнакомец смотрит не долго и больше на выражение её лица, чем на рисунок. Эмили же глядит с усмешкой, с издёвкой, словно этот рисунок правда спасает её от смерти. И кажется, она проклинает его за это.  — Это подарок от отца на шестнадцатилетие. А ещё она знаменует конец мой спокойной жизни. Знаешь, эти люди, которые живут вместе ради ребёнка, играют в счастливую семью, а потом ей исполняется достаточно лет, чтобы сказать, что всё это была красивая сказка? — она не хочет говорить, что это всё про неё, но слишком быстро срывается на упоминание женского рода. Хотя, так будет даже проще. — И пока она пытается понять это, посчитать все лживые улыбки, которые предки дарили друг другу, отец сваливает с какой-то шлюхой в Монако, мать запивает горе сначала коньяком фирмы "Хенесси", а потом любой байдой, где есть содержание алкоголя. Она видит предвзятую скуку в его глазах. Что, слышал много таких историй, да? Или сам такой же, предоставленный сам себе? Не очень-то похоже. В этих краях "детки" сами по себе не долго живут, мало кто празднует двадцатипятилетие, а этот явно состоявшийся, хоть и всё потерявший. Эмили любит фантазировать на тему жизни других людей, потому что никто из прошлых оппонентов не сказал ей и пары слов. Этот тоже молчаливый, но, как минимум, уважительно слушает её историю. Все смотрели на неё косо, потому что для игрока в русскую рулетку она была слишком активной, слишком радостной, слишком "слишком". Стремилась поговорить и послушать, будто на приёме у психолога. Что поделать, такой характер.  — А потом всё просто, как домашняя работа в начальных классах. Остаёшься предоставленный сам себе, не появляешься дома по нескольку дней, потому что запах дешевого спирта уже въелся в стены, а мать гонит прочь, говоря, что ты испортила ей всю чертову жизнь. Друзья ведут тебя в «классное местечко». На утро - ни друзей, ни денег, а охрана выставляет тебя за дверь. Приходишь каждую ночь, играешь, влезаешь в такие долги, что проще получить, чем расплатиться. Она снимает куртку совсем. На левой руке нет живого места — на ней от бледно-бордового до ярко-фиолетового нестройным рядом идут синяки и гематомы и большинство совсем новые. Эмили снова тихо смеётся. Это нервное? Почему ей кажется таким смешным то, что вчера от побоев в этом казино она защищалась этой самой рукой. Только одной ею. И даже не попыталась взять что-то в руки. Порча мебели — тоже деньги. Теперь она видит в глазах… уважение? За что? За то, что не убежала, не пошла к мамочке? Или за то, что просадила свою жизнь только в азартных играх, а не в алкоголе и наркотиках?  — Что? — в итоге непонимающе спрашивает она.  — Нет, ничего. Я ещё не встречал людей, которые так просто ко всему относятся. Ты говоришь настолько жесткие вещи, которые показывают в клишированных фильмах так, словно это не про тебя, так, будто ты этот фильм и пересказываешь. Люди ревут или злятся, когда говорят о свой тяжелой судьбе, люди трясутся, когда видят на столе пистолет, а ты словно не замечаешь всего ужаса вокруг себя и приходишь вместо кого-то другого.  — Знаешь, хочу чтобы люди рассказывали своим детям про меня и добавляли: « - Не делай так, а то будешь, как Эмили Джонс», « - Ты хочешь закончить, как та самая Эмили?». Нет, не дурная слава. Просто хороший пример другим людям. Красиво звучит. Ей нравится. Может, она и вправду живёт за какую-то чужую Эмили, а эта самая чужая Эмили сейчас где-то в парке или на море делает фото с родителями? Было бы здорово, потому что фактически это была бы и её жизнь тоже, а значит, не всё так плохо.  — Что до тебя?  — Ничего необычного, это не стоит нашего времени.  — Хотя бы один вопрос. Почему именно это?  — Родина русской рулетки — моя родина. Решил, что если дома сдохнуть не могу, будет неплохо сделать хотя бы что-то приближенное к этому.  — Неплохо, — кивает она и берет револьвер в руку, на которой набита тату. - Ну, не подведи, удача, — думает Эмили, закрывая глаза. Она просит совсем не о том, чтобы револьвер опять дал осечку. Только рассказав всё, пусть и так кратко, смеясь, она поняла, как устала. Ей уже совсем не хочется так жить, а по другому она никогда не сможет, вот и остаётся один единственный выход, дверь которого не открывается уже пять раз. Может шестой? Эмили всегда чётные числа нравились больше. Веки не дрожат. Ей правда не страшно, только теперь хочется ещё раз взглянуть на собеседника, в нем осталось слишком много всего загадочного. Но открыть глаза — значит дать слабину, а ей этого не нужно. Эмили резко вспоминает, что не оставила записку матери и не отправила письмо отцу, не закрыла дверь на съемной квартире, не отдала единственный долг, который правда хотела отдать. Она даже не надела поношенную куртку обратно. Забавно и обидно, что это всё пришло на ум только сейчас, если учесть то, что она была готова к смерти. Эмили приставляет дуло к самому виску, чтобы наверняка, как будто боится, что с её «удачей» даже если пуля пройдёт, то не убьёт её окончательно. Нажимает на курок и в последний момент всё-таки предательски жмурится. В шестой раз без осечки.