Fate/Re

Голова раскалывалась от терзающей, рвущей на части боли. Но даже она была благословением. Ужасающая, хтоническая, подавляющая личность и волю Тьма отступала резкими, дёрганными рывками. И мир вновь становился реален. Первыми пришли самые простые ощущения. Кажется, я, кем бы я ни был, сейчас лежал на чём-то мягком. Не утопал в темноте и не падал в пустоту — нет, всего лишь скучно лежал на кровати или футоне. Кстати, что такое кровать? А футон? Чем они отличаются друг от друга? Ответ пришёл быстро — кровати удобнее. Футоны практичнее. Практичнее… Мне нравится это слово. Практика. Практиковаться. Кто-то говорил, что практика — самое важное, что есть в жизни мага. Маг. Кто такой маг? Тот, кто утверждал о важности практики? Нет, нужно нечто более общее. Нет. Не в ту сторону. Кто говорил о важности практики? Это был кто-то важный мне. Точно? Я ненавидел его. Нет, он был важен мне. Я пытался его убить? Он был моим другом? Ничего. Ассоциативные цепочки сбоили, передавая мне сотни и сотни образов, прямо противоречащих один другому. Голос вещающий о важности практики был то добрым, то ненавидящим. То ободряющим, то обвиняющим. Менялось и моё отношение к голосу — от полного отвращения и ненависти, до привязанности и желания помочь. Помочь. Нельзя помогать просто так. Нельзя? Кто так сказал? Мозг только начинал работать, но на этот вопрос ответ пришёл мгновенно. Ведьма. Красная Ведьма драгоценностей. Жестокая, самовлюблённая… Нежная и ласковая? Нет. Что из этого? Разум говорил, что первое. Сердце помнило второе. Была ли она жестокой и самовлюблённой по отношению ко всем? Нет. К кому? Мне? Почему? Она была жестокой к тем, кто навредил ей и её близким — почему-то это я знал точно. Я навредил ей? Нет. Я навредил её близким? Память отозвалась послушным принятием. Да. Ведьма Драгоценностей была зла на меня, потому что я навредил её близким. Драгоценностям? Её семья состояла из драгоценных камней? Два сапфира были дочерьми… Один сапфир я разбил. Или… Повредил? Немного. Нет. Не немного. Сильно повредил. Раскрошил. Вынул саму суть камня на потеху себе. Но это же просто камень. Почему-то стало смешно. Камень. Разбил камень, и на меня рассердилась Ведьма. Я разбил Сапфир Ведьмы! Сапфир… Какого цвета сапфир? Зелёный? Нет… Зелёные глаза у Лилии. НАЙДИ ЛИЛИЮ. Голова вновь заболела, да так сильно, что я застонал. Или думал, что застонал. Стонать сложно. Издавать звуки сложно. Думать о зелёном сложно. Не думать о зелёном. Сапфир. Какого цвета? Ведьма Драгоценностей — рубин. Тот, кто говорил об упорности… Наверное не камень. Металл. Сталь? Бронза? Не Сапфир. Не зелёный. Какие цвета есть ещё? Синий! Синий! Сапфир — синий! Это открытие вызвало новую волну ассоциаций. Синие, как волосы у Сапфиры. Её имя — Сапфира? Нет. Но кажется, начиналось на С. Синяя девочка с именем на «С». Интересно. Не мог же я её сломать? Она человек. Люди не ломаются. Точнее, кажется их можно срастить. Расти. Синяя девочка росла рядом. Я тоже рос? Мы росли вместе? Да. Мы росли вместе. А Рубин? А Бронза? Нет. Но, при этом — да. Мы были связаны. Да? Точно? Кажется так. Но мы не росли вместе. Что можно делать вместе? Убивать людей? Можно. Нельзя убивать людей! Голос. Голос Бронзы. Нельзя? Он уверен? Почему-то казалось, что да. Ладно-ладно! Только не кричи так. Кричи. Громко говори. Нет. Не надо громко говорить. Рубин любит громко говорить. Сапфир не любит. Сапфир не любит ничего. Сапфир не любит закрытые помещения. Сапфир не любит темноту. Сапфир не любит червей. Сапфир боится. Сапфир кричит. Сапфир просит ей помочь. Сапфир зовёт меня. Я должен помочь. Не себе — ей. Мой маленький мир состоит из памяти, которую я создавал прямо сейчас. Я должен помочь Сапфир. Если я не помогу Сапфир, произойдёт что-то плохое. Что? ПРЕДОТВРАТИ ПЯТУЮ ВОЙНУ. Приказ. Просьба. Мольба. Рубин. Бронза. Сапфир. В таком порядке. И?.. Надежда. Надежда на меня. От кого? От… Изумруда? Голова начала опасно болеть, и я быстро перестал думать об этом, продолжая распутывать клубок памяти, касающийся Сапфир. От чего я должен её защитить? От того, что она не любит. Она не любит весь мир. Как я защищу её от всего мира? Это возможно? Что-то внутри говорит: «Да!» Ведь причина у всего этого одна. Все её страхи сводятся к одному… Чему? Чего она боится? Темнота? Производная. Одиночество? Производная. Закрытые помещения? Производная. Черви? Производная, но очень близко. Сапфир боится чего-то, что связано с червями… Не так. С Червями. Огромными, склизкими, плотоядными Червями. Меня передёрнуло. Ассоциативный ряд услужливо продолжал углублять тему, обрисовывая мерзость во всей своей отсутствующей красе. Вернулось обоняние. Пахло… Стерильно. Словно в палате с воздухом, изолированным от всего инородного и хаотичного. Живого. Это не палата для живых. Это палата для зависших в шаге от смерти. Палата для меня? Нет, я жив. Точно? Да! Я мыслю. Этого достаточно. Точно? Врачи не согласны. Надо объяснить им! Они не понимают. Камни. Драгоценности. Сапфир. Мне надо помочь Сапфир! Если я не помогу Сапфир… Случится что-то очень плохое. А чтобы помочь Сапфир, надо понять, что именно его пугает. Черви. Связанные с ними опасности. Нечто, контролирующее их. Некто, контролирующий червей. Это возможно? Да. Контролировать червей реально — почему-то это звучало, почти как прописная истина. Значит, мне надо спасти Сапфир от кого-то, кто контролирует Червей. Я приободрился. В темноте раньше были лишь голоса, остатки прошлого. Завещанное мне ранее тоже было частью того далёкого прошлого до наступления темноты. А то, что я хотел сделать сейчас было моим. Только моим. Никто не мог это у меня отобрать. Никто ведь не может отобрать у меня мои желания? Память молчала. Видимо, о таком я правда не слышал. Вернулся слух. Раздавался громкий, неприятный писк — и доносился он откуда-то справа от меня. Что это? «Судя по звуку», — определила моя память. — «так должна звучать аппаратура». Моя? Возможно. Но почему? Со мной что, что-то не так?.. Со мной. Ха. Ха-ха. Я. Интересная концепция. Я. А… Кто я? Сапфир близка с Рубин. Бронза близок с Рубин и Сапфир. А я… Я точно не Бронза. При мысли о себе у меня не возникает ощущение защищённости. Кто я? Какая я драгоценность? И драгоценность ли я? Пытаюсь сосредоточиться. Чем больше органов чувств возвращаются, тем труднее становится сосредоточиться. Слишком многое отвлекает меня. Не настолько многое, чтобы я не мог взять себя в руки, но явно больше, чем необходимо для комфортных размышлений. Кого… Кого я мог… Ощутить? Аметист. Лиловый, холодный, безжалостный аметист. От одной мысли о нём мне было не по себе. Он вызывал память об унижении, слабости, беспомощности и поражении. Звуки гремящих в темноте цепей и удивительно мягкого для такого сочетания голоса. Просто голоса. Слов было не разобрать, но они точно были. Аметист… Сапфир любила Аметист. Аметист любил Сапфир в ответ. Это, почему-то, очень злило. Похоже, мне не очень нравился Аметист. Сейчас? Я просто был рад, что мой крошечный мирок расширился ещё на йоту. И за это я был готов простить Аметист то, что она… Аметист — это она? Вроде да. Был готов простить, что Сапфир обращала на Аметист больше внимания, чем на меня. Значит, я точно не Аметист. Кто ещё? Алмаз. Совсем маленький Алмаз. Пугающий до ужаса, как и многое в этом мире. Ощущения? Боль. Ярость, от которой подгибаются ноги. Жажда крови, обрушивающая на колени. Желание убежать. Я точно не Алмаз. Золото. Сверкающее надменностью благородство существа, стоящего несравненно выше обычных смертных. Боль. Он причинил мне боль. Много боли. Но я выжил, так ведь? Выжил. Но почему тогда я тут? Золото убил меня? Нет… Не он. И я не умирал. Если бы я умер, я бы не смог найти лилию. Что такое лилия? Цветок. Цветок? Цветы? Голова заболела, но я попытался продолжить думать об этом. Цветы. Существует много цветов. Мне нужно найти лилию. Лилия — это цветок. Звучит совсем просто. Появившаяся было головная боль быстро сошла на нет. Просто цветок. Лилия. Предотвратить Пятую Войну. Пятую Войну? Что такое Пятая Война? Война между кем? Память молчала. Я точно должен был это знать! Я не верю, что не знаю это! Как я могу предотвратить то, о чём не знаю и сам?! Разве это имеет хоть какой-то смысл? Я попытался прокрутить воспоминания в памяти ещё раз, но меня отвлекло нечто. Яркий, обжигающий, режущий глаза и выбивающий слёзы свет. Болезненно застонав, я попытался поднять вверх руку, чтобы закрыться от света. Получилось. Но датчики рядом взвыли так сильно, что, казалось, сейчас выйдут из строя. — За… — попробовал сказать я, но ничего не вышло. Голос был хрупким, словно хрусталь, и ломким, как лёд в начале осени. Сорвавшись на хрип, я отчаянно закашлялся. Глаза все ещё видели лишь круговерть мутных пятен, но тут одно пятно резко сместилось, вызывая новый взрыв головной боли. Приблизившись ко мне, пятно заговорило, выдавая малопонятные скороговорки. Нет. Не сейчас. Я чувствовал, как последние остатки памяти, что были со мной, начали испаряться, вытесняемые светом. Нет. Нет-нет… Нет-нет-нет! Я не знаю самого важного! Чувствуя, как с каждым мгновением становится всё меньше времени, я отчаянно нырнул в общую схему вещей. Я не успеваю посмотреть любые дальние узлы, не успеваю ничего! Но самое важное… Самое важное я сберечь обязан. Рубин, Бронза, Сапфир, Аметист — то важнейшее, что было со мной, точно сохранится. Алмаз и Золото, к сожалению, тоже. Но все они были ничем, в сравнении с тем важнейшим, что было в самом центре паутины из мерцающих в темноте связей. Изумруд. Голова заболела, но я вцепился несуществующей рукой в несуществующий образ. Только к нему я чувствовал… Тепло. Надёжность и верность от Бронзы. Доброе подтрунивание от Рубин. Поддержка от Сапфир. Но от Изумруд… Изумруд наполнял меня верой. Верой в то, что я все ещё тут. Что я существую. Голова болела всё сильнее, и я, не слыша стонов, что издавало тело в реальности, схватил Изумруд, отказываясь отдавать. Остальное? Неважно. Пусть берут Золото и Алмаз. Этих пятерых я не отдам. Притянув к себе пять камней, я почувствовал себя лучше. Тьма вновь наступала, съедая дальние ассоциативные трассы, что могли дать мне ответы на столь многие вопросы. У меня оказалось меньше времени, чем я ожидал. Но что-то я успел сохранить. Что-то важное — несоизмеримо более важное, чем всё остальное. В своей памяти я сохранил пятерых. Связи между ними сохранились, я мог понимать, что они испытывали друг к другу… Но ничего больше. Алмаз и Золото… Существовали. Далеко. Не тут. Алмаз. Помнить про Алмаз. Алмаз причинил боль… Нет. Золото. Золото. Золото. Какое Золото? У меня есть Бронза. Кто-то был Золотом? Кто-то близкий? Кажется… Кажется… Нет. Просто ассоциации зашли слишком далеко. У меня есть пятеро. И свет. И звук. И кто-то, кто почти трясёт меня. Не мешайте… Я просто хочу немного… передохнуть…

***

Приёмный покой Грейт Ормонд Стрит, крупнейшей детской больницы Лондона, сейчас не был переполнен людьми. Несколько молодых мам около стоек регистрации и на уютных пуфиках дожидались своей очереди посещения. Помимо них, среди посетителей были и двое мужчин — один, старенький мужичок лет семидесяти с добрыми глазами, читающий печатную газету. Но интересующий нас человек был чуть более примечателен. Одежда — мятый зелёный деловой костюм, от которого щедро разило каким-то не самым дорогим алкоголем; серая рубашка, чей закатанный рукав скрывал бурого цвета пятно; грязные мятые штаны, выглядевшие так, будто их владелец сначала долго хранил их одним комком, а потом надел. Да и сам человек выглядел очень побитым жизнью — ему легко можно дать от двадцати пяти до пятидесяти. Волосы невероятного синего цвета (причём выглядящие натурально), были всклокочены и свисали на лицо неаккуратными, спутанными, сальными прядями. Образ завершала выглядывающая из портфеля небольшая бутылочка, на дне которой плескалась янтарная жидкость. Мато Бьякуя сглотнул, с опаской глядя на телефон в руке. Разговаривать не хотелось. Он знал, что услышит, и с тоской оттягивал неприятный миг будущего разговора. В очередной раз тайком достав из портфеля бутылку, он с наслаждением сделал глоток, чувствуя, как обжигающая волна пробегает по горлу, придавая сил и уверенности в себе. Бьякуя отдавал себе отчёт, как выглядит со стороны, но… Не сказать, что это его волновало. Как только он вернётся в Японию — а в том, что ему придётся это сделать, он не сомневался — ему придётся пить только в редкие моменты отсутствия дома Зокена. Тот пусть и не обращал внимания на происходящее в доме, больше времени тратя в своём ужасающем подземелье, но неспособных мгновенно выполнить любой его приказ не терпел. Пьяный Бьякуя был из таких. При воспоминаниях о подвале младший Мато съёжился, трясущейся рукой доставая бутылку и делая огромный глоток, осушая ту до дна. Недостаточно крепко. На обратном пути надо будет попробовать купить что-нибудь посильнее… Телефон зазвонил. От неожиданности мужчина выронил бутылку — та упала на кафельный пол с оглушительным звоном разбитого стекла. Не обращая внимания на бросившихся помогать ему сотрудников, пошатываясь и внутреннее поскуливая от страха, Бьякуя внял трубку. — М-Мато Бьякуя слушает, — пробормотал он, с опаской сжимая новомодный гаджет в руке. Он все ещё не понимал, как может разговаривать с человеком на другом конце планеты — это напоминало ему полноценную магию. Зокен, судя по всему, считал также, признавая полезность столь удобного средства связи. Связи и контроля. — Что с Синдзи? — раздался хриплый, какой-то трескающий голос. — О-он очнулся, — пробормотал Бьякуя, теребя подол пиджака. — В-врачи говорят, с ним всё будет хорошо. Сейчас он отходит от наркоза, так что у него бред. Возможна небольшая потеря памяти, но ничего страшного… — Хорошо… — проскрипел его собеседник. — Вези его обратно. Как можно быстрее. — Н-но… — попытался возразить Бьякуя, на мгновение осмелев. Если получится уговорить Зокена оставить их тут, если только… — Выполняй, — как-то буднично приказал ему голос из телефона, прежде чем Бьякуя услышал короткие гудки из аппарата. Застонав, он покачал головой. Чёрт. Чёрт. Маленький гадёныш! Если бы он обладал хоть какими-то магическими талантами, то его здоровье бы ценилось, и после операции щенка не было бы приказано везти через половину мира. Но нет, конечно, его поганый сын родился полной бездарностью. И его Марии пришлось… Бьякуя до крови закусил губу, ненароком оживив в памяти дикий крик пожираемой заживо жены, умоляющей дать ей умереть. Узнав, что их магическая родословная прервана, Зокен был в ярости. Пусть Бьякуя не любил её, но в постели она была вполне ничего, да и нормальный собеседник хоть как-то скрашивал жизнь в этом жутком доме. Сейчас он остался один. Нет, формально в доме были ещё трое — Зокен, мелкая девчонка Тосака… Как её там?.. И Синдзи. Мелкий выблядок, который не удосужился подохнуть при рождении и чуть не умер сейчас. Бьякуя жалел лишь о том, что его сын не умер. Было бы неплохо. Больше никаких раздражающих попыток поговорить, и никто не будет отвлекать его от единственной отдушины. Алкоголь был прекрасным изобретением, в конечном итоге. Кстати о нём… Бьякуя воровато оглянулся. А не пропустить ли ему по стаканчику? Эта мысль захватила его внимание. Выродок будет выздоравливать ещё минимум несколько дней, деньги у Бьякуи были, а Зокен ничего не говорил… На лице мужчины расплылась улыбка. Да. Определённо. Это хорошая идея. Можно будет выпить, забыть о жене, о мелкой девчонке, которая разрывает его перепонки своими криками, отчётливо доносящимися сквозь толстые каменные стены подземелья. Решено. Развернувшись, серьёзно повеселевший мужчина бодро направился к двери, выбросив по пути пустую бутылку. А наверху, менее чем в сотне метров от него, медленно открыл глаза мальчик. Его сын, бывший Наследник Семьи Мато, ребёнок, отчаянно желавший стать магом и пошедший на опасный ритуал, вычитанный в книгах фамильной библиотеки Мато, приведший к неожиданным результатам. Ритуал окончился удачно. Но пожинать плоды успеха будет уже не тот Мато Синдзи, что решился его проводить. Резкий хрип. Кашель. Распахнутые глаза. Смерть неохотно отдавала того, что был обещан ей, но сумел обмануть абсолютную константу мироздания. И, медленно, самосознание возвращалось к тому, что побывал За Гранью. От структурированной памяти, сотен планов, составленных куда более подходящими для этой миссии магами, тысяч часов подготовки не осталось ничего. Нельзя пройти сквозь Грань, повторить Истинную Магию и остаться безнаказанным. От личности, что прошла Войну Грааля, познала любовь и разлуку, научилась быть верным другом и отдавать жизнь за других не осталось ничего. Или нет? Нет. Осталось. Пять образов. Две цели. Одна личность. Мато Синдзи проснулся. Мир начал меняться. Сначала неохотно, но с каждым мгновением всё быстрее. Стараясь сохранить хоть часть воспоминаний, мальчик был подобен бабочке, застрявшей в паутине небытия. Запутавшаяся бабочка отчаянно махала крыльями, стараясь освободиться. Ей удалось. И теперь лишь время покажет, какой ураган будет порождён этими взмахами.